– Привет, – сказала девушка, сидевшая на корточках возле огромного рюкзака.
Она была одета в майку-боксерку и штаны цвета хаки. Русые волосы, собранные в хвост, оттеняли кожу, загорелую до черноты. Мы познакомились. Хелла приехала с друзьями из Голландии. Уже третью неделю колесят по острову, облазили весь север с его дикими реками и огромным заповедником у Колыбельной горы. Холодно? Очень. Как-то раз палатку засыпало снегом, и они испугались, что так и пропадут здесь. «Это дикие места! Связи нет. Там никто тебя не найдет, если что-то случится». Я слушала ее и не верила, вспоминая ничтожную кляксу на глобусе. Я так мало знала об Австралии – по сути, ничего, кроме набора стереотипов и любопытных фактов, какие есть в арсенале любого эрудита. Меня охватило жгучее желание поехать с этими ребятами, потомками великих мореплавателей, прямо сейчас. Ничего, впереди еще много времени. Аспирантура здесь – это обычно три года. Как бы много я ни работала, всегда можно выкроить хоть неделю в семестр.
Когда Хелла с подругой, такой же рослой и загорелой, оделись и ушли – «Мы сегодня гуляем по городу, а завтра в Порт-Артур[4]», – мои веки снова начали тяжелеть. Мне говорили, что надо пересилить себя и дотерпеть до вечера, иначе трудно будет привыкнуть к новому часовому поясу. Пытаясь взбодриться, я сделала зарядку, застелила свою постель и сходила в душ. Он был общий: две кабинки в конце коридора, мутное оконце с видом на соседнюю крышу, резиновый коврик на мокром полу. Сушилки для волос здесь не было, а мой дорожный фен требовал трехзубого переходника, который я не успела купить. Я решила, что посижу в комнате, пока не высохну, а потом пойду в магазин. Чтобы занять чем-то мозг, стала вспоминать дела, которые нужно было решить в ближайшие дни: оформить документы в университете, открыть банковский счет для стипендии, найти постоянное жилье… Но думать всерьез не получалось, я лишь механически считала пункты в списке, как считают овец. Свежая постель дразнилась белизной и пленительной горизонтальностью. Оказывается, я не умею спать сидя. В институтские годы я иногда дремала в библиотеке; даже короткое забытье помогало восстановить силы. А в самолете мне никак не удавалось пристроить чугунную, гудящую голову.
Наверное, дело в усталости. Иногда чувствуешь себя таким измотанным, что не можешь расслабиться. Путешествие началось с непредвиденного: горели торфяники, Москву затягивало смогом, и накануне вылета стали задерживаться рейсы. Наутро по телевизору – снова толпы в залах ожидания. Изнуренные лица, пропущенные стыковки, пошатнувшиеся планы. Мы едем с мамой в электричке, еще не зная, что дым рассеивается: в форточки по-прежнему задувает горьким ветром. В аэропорту шумно и нечем дышать. У мамы влажные глаза, а я ведь еще не уехала. Что с ней будет потом? По толпе пробегает движение – это заморгали строчки на табло. Тревожное «Delayed» сменяется номерами выходов. Сингапурский рейс задерживают всего на полчаса. Прощаемся у границы, мама плачет, я мысленно считаю до десяти. На счет «десять» я шагаю сквозь невидимые лучи металлоискателя и больше уже не оборачиваюсь.
В салоне – улыбчивые стюардессы с одинаковой помадой, которая одним к лицу, а других портит. Курица с рисом, апельсиновый сок. Самолет на экране – по размеру как вся Москва вместе с областью, и, вылетев, он еще долго держится за город хвостом, как будто не хочет его отпускать.
В сознании что-то мигнуло, словно помехи прервали телепередачу. Я с усилием разлепила глаза, нащупала кнопки над дисплеем наручных часов. Поставила будильник на три часа дня и упала головой на подушку.
9
Форточка в Ясиной комнате оказалась распахнутой настежь, хотя Зоя хорошо помнила, что закрывала ее. Это было их вечным противоборством: одной нужен был свежий воздух, другая легко мёрзла. И вот теперь дочь уехала, а комната ее живет по-прежнему. Всё на местах: аккуратно заправленная кровать, ровные ряды книг на полках, глиняный горшок с лианой. Яся наказала поливать ее и опрыскивать комнату водой из пульверизатора, чтобы воздух был влажным, как в тропиках. Лиана приблудилась к ним случайно – в школе затеяли ремонт, и цветы раздали по квартирам. Нежные фиалки и царственные эухарисы шли нарасхват, даже слоноподобный фикус удалось кому-то пристроить; их же приемыш был самым неприглядным и потому никому не нужным. Тогда они еще не знали, что это ползучее растение: из горшка торчали слабые стебли, покрытые листьями в форме кляксы. Дочь зарылась в книги и выяснила, что родина питомца – Южная Америка и что в тени он не может полноценно развиваться, оставаясь всю жизнь подростком. Горшок водрузили на подоконник, и лиана действительно пошла в рост, так же бурно и вдруг, как сама Яся, когда была третьеклассницей. Вместе с Ленькой они прибили к стене деревяшки, чтобы дать растению опору. Повесили заодно и книжные полки – в общем, стучали молотком всё утро, она даже забеспокоилась, что сбегутся соседи. Зато лиана была рада-радешенька и постепенно сменила недоразвитые листья на новые, большие и разлапистые. Зоя надеялась, что тропическая красавица зацветет, но та лишь ползла все выше, обвивая свои чурбачки и жадно впитывая солнечный свет.
