аключение стоит сказать, что не каждый монах стремится остаться в монастыре навсегда. Став учителем, он может – если того желает – возглавить другую общину. Зачастую он возвращается к обычной жизни или становится странствующим учителем Закона – путешествует из одного места в другое и помогает тем, кто встречается ему на пути. Ведь идеал Бодхисаттвы – это не отделяться от мира, а находиться в нем, но и быть не от мира сего, быть безликой силой работы просветления – через общество людей. Если он выбирает одиночество, то это одиночество неизбежно приводит к великой мудрости. Он не может оторвать себя от других существ, ведь в каждом из них он видит одно из своих «я». Поэтому если все приводит к изоляции, то она появляется по той причине, что другие воздвигают против него преграды – или от страха перед его мудростью, или от равнодушия. Это не эгоистичная изоляция отшельника, который пытается достичь духовной свободы через физическую свободу, ведь бодхисаттва знает, что они не зависят друг от друга. Человек волен путешествовать там, где ему хочется, но нет на Земле такого места, где он мог бы спрятаться от своей собственной кармы, и неважно, в горах ли он живет, или в городе – он все еще может быть жертвой неконтролируемого разума. Карма человека путешествует вместе с ним, следует за ним, как тень. Конечно, это его тень, но, как говорится: «Человек стоит в своей тени и удивляется, почему она темна».
Глава 5Дзен и цивилизация Дальнего Востока
Главное мерило любой религии – ее воздействие на жизни тех, кто этой религии придерживается, «по плодам их узнаете их». Однако существует склонность по-разному оценивать эти воздействия на Западе и на Востоке: в Европе религия оценивается по гармонии, которую успешно обретет общество, по тому, насколько улучшились социальные условия масс, а также в возможности понять и быть понятым «людьми всех видов и состояний». Но религии в Азии первоначально не собирались быть «религиями масс», и там, где они такими и стали, они начали сильно отличаться от того, чему поначалу учили. Восток рассматривает мудрость не как что-то, что можно передавать всем без разбора, а как право некоторых людей, способных понимать и применять ее нужным образом. На Западе же есть такая фраза: «Знание – сила». И теперь мы прикладываем большие усилия, чтобы передать эту силу всем людям, независимо от того, готовы ли они и можно ли им доверять. Поэтому, какую бы пользу ни удалось извлечь из этого широкого распространения знания, люди буквально перегружены кошмарным злоупотреблением этого знания, что лежит в основе почти всех серьезных проблем современной цивилизации. Никто бы и не подумал разрешать ребенку играть с выключателями в доме с электроэнергией, кроме того, мудрость Запада, которая есть наука, может стать чьей-то собственностью – неважно, какие мотивы могут быть у человека, когда он желает обладать ею. Возможно, сейчас Запад начинает сожалеть о том, что мудрецы великодушно делятся знанием, ведь за последние полвека мы увидели, как физическую науку стали использовать для всевозможных разрушительных, аморальных и антисоциальных целей. Но в то же время на Западе есть больницы, санитария и прочие материальные блага, которые для Востока – в новинку. Однако за это приходится дорого платить, когда обоюдоострое лезвие знания режет только с одной стороны.
Мудрость Востока – это не физическая, а психическая и духовная наука, и пока результаты злоупотребления физической наукой оставляют желать лучшего, злоупотребление психической и духовной наукой несоизмеримо хуже, поскольку оно разрушает не только человеческое тело. К счастью, мудрецы Востока с осмотрительностью выбрали учеников и скрыли свои глубокие знания в мифах и символах, которые могут понять только те, кому они могут доверять. По этой причине жители Запада часто обвиняли их в подозрительности, в том, что они эгоистично прятали свою мудрость от масс, боясь, что их собственное превосходство будет под угрозой, если весь мир узнает их секреты. Но это не так! Причина такой секретности в том, что они глубоко уважают и почитают мудрость, что отличает их от Запада: пока мы раздаем нашу мудрость за границей, как какую-то копеечную новость, они считают ее бесценным сокровищем. И для того, чтобы обрести эту мудрость, человек должен пожертвовать всем, что у него есть, он должен быть готов пойти на все, чтобы показать, что он действительно желает учиться и эффективно использовать это знание. Словом, он должен доказать, что он ставит мудрость превыше всего, что считает ее священной истиной, которую никогда не использует для недостойных целей. Именно по этой причине Шан Куан отрезал себе руку после того, как он неделю прождал в снегу перед встречей с Бодхидхармой.
