Лицо водопроводчика изменилось в момент, и по тому, как его внимание впилось в неосторожно упавшее слово, я поняла, что случилось неотвратимое. Если он не болтун, это еще полбеды. Но, скорее всего, уже сегодня об оползне будет знать вся округа.
– Это пока предположение, – сказала я, не особо надеясь, что он поверит. – Надо провести исследования, тогда станет понятно, в чем тут дело. А вам спасибо, что сообщили. Мы примем к сведению.
Он взглянул на Лин – та по-прежнему стояла у меня за спиной, но теперь, кажется, даже дышать боялась, – и перевел взгляд на меня. Любопытство в его глазах уступило место раздумью, словно он взвешивал, кто из нас выглядит авторитетней. Я вспомнила, с каким уважением он кивнул, когда во время первой встречи я сказала ему, что учусь в университете.
– А что вы теперь будете делать с этой палкой? – спросил он. – Хотите, я помогу ее поставить как было?
– Нет, трогать ее не надо. У нас с собой джи-пи-эс, мы ее координаты измерим заново, и их можно будет использовать для следующей съемки.
Лин с готовностью скинула рюкзак, но я жестом остановила ее: потом. Парень всё не уходил, с интересом наблюдая, как я ставлю штатив. Его присутствие вызывало у меня дискомфорт, и искреннее рвение, с которым он предлагал свою помощь, делало это чувство еще болезненней.
– Так значит, с земли тоже можно фотографировать, чтобы сделать карту?
– Это не фотоаппарат, а тахеометр. Меряет углы.
– Для чего?
– Ну, например, чтобы определить высоту горки или крутизну склона. – Я сняла с прибора чехол и обернулась к Лин. – С чего мы начинаем?
– С левой вешки, – отчеканила она.
Похоже, мой руководитель был прав.
– Подумай хорошенько.
– Э-э-э… с правой? – В ее тоне послышалось осторожное сомнение в моей профпригодности.
Краем глаза я отметила, что водопроводчик по-прежнему стоит рядом. Большинство зевак, чье присутствие неизменно сопровождает съемки в жилых районах, теряют к происходящему интерес, едва убедившись, что их никто не собирается фотографировать. Все прочие отсеиваются на втором этапе – после того, как им позволят заглянуть в зрительную трубу.
– Если ты не собираешься всю жизнь бегать с отражателем в руке, то лучше начинать с настройки прибора.
Пока Лин ковырялась в меню, которое, судя по всему, она видела впервые, парень неловко переминался с ноги на ногу – не то выжидал момента, чтобы распрощаться, не то хотел о чем-то спросить. Лишь когда Лин, с отражателем наперевес, отошла, он заметил:
– Мы с отцом тоже любим вместе работать. Удобно, когда есть кто-то, чтобы помочь.
– Это правда, – Что еще я могла ему ответить?
– Ну ладно, мне идти пора, а то он машины хватится. Кстати, если что понадобится перевезти – звоните. Вам ведь, наверное, без машины туго.
– Да нет, я справляюсь. Но все равно спасибо.
Сколько нужно времени, чтобы весть об оползне облетела весь район? Перенося штатив с места на место, я заглядывала в палисадники и гадала, что за люди здесь живут. В одном из дворов стояла пластмассовая горка для малышей, а рядом – два подростковых велосипеда. Здесь могла жить большая счастливая семья. Каково им будет узнать об опасности? И насколько эта опасность реальна? Из всех вешек, что мы успели отснять, лишь две имели явный сдвиг. Но ведь и времени прошло всего ничего. Никаких строек поблизости я не заметила, сильных дождей в последнее время не было. А оползень движется.
Задумавшись, я чуть не проскочила мимо улицы Люка. Сегодня она была так же тиха, как и все остальные, и все-таки меня тянуло туда. Я сделала знак Лин и, дождавшись, пока она подойдет, сказала:
– Мне надо тут зайти кое-куда. Ты пока погуляй, только недалеко.
Если кто спросит, решила я, подхватывая штатив, скажу, что нашла в архиве замеры старого дома и хочу сравнить их с нынешними. К счастью, вся эта улица была не вчера застроена: чугунная вязь над верандами, камины почти в каждой комнате, массивные деревянные двери. Эти родовые гнезда возводились на века. Кто знал, что земля под ними непрочна?
Я не стала наводиться прямо на коттедж под лососевой крышей, чтобы не вызывать подозрений. Расположилась чуть поодаль, поймала в окуляр соседскую каменную стену, а сама всё никак не могла отвести взгляда от окон, непроницаемых, как зеркальные солнечные очки. Люк, наверное, сейчас на репетиции. Или в магазине. Странно было представлять его обычным человеком, с насущными заботами вроде неоплаченных счетов и текущих кранов. Творческим натурам нужно, чтобы рядом был кто-то деловитый и практичный. Быть может, у него именно такая жена – если она вообще есть.
Сонную тишину улицы нарушили девичьи голоса и смех. Это были школьницы в темно-синих форменных платьях и шляпках, вызывающих в памяти нафталиновое слово «канотье». Рослые, спортивного телосложения, они были похожи на лошадок в своих белых носочках и плоскостопых туфлях. Волосы у всех трех были длинными и густыми, но плохо расчесанными, и я подумала, что в нашей школе этих девчонок задергали бы замечаниями. А вот косметику, видимо, не одобряли и здесь: даже у самой старшей, лет пятнадцати, не было и следов помады или туши. Я рассматривала школьниц украдкой, делая вид, будто кручу подъемные винты. Они, в свою очередь, не обращали на меня внимания. Прошли, болтая, мимо, и тут же одна из них – та, что постарше – бросила подружкам: «До завтра!» и вошла в калитку, ведущую к дому Люка.
