Ледяной Кулак побагровел. Даже Брудвару стало не по себе от его дикого взгляда.
– Аркалы прощены? – процедил он. – Брудвар, ты серьезно?! Да они должны ползать на коленях и грызть землю за то, что сразу же не прирезали своего фэрла! Опомнись! Послушай меня! Я служу твоей семье уже очень давно. Служу верно и честно. Но если бы твой дед и отец проявляли мягкость к своим врагам, то Север бы никогда не стал единым! Таков уж уклад нашей жизни, такова правда. Одумайся, вождя Эргунсвальда убил не какой-то безумец, а сам фэрл! Этот же фэрл убил твоих дружинников! И этот же фэрл пленил тебя! Хоть кто-нибудь остановил его?!
Брудвар понимал гнев Ледяного Кулака. Тот был человеком традиций, и для него все выглядело куда проще: за преступлением всегда должно следовать наказание, за изменой – смерть. До последнего времени сын Эрнульфа придерживался похожих взглядов. Но все изменилось, когда Брудвару помог Койун. Не все аркалы оказались врагами. Они нашли в себе силы противостоять злу, даже несмотря на то, какие лишения претерпели по воле вождя. Нельзя было карать все племя за ошибки одного человека.
– В каждом стаде есть паршивая овца, – бесстрастно ответил Брудвар. – Но с прошлым покончено.
– Тебя слишком долго не было дома. Ты, видно, забыл, как следует поступать. Даже твой дед, хоть и любил мир, выжег бы земли аркалов после такого.
Теперь и Брудвар начинал злиться. Своей пугающей и холодной яростью. Несмотря на то, что в его голове гулял хмель, это никак не влияло на свежесть мыслей.
– Я уже сказал, что мне помог шаман, известный под именем Койун Шепот Ветра, без него я бы не справился. Но я одолел Айтула на глазах у многих, и моя месть утолена. Теперь я хочу сохранить мир на Севере. Это не обсуждается! – Сын Эрнульфа подвинулся вперед и посмотрел в налитые кровью глаза рэгсира. – Ты должен понять и хорошо запомнить одну вещь, Фронсуд. Времена изменились: ты навсегда останешься моим наставником, но я – больше не твой ученик.
– Но…
– НИКАКИХ НО!!! – Брудвар дал волю своему гневу, с треском разбив костяной рог о стол. Он никогда бы не позволил себе такого поступка на глазах у других людей. Тем самым он бы унизил себя, показав, что не может владеть своими чувствами, а также оскорбил бы человека, который стал причиной недовольства. Но они были совершенно одни, и Брудвар не сомневался в том, что Фронсуд понимает лишь один язык. А еще он знал, что Ледяной Кулак был обязан его семье слишком многим и, несмотря на свою грозную репутацию, занимал место цепного пса при вождях Скаймонда. Пса, который мог растерзать кого угодно, кроме хозяина. Но чтобы голодный пес не сорвался, ему время от времени нужно бросать кости.
– Фронсуд, я ценю твои советы и все, что ты сделал для меня и моих предков. Нет человека, который был бы лучшим рэгсиром, чем ты. – Брудвар положил руку на плечо воителя. – Прошу, окажи мне честь: служи так же преданно, как служил Рагниру и Эрнульфу. Но никогда не смей сомневаться в моих решениях.
– Скорее звезды погаснут, чем я предам тебя, Брудвар. Я подчинюсь любому твоему приказу. Но и ты знай, что я всегда буду говорить тебе то, что думаю.
– Вот поэтому, Фронсуд, я и нуждаюсь в тебе. – Воины скрепили соглашение рукопожатием, после чего Брудвар спросил: – Как думаешь, что-то еще могло толкнуть Айтула на измену? – сыну Эрнульфа не давала покоя мысль о том, что Ледяной Кулак мог знать о делах отца.
