«Мы с Олегом в Ленинском РУВД)»
От этой дурацкой скобочки в конце, что, видимо, должна была заменить смайлик, Кирилла стал разбирать истерический смех, но он подавлял его, находя номер Сережиной мамы.
Сохранял он его много лет назад, потому что в старших классах часто отвечал на ее звонки. Серега оставлял свой телефон дома, когда катался на скейтах или рубился до глубокой ночи в видеоигры у Вити дома.
Тогда они втроем много времени проводили вместе, и только мама Сереги постоянно мешала звонками, и вечерами приходилось врать, что Серега уже ушел и где он теперь – они не знают.
– Забей, так реально проще, – всегда говорил Серега, когда Кирилл пытался в этом разобраться.
В шестнадцать такого ответа было достаточно, но Кирилл никогда не мог этого понять. Его родители ворчали, когда он был подростком, и скандалы были, на тему пива и поздних возвращений, но ему никогда не приходило в голову врать.
Вспоминая своих родителей и особенно маму, у которой всегда были приготовлены вещи на случай задержания ее детей, он думал, что скрывать что-то от родных Сереги – жестоко и несправедливо, потому набрал номер, хоть и не был уверен, что тот не изменился.
Два гудка ему пришлось ждать, подбирая слова, а затем он убедился, что номер остался прежним.
– Кирилл? – удивилась женщина, ответив. – Что-то случилось?
– Да, – сразу признался Кирилл. – Сергея сегодня задержали. Он в Ленинском РУВД.
– Что?! – ошарашенно воскликнула женщина. – Что значит Сережу задержали?
И только тут Кирилл вдруг понял, что понятия не имеет, что родители Сергея думают о протесте и знают ли они о его активности хоть что-то. Ему казалось, что внутри семьи не может быть подобных тайн, да и позиция у белорусов всего одна, а она и есть протест.
О том, что может быть иначе, он даже подумать не мог.
– Он что, из этих? – спросила у Кирилла женщина, и сердце у того пропустило удар, а затем он соврал, как в детстве, когда надо было срочно придумать, как давно он видел Серегу.
– Его взяли случайно, по ошибке, – сказал он.
– Ух, – выдохнула женщина с явным облегчением. – Значит разберутся и отпустят.
– Боюсь, что нет. Уже никого без суда не отпускают. Давно, – говорил он, отстраненно слыша собственный голос.
Он пытался быть честным, пытался как-то подготовить Сережину маму к тому, что будет дальше, и старался при этом сгладить углы, оправдать Сергея, так, чтобы ничего не сказать о своих и его взглядах.
Это было сложно, а еще мерзко, будто он шел на сделку с врагом, и в то же время стыдно от того, что он только что облажался, в очередной раз за сегодняшний день.
Кое-как попрощавшись и обещав держать в курсе, Кирилл, как Рыба, написал в общий чат:
«Цезарь с Пылесосом в Ленинском. Инфа от самого Цезаря».
«Всегда знал, что он и там извернется», – ответил на это Говноед.
«А ты дома?» – уточнил Кирилл, глядя на это сообщение.
«Нет еще, но скоро буду. Ушел с Червякова, не дойдя до площади, обстановка там так себе, решил не рисковать. Нам ведь еще акции планировать на завтра. Всегда ведь выходили в цепи[90] в день судов над районными, так что нам нужна завтра цепь, а кто ее организует, если не я?»
«Не уверен, что это хорошая идея, – ответил Кирилл, – цепь на одном и том же месте третий понедельник подряд – это небезопасно».
«Возможно. Надо это обсудить», – согласился Говноед.
«Сначала ребята!» – возмутилась Мошка.
«Да», – согласился с ней Кирилл и отложил телефон, чтобы на компе включить прямой эфир Белсата[91], который вот-вот прервут силовики, чтобы задержать журналисток и начать зачистку двора.
Глава 25
Воскресенье, 13:38
– Артур? – не поверила своим глазам Маша, даже не узнавая его в таком неожиданном, совершенно непрактичном для протестующего виде.
– Что ты здесь делаешь? – вместо ответа спросил он, сильнее сжимая ее предплечье, в которое вцепился изо всех сил. – Разве я непонятно сказал, что ты должна остаться дома?
– А сам?! – возмутилась в ответ Маша, вырывая руку.
Щиты застучали совсем рядом. Часть людей стала отступать от детской площадки с мемориалом, другие, наоборот, приближались к нему, собираясь защищать площадь Перемен. Они становились более плотной массой, как пальцы, что медленно сжимаются в кулак.
– Один за всех и все за одного! – кричала толпа, явно призывая остаться и не уходить, любой ценой не уходить, но Артур понимал, чем это кончится.
– Надо убираться отсюда, – сказал он очень тихо, прекращая бессмысленные споры о том, что их обоих тут быть просто не должно.
Маша кивнула. Она не очень понимала, что делать, и могла бы понадеяться, что ее как девушку не станут задерживать, но Артуру на такое везение рассчитывать не приходилось. Таким как он грозили уголовными статьями даже в новостях государственных СМИ, потому что «ходят и ходят».
Она посмотрела на Артура виновато, а потом обернулась и дернула подружку за рукав.
– Надо уходить, – сказала она.
