— Доброе утро! — хмуро поприветствовал руководство Данила, терзаемый дурными предчувствиями. И, естественно, они его не обманули.
— Срочно в район, — не поднимая головы от каких-то бумаг, буркнул начальник и назвал одну из самых дальних окраин, — у них там всё «полетело».
— Не в нашу сторону полетело? Может, на полпути перехвачу?
— Ты всё шутишь, — без осуждения отметил Иннокентий Иванович и наконец поднял голову. Пухлое добродушное лицо было немного виноватым. Он отлично понимал, какое это сомнительное удовольствие — гнать по скользкой декабрьской дороге часа три туда и столько же обратно, да ещё неизвестно, сколько времени уйдёт на восстановление «полетевшей» системы.
— Да там пустяк, наверное, — попытался он утешить админа. Данила невесело усмехнулся.
Мои знания о людях ограничены, я вижу их только в движении, только спешащими. Я знаю, что они не всегда заняты перемещениями по дорогам, но что они делают, кроме этого, представляю плохо: духи городов не хотят говорить с нами. Они слишком горды. Даже те, кого мы пронзаем насквозь. Дух последней жалкой деревеньки не снисходит до общения с нами.
Потому я довольствуюсь тем, что вижу, слышу, чувствую, да ещё тем, что рассказывают другие дороги. И тем, что растворено в мире…
Я живу не один человеческий век и умею чувствовать мир. Я научился читать судьбы по осенним облакам. Долгими ночами я пронзал памятью толщи времён, возвращаясь в те годы, когда у меня не было прекрасного твёрдого панциря и я намного больше зависел от помощи непоседливых людей в вечной борьбе с посланниками моих легкомысленных соседей-противников — духов полей и лесов. Я обсуждал воспоминания с теми человеческими душами, которые всегда со мной. Постепенно я научился заглядывать глубоко в трёхмерные людские тела и оценивать то, что обнаруживал там.
«Пустяк» отнял ни много ни мало — четыре часа жизни. Плюс два с половиной на дорогу. На обратный путь предстояло потратить больше — где-то на полпути его должны были нагнать ранние зимние сумерки.
С тем, что должностные обязанности не укладываются в предписанный Конституцией восьмичасовой рабочий день, Данила давно уже смирился и взял за правило на обратном пути вести машину без спешки. Каким полезным оказалось это правило, он убедился, отъехав километров на двадцать от города, когда, выбравшись на относительно ровный и прямой участок дороги, он неожиданно, среди пока ещё белого дня, заснул за рулём.
Очнулся через несколько секунд и, не успев ничего сообразить, инстинктивно ударил по тормозам.
Некоторое время сидел, вцепившись в руль, пока не восстановилось судорожное дыхание, затем открыл дверь и выбрался из машины. За краткие мгновения его сна железный конь плавно съехал на обочину, и правые колёса попали в благословенный ухаб — это его и разбудило. Трижды благословенный, потому что метрах в десяти впереди вплотную к дороге подступал один из многочисленных в этих холмистых местах овраг, отделённый от дороги лишь жалкими остатками ограждения, которые местные дорожники, видимо, считали вполне достаточными для безопасности проезжающих.
Данила вдохнул пахнущий дорогой, холодный, такой упоительно живой воздух. Достал сигареты, с неудовольствием отметив, что руки немного дрожат. Происшествие выбило его из колеи гораздо сильнее, чем ему самому хотелось думать. Испуг отступал, но его место занимала беспредельная и безысходная тоска. Рано или поздно это должно было случиться, говорил он себе. Нельзя проводить полжизни за рулём, а треть за компьютером, постоянно не высыпаться и не заплатить за это. И если он ничего не изменит, то в следующий раз, а следующий раз наступит неизбежно, он не успеет проснуться… А что он может изменить?
Он огляделся. Со всех сторон его окружала ранняя зима — стылая, мокрая, блеклая. Тёмно-серая полоса дороги, тусклый снег по обеим её сторонам на сколько хватало глаз и дымчатая полоса леса на горизонте. Он поднял глаза к небу, но и оно было серым, плотным, давящим. Ох, мама, роди меня обратно…
Он отшвырнул сигарету, потёр лицо ладонями, разгоняя кровь, потом сел в машину и решительно завёл мотор. Выхода нет и не предвидится. Значит, надо включить погромче радио и на ближайшей заправке попросить кофе покрепче.
Он был одним из тех, кого я замечаю сразу. Его душа была подобна голосу, а голос напоминал звон талых подснежных ручьёв, что стекают по моим обочинам. Душа как весенний лёд, слишком чистая и хрупкая, на мой взгляд, для человеческой жизни.
Я услышал его страх и тоску. И подумал — я могу предложить этому измученному телу отдых, этой отчаявшейся душе — поддержку, я могу предложить ему покой — то, чего в суматошном человеческом существовании почти не бывает. Эта душа могла бы стать звездой моего призрачного небосклона.
Сколько их уже вошло в мою плоть и растворилось в ней навеки! Не все, но кое-кто из лихачей, погибших на поверхности моего тела, кое-кто из их жертв, бесчисленные сонмы животных — собак, кошек, ежей, пчёл и комаров, разбившихся о ветровые стёкла мчащихся авто! Они все здесь, они живы, они — это я, и так будет до тех пор, пока вездесущие травы в своём стремлении к жизни не разломают мой асфальтовый панцирь, потому что не останется ни ног, ни колёс, способных загнать этих проныр обратно в землю. Но это будет не скоро. Я собираюсь жить долго, и так же долго может жить он — вечный путник на бесконечном пути, который я создам для него. Разве может быть что-то прекраснее?
