И вот смотрю — уже чертополохи
Осенний ветер без конца несет,
Порывы орхидею гнут все ниже,
Лежит на мальвах белая роса…
Мужей достойных вкруг себя не вижу —
С дерев опала прошлая краса.
Ли Бо еще молод (28 лет), еще не побывал в столице при дворе, но уже осознает, как быстротечно время и как скуден бренный мир на «достойных мужей».
53
Когда друг с другом царства вверглись в бой,
Войска, что тучи, скрыли неба синь,
Два тигра в Чжао бились меж собой
И шестеро вельмож дробили Цзинь.
Там каждый к власти приводил свой клан,
К местечкам теплым жадно лез порок.
Вот так когда-то Тянь замыслил план —
И государя в Ци настигнул рок.
Соединяя разновременные исторические сюжеты, Ли Бо проводит мысль о том, что государю необходимы мудрые, чистые и справедливые подданные, в противном случае их ждет горькая судьба.
54
Мой меч при мне, гляжу на мир кругом:
На нем лежит дневная благодать,
Но заросли скрывают дивный холм,
Душистых трав в ущелье не видать.
В краях закатных Феникс вопиет —
Нет древа для достойного гнезда,
Лишь воронье приют себе найдет
Да возится в бурьяне мелкота.
Как пали нравы в Цзинь! Окончен путь!
Осталось только горестно вздохнуть.
Ли Бо «с мечом» (здесь это атрибут не воина, а судьи) дает неприглядную оценку современному ему правлению, где упали нравы и нет достойного места благородному Фениксу. Стихотворение создано в Чанъани, куда поэт приехал третий раз, все еще питая надежду на благосклонность власть имущих.
55
И циских гуслей-сэ восточный лад,
И циньских струнных западный напев —
Так горячи, что противостоять
Не в силах души падких к блуду дев.
Их обольстительности меры нет,
Одна другой милее и нежней,
Споет — получит тысячу монет,
Лишь улыбнется — яшму дарят ей.
Что Дао им! Влечет кутеж один,
Их тает время, словно ветерок.
Им ли услышать, что с заветной цинь
Пурпурный Гость уже зашел в Чертог?!
Стихотворение еще придворного периода, но Ли Бо уже готов покинуть столицу, осознав, сколь низменны нравы власть имущих, погрязших в кутежах и неспособных услышать божественную музыку бессмертного святого («Пурпурный Гость»).
56
Добыв жемчужину со дна морей,
Юэский гость пришел в имперский град.
Луноподобный свет ее лучей
Заворожил в столице всех подряд.
Поднес царю — тот меч схватил тотчас:
Отвергнут дивный перл, как ни вздыхай,
Сокровище унизил «рыбий глаз»,
Объяла душу горькая тоска.
В сюжет о противопоставлении истинной драгоценности и фальшивого «рыбьего глаза», лишь наружно напоминающего жемчужину, поэт, уже познавший придворные интриги, вкладывает инвективу против дворцовой камарильи, рядящейся в одежды «истинных конфуцианцев». Власть имущие и их прихлебатели («рыбий глаз») не способны оценить подлинное сокровище, каким является и сам Ли Бо.
57
Крылатым масть различная дана,
Чтобы опора каждому была.
А Чжоучжоу — есть ли в том вина,
Что силы лишены ее крыла?
Когда б крыло ей протянул собрат,
Помог воды из Хуанхэ испить!
Но равнодушно летуны летят…
Вздохну печально — ну, и как тут быть?
Финальный период жизни поэта. Ли Бо уже прошел все муки разочарования в своих идеалах служения и благородства и увидел, как от него, неправедно осужденного, отворачиваются недавние «друзья», не думающие о поддержке и «летящие» мимо него.
58
И снова я под Колдовской горой,
У Башни солнца, где ищу преданье,
Но тучки нет, чист небосвод ночной,
Даль принесла нам свежее дыханье.
Волшебной девы и в помине нет,
Где чуский князь, никто сейчас не знает,
Давно уж канул блуд в пучину лет…
Лишь пастухи о них тут воздыхают.
