ю-вэй. Иероглиф «ю» (有) состоит из двух частей: рука и луна. Таким образом, здесь фигурирует идея о том, что можно схватиться за луну, как будто ей действительно можно овладеть[21]. Но луна ускользает, когда пытаешься ее поймать, она никогда не стоит ровно на небе, равно как и обстоятельства не оградишь от перемен силой разума. Поэтому, пока ю пытается поймать то, что неуловимо (а жизнь как Дао как раз-таки неуловима), у, напротив, не пытается этого сделать, безусловно принимая неуловимость и перемены. И наивысшая форма человека – некий вакуум, пустота, к которой все притягивается. Этот человек принимает все до тех пор, пока не станет их учителем, который включает в себя все. Это принцип контроля над вещами через их сопровождение; принцип власти через адаптацию.
В некотором роде, концепт Дао более динамичен, чем идея махаяны – татхата. Если первое – это нечто находящееся в вечном движении, то второе – нечто неподвижное при любых переменах. Разница между ними скорее видимая, чем реальная, ведь только то, что принимает изменения, может остаться целым и по-настоящему неподвижным. И если оно достаточно большое, чтобы учитывать всевозможные изменения, то само по себе оно никогда не изменится, а татхата – это один из принципов, который учитывает все отдельные и временные предметы. Но так же, как и в случае с махаяной, учителя дзен заметили, что говорить о Дао – все равно что потерять Дао совсем. И как только пытаешься удержать его в качестве концепции, он становится недействительным и безжизненным. Конечно, это здорово – говорить о движении с Дао, но сам факт, что ты говоришь об этом движении, означает, что ты и не начал двигаться, и учителя дзен как раз занимались тем, что давали первый толчок. Так что это дзен вернул даосизм к жизни. Но если ты на секунду останавливаешься, чтобы порассуждать и подумать, жизнь уходит вперед и живая реальность момента теряется. Учителя дзен были крайне нетерпимы к концепциям; концептуальный подход образует препятствие между «я» и Дао, и это смешно, ведь Дао все время здесь, готовое к тому, чтобы его увидели, но не чтобы о нем размышляли. Как говорится в «Заставе без ворот»[22]:
Не стоят на дорогах ворота,
И есть множество разных путей.
А те, кто чрез заставу пройдет,
Будут вольно идти по миру.
После смерти Бодхидхармы его идей придерживались пять патриархов дзен, последним из них стал Хуэйнэн[23]. И вот тогда дзен потерял свою явно индийскую черту, он полностью преобразился благодаря более практичному китайскому менталитету, и если хоть какие-то следы учения и оставались, то от них почти полностью избавились. Хуэйнэн был последним, кто мог донести понятное философское объяснение дзен, а большинство из немногих длинных высказываний учителей дзен, которые были записаны, отличались более расплывчатым, парадоксальным и бескомпромиссным характером. Но Хуэйнэн оставил выдающуюся работу – собрание проповедей, записанных его учеником. Полное название – «Сутра, произнесенная шестым патриархом на помосте сокровища закона (Дхармаратха)». Как правило, понятие «сутра» относится только к высказываниям самого Будды или великих бодхисаттв, которые были его ближайшими учениками, но единственное исключение из этого правила – «Сутра шестого патриарха», которая стала известна как «единственная сутра, произнесенная уроженцем Китая». Это была большая честь, ведь сутра заняла свое место среди таких памятников, как «Бхагавадгита», «Дао Дэ Цзин», «Дхаммапада» и «Йога-сутры» Патанджали – они признаны величайшими шедеврами восточной духовной литературы! Первый раздел «Сутры шестого патриарха» – это рассказ Хуэйнэна о том, как он пришел к пониманию дзен. И здесь он рассказывает, что был безграмотным продавцом дров, и однажды, пока он был занят своей работой в магазине, случайно услышал, как кто-то на улице читает вслух отрывок из «Алмазной сутры» (или «Ваджраччхедика»). Он сразу же интуитивно понял его значение и заметил, что человек, читающий сутру, пришел из монастыря, где пятый патриарх, Хунчжэнь[24], наставлял группу из нескольких тысяч учеников. Тогда Хуэйнэн отправился на поиски патриарха, и когда он пришел в монастырь, ему поручили работать в конюшне восемь месяцев. Однажды Хунчжэнь понял, что ему осталось недолго, и созвал всех своих учеников, чтобы прямо сейчас объявить своего преемника. Преимущество будет у того, кто напишет лучший стих, который подведет итог всему учению дзен.
