— Только что была у начальника. Ничего! Хотя бы маленькое сообщение…
Он постарался утешить ее. Сказал что-то о международном праве, защите интернированных, но сам не очень-то верил тому, что говорил. Они постояли, помолчали. Роман смотрел на Женю, на ее руки, на светлые волосы, выбившиеся из-под платка…
Мысли путались, перескакивали с одного на другое, превращались в цепь отрывочных воспоминаний. Сон не шел.
Перед глазами возникла его комната на Мойке. В ней пусто и неуютно. Валя работала в госпитале. Она бывала дома редко, только когда удавалось получить увольнительную, а главный врач не любил их давать.
— Военное время. Какие тут увольнительные? — ворчливо говорил он. — После войны. Все после войны…
В декабре Роман совсем перебрался на «Айвар». Дома так же холодно, как и в каюте, а от Мойки до порта далеко, и не стоит тратить драгоценные силы на длинный переход. А тут встал — и на работе.
Три дня назад он с трудом дотащился до Мойки и не застал Вали. А она обещала в этот день быть дома. Наверное, не смогла уйти из госпиталя. Эх, военврач, военврач! Поженились-то совсем недавно и почти не видим друг друга.
Роман натянул тулуп на голову. Надо заснуть, а то завтра не хватит сил пойти за остров ловить рыбу.
Перед глазами расстилался Финский залив, покрытый льдом. Над головой серое, скучное небо. Ветер гнал снежную крупу, и у ног Романа образовались два холмика. Холод пробрался под полушубок, от неподвижного сидения закоченели ноги. Он чувствовал, как остывает тело, но уйти не хотел. Нельзя возвращаться с пустыми руками. Он уже мерз около двух часов. Во что бы то ни стало надо поймать рыбу. В черной маслянистой лунке неподвижно стоял поплавок. Несколько раз Роману казалось, что рыба взяла наживку. Он подсекал и вытаскивал пустой крючок. Ничего. Опять ничего! Подождать, еще подождать немного. Должна клюнуть. В заливе — они ловили с «Онеги» — очень неплохо…
…Роман пошевелил замерзшими ногами. Черная лунка, как застывший глаз циклопа, холодно смотрела на него. Руки стали деревянными. Что это? Удочка, воткнутая в снег, дрожит, натянулась, стала двигаться. Неужели рыба водит? Роман осторожно подергал леску. Почудилась тяжесть на крючке. Он начал медленно тянуть. Не зацепить бы крючком о лед. Ну еще, еще. Не торопись! Спокойнее. Если сорвется, он никогда не простит себе этого. Он сварит себе уху с лавровым листом и будет есть ее, горячую как огонь. Ну…
Роман резко дернул за леску, вытащил ее из лунки. На крючке бился большой серебристый окунь с красными плавниками. Роман хотел схватить его, но руки не повиновались. От радости и холода. Рыба подскакивала на снегу, у самой воды. Уйдет!
Роман потянул леску в сторону. Окунь извивался, прыгал. Ну, все. Никуда не денется. Роман подул на руки, отцепил рыбу, бросил подальше от лунки. Теперь он посидит еще. Может быть, здесь остановился косяк? Он наловит много рыбы и сварит уху для всей команды.
Закрепив удочку, Роман потоптался на снегу, похлопал себя по спине. Стало немного теплее. В Мурманске, он помнит, прямо в порту ловили треску на согнутый гвоздь. Час — и полное ведро. А когда взрываются мины, на поверхности плавает оглушенная рыба. Только собирай… Но когда взрываются мины, никто не думает об этом… «Онега» подорвалась на мине… Она ходила на острова Финского залива, еще не занятые немцами. Принимала на борт раненых. В один из октябрьских рейсов, на фарватере между Лавенсаари и Ленинградом, судно наткнулось на плавучую мину… Ее сорвало и принесло ветром…
Роман помнил непонятный, очень сильный удар под ноги, он шел на бак к якорям… Его перебросило через фальшборт, и он глубоко ушел под воду. Последнее, что осталось в памяти, — падающая стеньга и огромное оранжевое пламя…
…Роман подергал леску. Начало смеркаться. Нет, больше он ничего не поймает. Надо идти на судно. Хорошо, что есть окунь. Он большой и жирный. Скорее варить уху. Ветер дул теперь в лицо. Было трудно идти. Глаза слезились. Но Роман не замечал этого. Он думал про горячую уху. Сейчас он придет, поставит воду на камелек и через полчаса опустит в нее рыбу. Положит лавровый лист. У него еще есть сухарь. Это будет настоящий пир…
Роман поднялся на борт. В кают-компании было необычно холодно. Он дотронулся до камелька. Печка давно остыла. И тут он услышал голос вахтенного:
— Топить нечем, Роман Николаевич.
Засекин, стармех, Роман и Рюха по льду Морского канала шли в Угольную гавань. Кочегар тащил за собою сколоченные из досок сани. На них пустые мешки, приготовленные под уголь.
Дорожка, протоптанная в снегу, выписывала причудливую кривую. Вдалеке изредка тарахтел пулемет. Застрекочет, замолчит, и снова станет очень тихо. Немцы еще молчали, но Роман знал, что они обязательно начнут обстрел Угольной гавани, как делали ежедневно, всегда в разное время.
Шли молча. О чем говорить? Кажется, переговорили обо всем. Немцы, конец войны, хлеб, топливо. Жизненные интересы сузились до предела.
— Отдохнем, — попросил механик. — Помедленнее надо. — Он уселся на сани.