От былых забав и прихотей властителей не осталось ничего, кроме преданий. Вся образная система стихотворения заимствована из оды древнего поэта Сун Юя (III в. до н. э.) «Горы высокие Тан».
59
Кто у развилки растерялся вдруг,
А кто — взглянув на белый шелк простой:
Идти ему на север ли, на юг?
Шелка покрасить — краскою какой?
Сколь зыбок этот мир, вся тьма вещей,
Нет постоянства в жизни и для нас.
Вот Тянь и Доу: кто из них сильней —
К тому бежали холуи тотчас.
В переплетенье жизненных дорог
Так просто с дружеской тропы сойти,
Черпак вина бы сблизиться помог,
Да недоверие в душе сидит.
Затух у Чжана с Чэнем дружбы свет,
И Сяо с Чжу развел небесный путь.
Цветенье веток птиц к себе зовет,
А рыб ничтожных — пересохший пруд.
О чем грустишь, пришелец в мир земной,
Лишившись благосклонности людской?
Мир зыбок и переменчив, и поэт, утратив государево покровительство, а вместе с ним и многих из тех, кто еще недавно набивался ему в друзья, грустит о прихотливости человеческих связей, столь необходимых человеку. Стихотворение создано в период, когда оклеветанный поэт государевым указом направлялся в ссылку в отдаленный Елан.
Подстрочный перевод
1
Давно не создается [ничего, подобного] «Великим Одам»,[3]
Я старею,[4] так кто же продолжит [такую поэзию]?
«Нравы правителя»[5] заброшены в бурьян,
Царства воевали, и все поросло терновником.
Драконы и тигры пожирали друг друга,
Воины с секирами покорились безумной Цинь.[6]
Но как же ослабело правильное звучание[7] [стиха],
[Лишь] с горечью и обидой восстал Скорбный человек,[8]
Ян Сюн и Сыма Сянжу[9] поддержали спадающую волну,
Поток забурлил, не ведая пределов.
Но затем, хотя падения и взлеты чередовались десять тысяч раз,
Установленные правила канули в пучину.
А после периода Цзяньань[10]
Избыточная красота стихов не заслуживает одобрения.
Священная династия[11] возродила изначальную древность,
Управляет, «свесив платье»,[12] ценит ясность и простоту.
Толпы талантов идут навстречу ясному свету,
Счастлива их судьба, все вольны, как рыбки.
И культура, и природа[13] согласованно сияют,
Как сонм звезд на осеннем небе.
Я должен продолжить традицию «передавать, отсекая»,[14]
Чтобы сияние продолжалось тысячи весен.
И если я буду успешно следовать за Мудрым,
Отложу кисть, когда поймают Единорога.[15]
Среди интерпретаций встречалось мнение, что в этом стихотворении говорится не о поэзии, а о политике (Юй Пинбо). Однако большинство современных исследователей считают это стихотворение эстетическим манифестом Ли Бо и полагают, что весьма лестную характеристику танскому периоду, странную для 750 года, когда Ли Бо уже покинул имперскую столицу, где не реализовались его высокие гражданственные идеалы, следует воспринимать не как панегирик царствующему дому, а как надежду на возвращение к утраченным канонам высокой поэзии. Существует сделанный акад. В. М. Алексеевым комментированный перевод этого стихотворения (журн. «Восток». 1923, № 2).
2
Жаба поглощает Высшую Чистоту,[16]
Пожирает луну — Яшмовый Чертог,[17]
И блекнут ее лучи в Среднем небе,[18]
Златая душа[19] луны исчезает в бездне.
[Зловещий] Змей-радуга[20] входит в Пурпурные таинства,[21]
Ослабляется утреннее сияние великого светила.
Наплывающие тучи закрыли и солнце, и луну,
Мгла тьмы пала на все десять тысяч вещей.
Заброшенный дворец Глухие врата,[22]
Еще вчера была [она в фаворе], а сегодня — уже нет.
На коричном дереве тля,[23] и цветы не дают семян,
С неба угрожающе опускается иней,