И птицы поют о законе Татхагаты
Из зарослей и рощи,
откуда слышно сей мягкий напев.
По сей день буддизм Чистой Земли[30] – самая популярная ветвь махаяны как в Китае, так и в Японии, где Амитабха почитается как любящий бог, чем во многом напоминает христианского бога. Таким образом, дальневосточный буддизм разделился на две главные школы, известные в Японии как дзирики (自力) и тарики (他力) – «собственная сила» и «другая сила». Это, так сказать, те, кто полагается на собственные силы при достижении мудрости, и те, кто полагается на сострадание бодхисаттвы. Дзен относился к первой школе, но когда китайская цивилизация стала медленно терять свою былую силу, он перешел к более молодой, японской цивилизации, где впервые был утвержден Эйсаем[31] в 1191 году. Здесь дзен стал религией самураев – класса воинов – и это еще больше, нежели в Китае, повлияло на культуру нации. По сей день дзен играет огромнейшую роль в среде образованных японцев, и у многих профессионалов и бизнесменов есть привычка иногда захаживать в монастыри, где они живут и работают с монахами на протяжении недель, набираясь сил, чтобы потом вернуться к привычному труду. Однако дзен идет дальше, не останавливаясь на одной Японии. К монастырю в Киото уже пристроили общежитие для западных студентов, и неважно, будет ли это называться дзен или нет, но что-то из его духа должно проникнуть в религии и философии, которые необходимо поднять из могил теорий и слов.
Глава 2Секрет дзен
Однажды поэт, придерживающийся конфуцианства, пришел к учителю дзен Хуэйтану[32], чтобы выведать у того секрет его учения, на что учитель процитировал одно из высказываний Конфуция: «Вы думаете, я что-то от вас скрываю, мои ученики? Напротив! Мне совсем нечего скрывать»[33]. Так как Хуэйтан больше не позволил задавать вопросы, поэт удалился крайне озадаченным, но через какое-то время они вдвоем отправились погулять в горы. Когда они проходили мимо куста дикого лавра, учитель повернулся к своему спутнику. «Чувствуешь запах?» – спросил он. За ответом «да» последовало: «Вот! И мне совсем нечего скрывать от тебя!» В то же мгновение поэт обрел просветление[34]. Это действительно парадоксально – говорить о секрете дзен, и несмотря на то, что все ответы учителей на неотложные вопросы их учеников трудны для понимания и даже смехотворны, от нас действительно ничего не скрывают. Правда в том, что дзен так сложно понять только потому, что он очевиден, но мы никак не можем уловить главное, потому что ищем что-то скрытое. Глядя в сторону горизонта, мы не видим, что лежит у наших ног. Как говорил Хакуин[35] в «Песне медитации»:
Все живое с самого начала – это Будда.
И это похоже на лед и воду:
Без воды льда не будет.
Если не в разумных существах,
где еще искать его?
Не зная, что истина тут,
Люди ищут ее где-то там…
И они похожи на него: как когда-то стоял он
В воде, плача и умоляя,
чтоб его жажду утолили.
Чаще всего человек слишком горд, чтобы рассматривать очевидные вещи, которые наиболее ему близки. Дзен увидел, что последователи махаяны ищут истину в писаниях, у святых и Будд, веря, что те открыли бы им правду, если бы они жили хорошо. Для человека его смирение, когда он понимает, что мудрость – это нечто очень возвышенное, так что оно не проявит себя в обычных жизненных делах – это незаметная форма гордости. Внутри он чувствует, что он должен быть достаточно великим, чтобы отойти от земных вещей прежде, чем сможет заполучить истину; и он горд настолько, что соизволит получить эту истину только из уст мудрецов и со страниц священных писаний. Он не видит ее в человеке или в происшествиях жизни. Он не видит ее в самом себе, ведь, опять же, он слишком горд, чтобы видеть себя таким, какой он есть. Он уже не ищет истину, а прячет свои несовершенства под «добродетелью» и приближается к Буддам, как бы выглядывая из-за их маски.