В первый миг я почему-то не придала этому значения. Но с каждым шагом девочки – она шла буднично и спокойно, чуть потряхивая объемистым рюкзаком – становилось понятно, что она возвращается домой. По возрасту она вполне годилась Люку в дочери. Значит, где-то есть и жена.
Девочка не спеша поднялась на крыльцо, дверь хлопнула, и все стихло. Я начала собирать инструмент.
Из университета я ушла только в семь и весь остаток вечера просидела над отчетом геотехнической компании, исследовавшей оползневую зону на юге Хобарта. Этот документ был одним из первых, к которым я обратилась, утвердив тему диссертации. А теперь я снова и снова перечитывала его, сравнивала данные участков и пыталась понять, что я упустила. Мне стало чудиться, будто голова моя распухла и пошла шишками: мысли ворочались тяжело, как гигантский червяк под землей. Я попыталась вспомнить график работы отца и не смогла. В Москве был разгар дня, но я все-таки решила позвонить ему.
Тягучие звонки сменяли друг друга, а ответа всё не было. Я уже хотела нажать «отбой», как в трубке раздался щелчок, а вслед за ним – торопливое «Алло».
– А у меня вода шумит! – прокричал он, словно боясь, что голосу не хватит силы, чтобы пересечь океан. – Я думал, ты в субботу позвонишь. Что-нибудь случилось?
– Ты все-таки кран закрой. Я подожду.
Из всех вещей, связанных с отцом, лишь одну я смогла взять с собой в Австралию – его бинокль. Даже «Зенит» оказался слишком тяжелым и громоздким. Бинокль тоже немало весил, но для меня он так и остался связан с детскими мечтами о героическом отце, которые стойко выдержали даже мамины ехидные рассказы о нем. На деле все вышло иначе, и он чаще подчинялся мне, чем руководил. Но мне все равно было приятно, что я могу попросить у него совета.
– А что с грунтовыми водами? – спросил он, выслушав меня.
– В том-то и дело, что неизвестно. Готовых скважин там нет, а бурить мне не дали. Я попробую им еще покапать на мозги: все-таки движение немаленькое. Но народ тут ленивый, как я поняла. Ленивый и довольный жизнью.
Мне показалось, что он вздохнул.
– Да-да, я слушаю! – прокричал он, поняв, что пауза затянулась. – Я просто думаю, что еще можно сделать…
– Ты скажи честно: какие твои прогнозы?
– А прогноз, Яся, тут простой. Неважно, какие были причины – водный режим изменился или что еще. Предел прочности достигнут. Если одна часть поехала – скоро всё поедет дальше. Будет ползти до самого низа, где местный базис.
Но ведь стояло же сто лет, хотела я сказать; и тут же себе ответила: какая разница, сколько времени понадобилось оползню, чтобы проснуться. Лучшее, что я могу сейчас сделать, – это работать дальше, чтобы понять динамику. В конце концов, люди живут и на вулканах. А вулканологи просто дают им шанс прожить чуть дольше.
16
Солнце катилось к темнеющей горе и глядело теперь прямо в окно, превращая мою скромную комнату в янтарную. Платья, разложенные на постели, тоже выглядели иначе, чем четверть часа назад. Тогда, после долгих раздумий, я остановилась было на вишневом. Сшитое еще для выпускного, оно больше других годилось на выход, и к тому же было достаточно закрытым для прохладного вечера. А сейчас я не могла оторвать глаз от переливов зеленой бирюзы, расстеленной на подушке. Это было мое любимое летнее платье из прохладной, струящейся вискозы. Крой был простым: тонкие бретельки, свободная юбка чуть ниже колен – и ничто не отвлекало взгляда от скользящей смены оттенков, похожей на полярное сияние. Пожалуй, если надеть под это платье туфли, а верх задрапировать газовым платком, оно сойдет за вечернее, особенно на фоне прочей публики, одетой кто во что горазд.
Внизу опять воцарилась тишина: я и не заметила, как умолк пылесос. Меня не оставляло волнение, словно впереди была долгая дорога. Перекладывая вещи из повседневной сумки в маленькую, театральную, – кошелек, проездной – я не нашла плеера. Сердце упало, и понадобилось несколько долгих секунд, чтобы вспомнить: я ведь сама его выложила – в тот день, когда поняла, что не могу больше слушать музыку просто так, на ходу. Привычное, любимое вдруг перестало вибрировать в такт, отзываться, согревать. То, что творилось в душе, требовало других частот, но настроиться на них оказалось непросто.
Диск с Девятой симфонией Шуберта, купленный на следующий день после концерта, поначалу манил и пугал, как неразорвавшаяся граната. Я послушала его только вечером, лежа в постели; а рано утром проснулась от звучащей в голове темы из второй части. Даже в юности, улетая в глубины космоса под «Echoes», я не испытывала такого острого, почти болезненного наслаждения. Да и наслаждение ли это? Хотелось плакать, хотелось выдернуть шнур наушников, как нож из раны. Никогда я не чувствовала себя ничтожной перед лицом стихии – должно быть, в жизни мне не хватало штормов. А эта музыка была подобна цунами.