Тем не менее, все вышеизложенное никак не противоречит тому, что было сказано об истине дзен, которая раскрывается в обычной жизни, и тому, что это совершенно понятно для тех, кто наблюдателен. Великое сокровище, которое может обойтись без стольких жертв, это не истина. Ее могут найти все и вся – везде, и неважно, осознается ли ее присутствие. Она теперь принадлежит не только мудрецам, но и глупцам и безумцам, ведь природа Будды теперь общая, для всех! Редкое сокровище – способность увидеть истину. Поэтому, как и любая другая восточная религия в своем наивысшем выражении, дзен – для немногих, хотя он и отличается от других форм буддизма, индуизма и даосизма тем, что никогда не имел эзотерической или популярной формы. Поэтому непосредственного влияния дзен на цивилизацию Дальнего Востока не нужно искать в жизни масс – кроме тех случаев, когда он находился под влиянием правителей и руководителей, которые контактировали с учителями дзен. Дзен можно найти в жизни и работе конкретных личностей или различных маленьких групп людей – самураев или классов воинов феодальной Японии. На Востоке эффективность той или иной религии оценивается по успеху в создании относительно небольшого количества полностью просветленных людей, так как считается, что невозможно изменить жизнь большого количества людей в пределах тысячи лет. Не стоит ждать и крупных социальных перемен. Религии Востока больше заинтересованы в просветлении некоторых личностей, а не целого общества, так как общество состоит из личностей, и оно станет просветленным только тогда, когда, спустя тысячи лет, все больше личностей докажут, что они достойны великого знания, пока некоторые избранные не создадут целую общину.
В истории Дальнего Востока плоды дзен – это несколько сотен личностей, и до того они удивительные и великие, что только их будет достаточно, чтобы подтвердить ценность дзен, художественных достижений, которые не уступают чему-либо, созданному в другое время и в другом месте, а также форм рыцарских и военных техник, которые можно назвать непревзойденными. Еще ценность подтверждается опытом, у которого складывается прочное основание для дальнейшей работы в более широком масштабе. Это, конечно, довольно трудно – точно описывать личности учителей и приверженцев дзен, ведь их величие заключается не столько в том, что они говорили и делали, сколько в том, какими они были и какое впечатление производили на тех, кто взаимодействовал с ними. Это правда, что многие из них были великолепными художниками или отважными воинами, их основные качества были похожи на сам дзен – безошибочные, но слегка неопределимые. Нам необходимо слепить наши представления о них воедино, опираясь на рассказы о способах их учения и на их изображения, оставленные нам вдохновленными духом дзен художниками. Что касается самих рассказов об учении дзен: многие из них уже были приведены ранее, и во всех есть нечто сильное, стихийное и непоколебимое. Учителя не тратят слов зря. Они избегают любых форм педантичности, и, отвечая на вопрос, они не пытаются ускользнуть от конкретной проблемы, пускаясь в абстрактные рассуждения, а говорят именно то, что сможет достучаться до сердца того, кто спрашивает, что откликнется в нем таким образом, что это может быть непонятно другим. Их интуиция, когда дело касается склада ума другого человека, до того отточена, что они никогда не попадают в ловушку тех, кто пытается их обмануть посредственным знанием.
Учитель Чжухун как-то писал книгу о десяти похвальных деяниях монаха, и один из притворщиков спросил:
– Какой смысл писать такую книгу, если в дзен нет ни грамма того, что можно было бы назвать похвальным или порочным?
– Пять составляющих личности переплетаются, – ответил учитель. – И четыре стихии бурно растут. Так как же ты можешь говорить, что пороков нет?
– Четыре стихии, – парировал другой, – в конце концов – это все пустота, а пять составляющих не существует.
После этого замечания последовала пощечина, учитель посмотрел с укором во взгляде.
– Так много тех, кто учится, но ты еще не достоин этого. Дай другой ответ.
Монах был в ярости, он собирался удалиться, не отвечая, но учитель улыбнулся ему и сказал:
– Тогда почему бы тебе не вытереть грязь с лица?
Есть замечательный триптих японского художника Дзясоку[63], на котором изображен Бодхидхарма, Линьцзи и Дэшань – три замечательных толкователя дзен. На портрете Бодхидхармы только его голова и плечи, на которых свободно лежит струящаяся накидка, чуть прикрывающая голову, так что видно лишь лицо и грудь. Простые линии накидки резко контрастируют с его мужественными чертами лица, ярко выраженными бровями, лохматыми усами, которые спускаются от его орлиного носа до самого низа большой квадратной челюсти, которую покрывает короткая густая борода. Но вся сила изображения – в его глазах. Они смотрят чуть наверх в одну сторону, веки широко распахнуты, и взгляд такой твердый, пронзительный – кажется, будто он пристально смотрит на что-то, что находится чуть выше головы. Бодхидхарму иногда упоминают как «бородатого варвара», и несмотря на огромные усы, лохматые брови и растрепанную бороду – есть все же что-то весьма аристократичное в изображении Дзясоку. Это не созерцательный, мечтательный буддизм. Художник в лице Бодхидхармы воплотил движущуюся и положительную стихийность жизни. То же можно сказать про портрет Линьцзи. Здесь учитель изображен в позе медитации, руки сложены на коленях, и под высоким, гладким лбом – те же пронзительные глаза, полные силы. Несмотря на его почти свирепое выражение лица, изображение точно создает ощущение глубокого спокойствия и мягкости. Парадоксален характер всех учителей дзен: непоколебимое спокойствие и безграничное сочувствие бодхисаттвы сочетаются с жизненной энергией – такой яркой и безжалостной, как молния. Этот парадокс проявляется и в других формах, например, в Японии последователи дзен выбирают две на вид несовместимые роли: поэт и солдат, возвышенный идеалист и неумолимый реалист. Когда группа бандитов собиралась отрубить голову учителю Согэну