– Ну уж нет! – возмутилась Сашка, взмахнув короткими черными волосами и гордо набросила флаг на плечи. – Мы должны быть стойкими. Мы не должны просто…
– Ты дура?! – спросил у нее Артур, дернувшись вперед. – Их вон почти столько же, сколько и нас, но у них броня, дубинки и разрешение на насилие. А у тебя что? Флаг? Они таких флагами душат и ногами пиздят. Думаешь, Рома хотел бы этого? Если да, то вперед, а я не выйду через тридцать суток, если меня возьмут.
В глазах Саши мелькнула понимание. Она посмотрела на Артура, потом на Машу, затем снова на Артура и отрицательно покачала головой.
– Я остаюсь, а вы идите, – сказала она.
«Имеет право», – подумал Артур и ей кивнул, хотел отступить, но, подумав немного, все же посоветовал:
– Если тебе нужен шанс уйти, лучше спрячь флаг сейчас, – посоветовал он.
– Я учту, – ответила Сашка, но завязала флаг узлом на своей груди, явно не собираясь его убирать.
«Какой потенциал сгорит напрасно», – подумал Артур, снова кивнул Сашке и потянул Машу в сторону одного из домов. Та обернулась на Сашку и тут же жалобно посмотрела на Артура.
– Мы ее бросим? – спросила она испуганно.
– Мы будем уважать ее выбор, – ответил Артур, и внезапно Маша увидела того Артура, в которого влюбилась. Внешне хмурого, молчаливого, но такого сильного, что хотелось поддаться ему, переложить на него всю ответственность и спрятаться за ним. И главное, она точно знала, что он ее не подведет. По крайней мере, когда он смотрел на нее так – не подводил.
– Да, как скажешь, – прошептала она и полностью доверилась ему, позволяя увести себя от детской площадки к дому.
Вокруг царил хаос, но очень осторожный, сдержанный, словно обе стороны боялись сделать хоть одно резкое движение. Со стороны Червякова ряды щитов расступились, чтобы пропустить ОМОН в шлемах и бронежилетах.
«Какой же сюр», – подумал Артур, буквально прижимая Машу к стене дома. Он не следил за тем, как отступают другие люди. Он следил только за псинами в черном, пытаясь понять, как именно они будут разбивать толпу. Это было единственным шансом найти лазейку для себя, потому что подъезды, в которые тихо ускользали люди, ему казались провальной идеей.
Пока он думал, ОМОН оказался слишком близко. Двое из них стояли буквально в двух шагах прямо перед ними, и в тот же миг у Маши зазвенел телефон, ее андроид, у которого вместо стандартного звонка стояла песня «Муры» в исполнении Тихановского[92].
По первым нотам Артур понял, что это за песня. Сердце у него в очередной раз пропустило удар, слишком громкой показалась ему песня. Он выхватил у Маши телефон и быстро ответил:
– Не звони нам.
Говорил он тихо, но так уверенно, что спорить с ним было бы сложно, да и Артур знал, что Кирилл не станет спорить, просто не мог отвести взгляд от омоновца, стоявшего прямо перед ним. Тот дернулся на звук, обернулся, посмотрел прямо на Артура, но видимо даже не понял по-настоящему, что услышал, и снова отвернулся.
Тогда Артур, спешно выдыхая, отключил вызов, выключил звук и спрятал смартфон к себе в карман, чтобы взять за руку перепуганную Машу, которая смогла только телефон достать и застыть не дыша.
Она подумала, что своей глупостью успела погубить Артура, а тот испугался за нее, опасаясь, что они привлекли к себе лишнее внимание, которое могло плохо кончиться для Маши. Он хотел защитить ее, потому забирал телефон, чтобы тот был у него в руках, и, если что, прилетело ему, а не ей. Потому что ему уже прилетало, и он точно знал, что в общем и целом к побоям готов.
Только бить его не стали, даже не отреагировали на них, потому Артур решил убраться еще дальше, утягивая Машу за собой. Он вел ее вдоль стены дома, зная, что между домами стоят люди со щитами и уговаривать их пропустить хоть кого-то было совершенно бессмысленно. Он просто хотел оказаться подальше от ОМОНа, даже если тот уже повсюду.
– Я выхожу! Я выхожу! – кричала толпа, а Артур старался этого не слушать, толкая Машу за стену, прикрывающую небольшую лестницу, ведущую вниз.
Эта стена была нужна ему, чтобы осмотреться. Найти убежище где-то здесь он даже не рассчитывал, стараясь побороть накатывающий страх.
Кто-то из ОМОНа взмахнул дубинкой и играючи ударил по собственной ладони, но этого легкого замаха, короткого движения дубинки в воздухе, пойманного краем глаза, хватило, чтобы шум толпы в голове превратился в надсадный крик боли, чужой крик, что доносился до него на Окрестина в августе.
Этот крик, всплывая в памяти, мешал думать. Он не знал, кто именно кричал и что стало с этим человеком. Он не мог быть даже уверен, что тот жив, и это мучало Артура до сих пор, но сосредоточиться надо было на другом.
Он закрыл глаза, сделал глубокий вдох, не замечая, что у него снова дрожат руки, а Маша дернула его внезапно за рукав и, качнув головой, указала куда-то вниз.