Засекин недовольно проворчал:
— Так никогда не дойдем, — но, взглянув на сгорбленную спину стармеха, участливо спросил: — Что с вами, дед? Совсем идти не можете? Тогда возвращайтесь.
— Нет. Отдохну, и пойдем. Возвращайтесь! Мы на полдороге.
Он посидел еще минут пять. Потом тяжело поднялся.
— Пошли.
Заскрипел снег под ногами. Скрип-скрип. Темень. Ни огонька кругом. Луна сегодня закрыта тучами.
— Кончится когда-нибудь это? — с тоской спросил Рюха.
— Кончится, — отозвался Роман.
— Только доживем ли?
Никто не ответил кочегару. Да и кто знал? Механик снова начал отставать. Роман замедлил шаг.
— Что-то мне нехорошо, Роман Николаевич, — сказал стармех, останавливаясь. — Вы идите, а я останусь здесь. На обратном пути заберете меня.
— Замерзнете.
— Я тепло одет. Вот так.
Стармех сел прямо в снег.
— Так не пойдет. Замерзнете.
Роман посмотрел вокруг. На каменной дамбе канала по густому черному пятну угадывалось строение. «Пост карантинной службы», — вспомнил Роман.
— Вставайте, Ростислав Владимирович. Подождете нас на пикете. Там теплее. Ветра нет. Вставайте.
Механик встал и, поддерживаемый с двух сторон, пошел за Романом. Они остановились у кирпичной будки заброшенного пикета.
— Идите, ребята. Мне уже лучше. Мотор что-то прихватило. Надо же в такой момент… Я все время чувствовал себя прилично, — огорченно проговорил стармех.
Засекин скинул полушубок, остался в ватнике.
— Возьмите, дед.
Механик благодарно кивнул.
— Никуда не уходите отсюда, — сказал на прощание Роман. — Мы скоро вернемся.
Через двадцать минут дошли до Угольной. Поднялись со льда на стенку. Черным, огромным крабом из темноты возникло основание портального крана. Ветер подул сильнее, мел по земле снегом.
— Встретимся здесь через час. — Роман показал на кран.
Он взял мешок и кирку. Мысль о механике не давала покоя. Не случилось бы чего. А как поступить иначе? Тащить больного сюда бессмысленно.
Роман споткнулся о бугор и обрадовался. Наверное, уголь. Он присел на корточки, начал долбить киркой. Скоро он увидел, что откопал сломанную шестерню какой-то машины. Роман с раздражением отбросил ее ногой, прислушался. В отдалении как будто стучал дятел. Знакомый звук. Это люди искали уголь. Роман двинулся вперед.
Около небольшого холмика копошились три закутанные в платки фигуры. Роман подошел ближе. Девушки. Тут же стояли сани и валялись мешки. Роман поздоровался.
— Откуда вы, девушки?
— С триста седьмого. Стационар. Знаете? — отозвалась одна, бросая ломик. — Вы тут не располагайтесь. Это наше место. Мы нашли. Да не думайте, что для себя собираем. Для больных. Пар чтобы поддерживать в каютах.
— Пусть собирает, — сказала другая, по самые глаза завязанная платком. — Тоже ведь замерзают люди. Вы с парохода?
Роман спросил, много ли их пришло в Угольную с триста седьмого.
— Все, кто еще может работать. Человек двадцать.
— Уж ладно, — усмехнулся Роман. — Пойду добывать свой уголь. Прощайте.
Он шел и думал о встретившихся ему девушках. Вот, значит, откуда они. С триста седьмого.
В конце января в порту произошло чудо. Большое пассажирское судно, стоявшее законсервированным в ковше против острова, ожило. Это было невероятно! Заработали генераторы, внутри появился электрический свет, забулькала в батареях отопления горячая вода. На камбузе в больших эмалированных котлах варилась похлебка…
Когда человек входил в вестибюль, он попадал в удивительный мир прошлого. Ослепительно светили лампы, было тепло, тихо, ноги шли по мягкой ковровой дорожке. В каютах — красивая мебель, койки застелены чистым бельем, можно принять душ. А потом давали поесть. Если и не совсем досыта, то значительно больше, чем человек получал на берегу. И это — когда вокруг стояли корпуса обмерзших пароходов, когда весь город был погружен во тьму и люди мертвыми падали на улицах!.. Пароходство сделало невозможное — ввело строжайшую экономию продовольствия, обратилось за помощью к городу и открыло этот стационар — лечебный и питательный пункт для ослабевших моряков.
Больные начали прибывать сразу. Измученные, обтянутые кожей скелеты, распухшие от голода, изнуренные цингой. Они редко приходили сами. Чаще их привозили на саночках родственники или друзья. Упавших на улицах приносили на носилках. На судне они оживали.
Но стационар отапливался углем. Где взять топливо? И команда, которая еще могла двигаться, отправлялась с мешками в Угольную гавань собирать примерзшие куски угля, оставшиеся после тысяч тонн топлива, еще так недавно горами лежавшего на всех причалах гавани. Это судно под номером 307 поддерживали своею кровью, своею жизнью…
Подойдя к району, где когда-то высились горы антрацита, Роман увидел еще нескольких человек с ломами. Они долбили слежавшийся снег. Роман не остановился. Он прошел еще метров сто к западу и, облюбовав место, принялся разбивать снежную корку. К счастью, он нашел уголь, перемешанный со льдом. Угля было мало. Видимо, здесь уже раньше побывали люди. Но Роман не прекратил работы. Хоть немного есть.