Для дзен такая осторожная подготовка к поиску истины в будущем – или по поверхностным источникам – только откладывает в дальний ящик мысль о том, что события можно увидеть именно сейчас и такими, какие они есть – неважно, хорошие они или плохие.
Тому, кто не может увидеть истину в самом себе, никакой Будда ее не откроет; и тот, кто не ищет истину прямо сейчас, не увидит ее в будущем. Поэтому дзен учит, что никто не найдет Будду в раю или любом другом небесном королевстве, пока он не отыщет рай, в первую очередь, в самом себе или в другом разумном существе; никто не достигнет просветления в пустыне, если он не может найти его в жизни мира. Первый принцип махаяны гласит, что все вещи, какими бы ничтожными и незначительными они ни казались снаружи, – они являются частью природы Будды, а это означает, что любое существо или предмет должны быть приняты. Нельзя запретить чему-либо быть частью «Страны лотосов и чистоты»[36] за то, что оно «земное», «обыденное» или «простое». Фома Кемпийский писал в «О подражании Христу»: «Если бы сердце твое было чисто, тогда любое создание стало бы зеркалом жизни и книгой священного учения. Нет существа ничтожного и жалкого, ведь оно отражает все великодушие Бога». И на вопрос «Что есть просветление?» учитель дзен ответил: «Твои каждодневные размышления». В то же время другой учитель на вопрос «Что есть Дао?» ответил: «Обычная жизнь – это и есть Дао». Учитель Байчжан сказал, что значение у дзен простое: «Ешь, когда проголодался, спи, когда устал». В это же время Линьцзи заявил, что «истинно религиозному человеку ничего не остается, кроме как продолжать жить свою жизнь, поскольку он видит ее в различных обстоятельствах этого земного существования. Он тихо поднимается по утрам, одевается и идет на работу. Когда он хочет прогуляться, он идет на прогулку. Когда он хочет сесть, он садится. Он не стремится к состоянию Будды, даже не задумывается об этом. Как же это возможно? Почтенный мудрец сказал, что, если вы стремитесь к состоянию Будды любыми осознанными способами, ваш Будда находится в бесконечном переселении» (Судзуки, «Очерки о дзен-буддизме», II, с. 260).
Если все вещи в действительности – это Дао или природа Будды, то зачем тогда стремиться к тому, чтобы стать Буддой или достичь нирваны? Для особо наблюдательных вечная истина и состояние Будды ясно проявляются здесь и сейчас, перед нами – в наших мыслях, действиях, в потоке сменяющих друг друга событий, который все время протекает мимо нас. Поэтому бессмысленно искать состояние Будды, как будто это что-то иное, но не сама жизнь, какая она есть. Как говорил Хуэйнэн: «Единственное различие между Буддой и обычным человеком в том, что один осознает это, а другой – нет».
Сама земля есть Страна лотосов и чистоты,
И это тело – тело Будды.
Так, дзен определяет стремление к состоянию Будды как предположение, что есть различие между «я» и природой Будды. Это – основа эгоизма, ведь это значит, что «я» оторвали от остального мира, оно стало изолированным от других существ, а это уже несколько похоже на сомнамбулизм, так как лунатик – самый оторванный от мира человек. Поэтому все объективное о Будде и нирване было твердо отодвинуто в сторону, а дзен стал формой иконоборчества. Он безжалостно разрушал все концепции и символы, все объективные и антропоморфические идеи о Будде, которые выдавали себя за истину. Линьцзи говорил:
«О, вы, кто следует за истиной! Если вы желаете обрести ортодоксальное понимание дзен, да не будете вы обмануты. Внутри ли, снаружи ли – наткнувшись на препятствия, тут же убейте их! Если наткнетесь на Будду, убейте его. Если наткнетесь на патриарха, убейте его… Убейте всех их безо всяких сомнений, ведь это единственный путь к освобождению. Не позволяйте себе быть связанным с каким бы то ни было объектом, стойте над ним, проходите дальше – и будьте свободны!»