Но между мной и моей целью было одно препятствие. Я — Дух, и мне дано знать, что в этом мире не бывает случайностей. Любое рождение или смерть предрешены заранее, и ни одно отклонение от предначертанного не остаётся незамеченным и неисправленным. Невидимая рука парит над неспокойным миром, готовая опуститься туда, где возникает угроза равновесию, и восстановить его. Я отчётливо вижу её и не решаюсь даже помыслить о нарушении Закона.
Я — Дух, и в моих силах прочесть строки Судьбы. Ему не уготована смерть на дороге. Он мог бы спать за рулём спокойно, как в постели, ибо иные Силы берегли его для иной смерти.
Но я — Дух и знаю способ обойти запрет. Каждый из людей, сотворённый по образу и подобию Бога, имеет право и на часть Его свободы, правда, лишь в отношении себя. Только самим собой имеет право распоряжаться человек, и именно этого большинство из них, по моим наблюдениям, не делает. Впрочем, возможно, я и ошибаюсь. Важно иное — если он сам захочет стать моим гостем, это не будет противоречить Закону. Я просто должен его уговорить.
И зима для этого — лучшее время года, ничто не отвлечёт его, не поманит в суетный мир зеленью и бликами солнца на кварцевых вкраплениях моей асфальтовой кожи. И всё, что нужно для нашей беседы, — глухое безлюдье дороги, зажатой меж сумеречных полей, воплощение одиночества и тоски. Оно есть у меня.
Девушка возникла в луче света внезапно — одинокая фигурка на заснеженной обочине среди белых спящих полей. Она походила на старшеклассницу, путешествующую от родительского дома к бабушкиному, этакая Красная Шапочка, не боящаяся ни волков, ни людей — так нетерпеливо махала она рукой и подпрыгивала на месте в тинейджерской курточке и этой самой (точно, красной!) шапочке, натянутой по самый нос. Обычно он не брал попутчиков, но мысль о том, что это замёрзшее создание останется на пустой дороге, почему-то ему не понравилась. Через каких-нибудь лет десять и его Дашка станет такой же, подумал он, притормаживая. «Да и заснуть попутчица не позволит», — шепнуло подсознание.
— Вам куда, девушка? — нарочито строго спросил он, открывая перед ней дверь.
— Тут недалеко, — ответила она, быстро ввинчиваясь в салон, — на машине минут десять.
Осмотрелась, сдёрнула с головы шапочку и улыбнулась ему. Вблизи она оказалась гораздо взрослее, чем выглядела в свете фар, так что Данила засомневался, не нарвался ли на профессионалку, и на секунду даже пожалел о своём миссионерском порыве. Впрочем, вела себя пассажирка вполне прилично.
— Вы тоже недалеко живёте? — светским тоном поинтересовалась она, убрав за уши прямые светлые волосы, и снова улыбнулась. У неё был большой тонкогубый рот, но улыбка тем не менее получалась обаятельная.
Данила прикрутил звук радио.
— Смотря, что для вас недалеко, — ответил он и назвал областной центр.
— У-у-у, — с уважением протянула она. — А в наши края зачем?
— По работе.
— Наверное, у вас хорошая работа, — мечтательно произнесла девушка. — Много ездить — это так интересно. Новые места, новые люди… Вам нравится?
Данила пожал плечами. Как объяснить, что места, которые он посещает, и люди, с которыми встречается, для него уже не новы, что дальние поездки, так завораживающие его нечаянную спутницу, давно стали рутиной, не менее нудной и выматывающей, чем сидение в офисе? И стоит ли это объяснять?
— А по-моему — здорово, — не дождавшись ответа, продолжала девушка. — Я бы хотела всю жизнь ехать куда-то, нигде надолго не останавливаясь. И чтобы асфальт стелился под колёса, и впереди — только горизонт, и чтобы солнце вставало…
— А где брать деньги на бензин? — вернул он мечтательницу с небес на землю.
— Ну при чём здесь деньги? — Она даже обиделась на его непонятливость. — Это же мечта! Понимаете? Только ты и дорога. И ещё — свобода. Ни проблем, ни трудностей, никому ничего не должен. Только дорога и скорость…
Она вдруг взмахнула рукой и продекламировала неуклюжий стишок:
Это счастье, право же, ей-богу, —
Жить в дороге, умереть в дороге!
Данила поймал в зеркале отражение её худенького раскрасневшегося от возбуждения личика и невольно улыбнулся. Забавная девчонка. А в самом деле, каково это, когда в жизни нет ничего, кроме ласково стелящегося под колёса асфальта? Ничего, что так выматывает силы и сушит душу? Например, бесконечно ломающейся офисной техники. Или недовольного начальства. Постоянной усталости и ощущения песка в глазах. Проблем с деньгами, которые тают словно кусок льда под июльским солнышком. Но зато и тех, кого он любит, ради кого, в общем-то, и мотается по этим опостылевшим городам и весям, тоже, получается, нет?