В то время главным монахом был некий Шэньсю[25] – человек, рационально понимающий буддизм, но не самую важную истину. В душе он осознавал, что его знания поверхностны, а потому опасался идти и лично показывать свой стих учителю. И он решил написать его на наружной стене зала учителя, так что если бы он одобрил его, тогда монах бы заявил, что он и есть автор. Поэтому среди ночи он отправился туда и написал следующее:
Тело похоже на дерево Бодхи,
А разум – на сверкающее зеркало.
Аккуратно и медленно их очищаем,
Чтобы пылинка на них не упала.
Патриарх публично одобрил этот стих, но самому Шэньсю по секрету сказал, что его понимание весьма поверхностно, и прежде чем позволить ему стать шестым патриархом, ему необходимо рассмотреть другой стих. Хуэйнэн увидел его и, понимая, что что-то в нем не так, попросил друга написать рядом другой – с его слов. Вот как он выглядел:
Нет здесь дерева Бодхи,
Как нет сверкающего зеркала,
Ведь все в реальности – лишь пустота,
Так куда же пылинке упасть?
Патриарх сразу же увидел, что кто-то да понял бессодержательность концепций и аналогий, и, боясь, что другие монахи начнут завидовать, он втайне от них назначил Хуэйнэна своим преемником, передал ему одеяния и чашу для подаяний, которые предположительно принадлежали самому Будде. После череды приключений с завистливыми преследователями Хуэйнэна стали узнавать как шестого патриарха, а его особенным вкладом в дзен стал считаться метод неожиданности – вместо постепенного осознания. Разница в том, что одни считали обязательным постепенное осознание буддизма через терпеливое изучение и добродетель, Хуэйнэн же заметил, что такой метод только сбивает с пути и направляет в сторону интеллектуализма. Жизнь идет так быстро – ее не догонишь, если идти неуверенно, мелкими шажками! И пока кто-то тщательно готовится к просветлению, абсолютная истина все время ускользает. Человек, который попусту тратит время на берегу водоема, размышляя, как бы ему лучше всего решиться и окунуть в воду пальцы, чтобы проверить температуру, а еще думая о том, каково ему было бы там, в воде, вскоре вырабатывает привычку постоянно откладывать вопрос в долгий ящик. Ученики дзен должны тихо подойти к берегу и спокойно скользнуть в воду безо всякого беспокойства, не позволяя себе думать о своих страхах и тревожных мыслях касательно того, что там будет, а также не пытаясь найти причин, по которым им не стоит заходить в воду сразу.
Перед своей смертью Хуэйнэн заявил, что избрание нового патриарха должно быть прекращено, и вот что он сказал своим ученикам: «Теперь сомнения не будут одолевать вас. Все вы можете продолжать следовать великой цели нашей школы». Затем он процитировал стих, написанный, как говорят, Бодхидхармой:
Я пришел в Китай с одной целью —
Поделиться учением об освобождении
с теми, кто заблуждается.
Имея пять лепестков,
цветок обретает законченность,
И плод вскоре, безусловно, созреет.
И это действительно случилось, ведь после смерти Хуэйнэна во второй половине правления империи Тан, а также во времена эпох[26] Сун и Юань (713-1367) высокий уровень, достигнутый учением и практикой дзен, совпал с золотым веком китайской культуры. Почти все величайшие учителя дзен жили в этот период: Мацзу[27] (яп. Басо), Байчжан[28] (яп. Хякудзе), Линьцзи (яп. Риндзай), Цуншэнь (яп. Дзюсин) и Юньмэнь[29] (яп. Уммон) – цитаты многих из них появятся в следующих главах. В то время дзен обретал широкую популярность среди всех социальных классов, осуществлял только лучшее, что было в даосизме и махаяне. Дзен объединил идеализм, неподвижную безмятежность и аскетизм буддизма с поэзией и подвижностью даосизма, с его глубоким уважением к незавершенному, «несовершенному» и переменчивому – что показывает присутствие жизни, вечное течение Дао. Два этих элемента проникают в дух дзен, соединяются с его уникальным, динамичным свойством, которое дарит жизнь и силу двум другим элементам.
К концу эпохи Сун (1279) стала развиваться другая форма буддизма, которая постепенно сводила на нет господство дзен (т. е. чань – прим. ред.) в Китае. Это был культ Амитабхи (кит. Эмито Фо) (яп. Амида 阿彌陀佛) – олицетворения «безграничного света», великого Будды, который поклялся спасти всех живых существ и затем привести их к нирване. Люди верили, что раз Амитабха поклялся, то все, кто поверит в его сострадание, смогут переродиться на «Чистой Земле» или в «Западном Раю» (Сукхавати) – это место, где приобрести мудрость было бы куда проще, чем в этом невозможном мире. «Западный Рай» был описан очень живыми образами, которые привлекли многих:
В этом мире истинного удовольствия
цветы не увядают,
Все они в рядок стоят —
алмазные и нефритовые.