И снова дзен говорит: «Не засиживайтесь там, где есть Будда и где его нет – быстрее проходите дальше». Об этом есть потрясающая история о Данься[37] и деревянном Будде.
Одной зимней ночью Данься укрылся в храме. Когда он увидел, что огонь почти потух, он взял одну из деревянных фигур Будды с алтаря и положил ее на тлеющие угольки. Позже, когда смотритель храма обнаружил, что случилось, он был в такой ярости от столь богохульного поступка, что стал ругать Данься за его непочтительное отношение. Но Данься лишь поковырялся в пепле и сказал:
– Я собираю святые мощи из пепла.
– Как же ты добудешь их из деревянного Будды? – спросил его смотритель.
– Если здесь нет святых мощей, – ответил Данься, – значит, это точно не Будда и я не совершил ничего богохульного. Можно ли мне взять двух оставшихся Будд для огня?
Следовательно, дзен – это метод прямого подхода, ему не нужны вспомогательные средства, к которым прибегает религия, ведь они могли ввести людей в заблуждение. Писания и учения одобряли, лишь пока к ним относились лишь как ко вспомогательным средствам, а учителя дзен приравнивали их к пальцу, указывающему на луну. И глуп тот, кто принимал палец за луну. Дзен заключил:
Особая передача просветления – вне писаний,
Она не связана со словами и буквами.
Прямо укажи на человеческую душу,
Загляни в самое его нутро.
Но пока нам будут говорить, что истина дзен – очевидна, что она постоянно прямо перед нашими глазами, так мы недалеко уйдем. Кажется, что в ежедневных делах нет ничего выдающегося; нет ничего такого в том, чтобы надевать одежду, есть еду или мыть руки – ничего, что указывало бы на присутствие нирваны или состояния Будды. Когда монах спросил у Цуншэнь, что такое Дао, он ответил: «Обычная жизнь – это Дао». «А как мы можем соответствовать ему?» (то есть, «Как мы можем быть в гармонии и единении с ним?»). Цуншэнь ответил: «Если попытаешься соответствовать ему, ты только отдалишься от него». Ведь жизнь, даже когда это касается рутинных каждодневных вещей, это нечто непостижимое и неясное. Она постоянно меняется, и мы никогда не сможем остановить ее, чтобы проанализировать или дать определение. Если мы пытаемся думать о скорости, с которой проходит время или меняются вещи, наш разум попадает в вихрь, ведь эту скорость невозможно рассчитать. Чем напористее мы пытаемся ухватиться за момент, за приятное чувство, или если мы пытаемся дать определение чему-либо так, чтобы оно всегда было удовлетворительным, – тем более неуловимыми они становятся. Уже было сказано, что дать определение – это все равно что убить, и если бы ветер остановился хоть на секунду, чтобы дать нам возможность ухватиться за него, тогда и не было бы никакого ветра. То же можно сказать про правду жизни. Вещи и события постоянно движутся и меняются; мы не можем поймать момент и присвоить его себе. Мы не можем вернуть прошлое и удержать мимолетное чувство. Как только мы пытаемся сделать это, все, что у нас остается – это мертвые воспоминания. Реальности больше нет, и в ней не найти никакого удовлетворения. Если мы вдруг осознаем, что мы счастливы, и чем больше стремимся к размышлениям о том, какими способами мы можем наше счастье сохранить, тем скорее мы замечаем, как оно ускользает. Мы пытаемся дать счастью определение, чтобы потом, когда мы чувствуем себя несчастными, можно было найти его. Человек думает: «Я сейчас в этом месте, и я счастлив. Поэтому для меня счастье – прийти в это место».