Железный ящик под столом послушно загудел, повинуясь нажатию кнопки. Зоя все еще побаивалась компьютера: он напоминал ей джинна из бутылки. Непостижимый, могущественный, он мог исполнить всё, что захочешь, но выходило почему-то не то и так. Яся смеялась, прочитав ее жалобы в электронном письме, – смеялась беззвучно и механически, с помощью круглых скобочек, вставленных в текст. «А ты вспомни „Ослепленного желаниями“, – писала она. – Надо правильно формулировать запрос, и получишь то, что нужно». Зоя хмурилась – по-настоящему, не смайликами, отвечала сухо, и дочь, почуяв обиду, присылала ей длинные строчки абракадабры, на которые можно было нажать мышкой и сразу попасть куда надо.
Интернет представлялся Зое то темным лесом, где за кривыми бородавчатыми стволами прятались какие-то вирусы, то лабиринтом из американского фильма про гоблинов. Сами гоблины тоже имелись в избытке: хамоватые и развязные, они отирались на толкучках-форумах, где люди раздавали друг другу советы и обменивались мнениями. Зоя всего лишь хотела узнать, в каком журнале можно напечатать Витины стихи. Она давно мечтала сделать ему сюрприз – сам бы он ни за что не взялся ходить по редакциям, даром что стихи, на Зоин вкус, были замечательные. Промучившись битый час с регистрацией, она, наконец, отстучала свое сообщение. Однако первый же ответ оказался таким грубым, что она залилась краской и поспешно ткнула в кнопку «выкл», чтобы стереть свой позор раз и навсегда.
Яся убеждала ее, что в Интернете есть много интересного, что он позволяет увидеть то, что было недоступно раньше. «Хочешь, я найду тебе Ботичелли? Смотри, сколько здесь картин!» Зоя силилась узнать родное в этих бледных, увядших полотнах, обрамленных пластмассовой рамой монитора, и только грустно качала головой. Волшебство осталось там, в далекой юности – под звездными сводами Эрмитажа, в букинистических, где лежали роскошные иностранные издания. Такое не держат дома, тем более в виде скверных копий на экране. Еженедельный ритуал, паломничество – в Столешников, на Качалова; без надежды, даже без мысли это богатство когда-нибудь купить. Войти с мороза в ароматное книжное тепло, постоять у прилавка, набираясь храбрости, чтобы попросить альбом у царственной продавщицы (на Качалова было проще – там книги стояли на полках, к которым мог подойти любой). Зачем ей теперь эта мнимая доступность? Она лишь обесценивает искусство.
Нет, лабиринты эти были Зое решительно не нужны, а из всех программ, непонятно как хранящихся в жужжащей коробке под столом, она пользовалась только почтовой. Но сегодня пришлось обратиться к джинну еще раз. Тщательно прицелившись, Зоя ткнула стрелочкой в значок с телефоном и стала терпеливо ждать. Программа связи дозвонилась быстро; в пустом окошке потемнело, проступили бисерные буковки новостей – кажется, работает. Зоя напечатала в строке: «Отчего болит в груди»; подумав, вбила пробел – «от чего» – и нажала «Искать».
Чем дольше они с Витей были вместе, тем больше сходства обнаруживали между собой. Оба они были Весами по гороскопу, оба любили мечтать и, как все мечтатели, бывали рассеянными; оба ценили искусство и тяготились мелкими бытовыми заботами. Вите, конечно, приходилось заниматься хозяйством – ведь на нем было двое детей: десятилетний Максим и Леночка, которая только пошла в первый класс. А вот врачей он не терпел точно так же, как Зоя.
– Ты тоже от них пострадал? – понизив голос, спросила она, когда простуженный до хрипоты Витя наотрез отказался принимать антибиотики.
Еле заметная тень пробежала по его лицу – мягкому, белому, как свежая сдоба, с золотистыми завитками на лбу и актерской ямочкой на подбородке. Зоя тут же всё поняла и застыла, боясь случайным словом потревожить память той, чей портрет Витя до сих пор носил в бумажнике. Тихая Витина исповедь отозвалась в душе такой горечью, что, кажется, могла бы – воскресила бы страдалицу, а сама отошла в сторонку, чтобы не мешать.
Всё было банально и страшно: болезнь, операция, нетвердая докторская рука. Потом, конечно, все каялись, плакали и обнимали вдовца – как будто этим можно что-то изменить. Витя закашлялся, оборвал рассказ; щеки его покраснели от натуги. Надо дать ему горячего чаю. Сами обойдемся, решительно подумала Зоя, без всяких врачей и их советов. Поддавшись порыву, Зоя начала рассказывать, негромко, будто сказку на ночь, поглаживая Витю по вспотевшему лбу. Хотелось и отвлечь его, и в то же время дать почувствовать ту особую близость, какая бывает между пострадавшими от общего зла. Так он узнал, что в четырнадцать лет ей поставили неправильный диагноз и прописали лошадиную дозу аспирина. Тогда-то у нее и начала идти носом кровь – ведь аспирин ее разжижает. Врачи запоздало спохватились, поменяли лечение, а потом и диагноз. Кровотечения стали реже, опасность затаилась, чтобы не спугнуть жертву раньше времени; а потом напала из-за угла и стиснула в ледяных лапах. Врачи пытались замести следы – говорили, что аспирин тут не при чем, просто сосуд был слабый и лопнул бы рано или поздно. Но было ясно как день, что свои всегда выгораживают своих – неважно, правы они или нет.