– Что-то кроме излишней самоуверенности? Не знаю. Может, головой повредился. Почувствовал себя равным богам и решил, что так всегда и будет. От такого любой сойдет с ума…
Брудвар не услышал фальши в словах рэгсира и удовлетворился ответом. Побеседовав еще немного, они покинули хижину, выйдя к ожидающим распоряжений воинам. Повторив указания, сын Эрнульфа разузнал, что его изрядно поредевшая дружина залечивает раны в предместьях Скаймонда. Немедля Брудвар попрощался с аркалами и вместе с Нарьяной направился к столице.
В мирные времена, коротая дни в ожидании новых походов, дружина Брудвара проводила время вдали от городских стен в местечке, которое они назвали Очаг. Оно было выбрано не случайно. В поселении жили семьи многих бойцов сына Эрнульфа, в нем отмечали победы, устраивали пиры и делили добычу. Сам же Очаг был обнесен стеной частокола и представлял собой смесь военного лагеря и деревеньки, жители которой могли обеспечить себя необходимым.
Ныне в поселении царил траур. За воротами Брудвара ждали пустые улицы, от вида которых у него заболело сердце. Узнав о приезде сына Эрнульфа, к нему начал стекаться народ. Жены погибших воинов словно постарели от горя, а их дети стали взрослее. Однако никто не смотрел на Брудвара осуждающе, их печальные глаза не требовали ответа за случившееся. Даже сейчас они любили своего вожака и понимали, что он не властен над роком.
И все же Брудвар ощущал тяжкий, невыносимый груз, давящий на плечи, виня себя. Он не мог иначе – слишком многое связывало его с дружиной и этим местом. И, как отец огромной семьи, определяющий судьбы своих домочадцев, он был в ответе за каждого из них. Сын Эрнульфа сложил руки в замок и опустил их до пояса, склонил голову и замер, скорбя перед народом. К нему подошла старушка. Накрыла его кисть своей дряхлой рукой. Затем до него дотронулась молодая женщина. Потом вторая, третья… Слова были излишни. Никакие речи не смогли бы вернуть родных. Окруженный вдовами и сиротами, Брудвар молча делил с ними эту боль, чувствуя странную и удивительную благодарность со всех сторон.
– Ступай к раненым, они ждут тебя, – прошептала одна из матерей, озвучив желание воина.
У конюшен его нагнала Грайдис.
– Брудвар… Я не сомневалась, что ты справишься, – сказала она, чуть ли не бросившись ему на шею. Сын Эрнульфа не стал церемониться и прижал белокурую разведчицу к себе.
– Эх, Березка… Знал бы я, как все обернется… Хоть с тобой все порядке. Как Вьёрд себя чувствует?
– Ох, еле довезла! У него загноились раны и начался жар. Но все обошлось, провалялся неделю в горячке, но на ноги кое-как встал.
– Повезло. А как остальные? Сколько сюда дошло? – с волнением спросил Брудвар.
– Двадцать пять человек… – Грайдис сглотнула. – И Корфулд… – ее глаза заблестели. – Он просил зайти к нему последним.
Больных и раненых размещали в отдельном строении, напоминавшем длинный амбар. Войдя туда, Брудвар почуял запах смерти, что не могли перебить никакие душистые травы, обильно развешанные на стенах и потолке. Однако когда он поговорил с выжившими, настроение сына Эрнульфа улучшилось: здоровью большинства ничего не угрожало. Оставалось заглянуть к Одноглазому и поддержать близкого соратника.
Надежды на хорошее обратились в пыль, когда он увидел Корфулда. Брудвар хотел было сказать, что шаман обязательно поправится и все наладится, что боль пройдет, они увидят новые горизонты и, вспоминая павших, напьются, встречая рассвет в горах. Но слова застряли в горле, ибо ни один лекарь не помог бы страшно изувеченному человеку, лежащему перед ним.
Корфулд лишился обеих ног. Его левая рука стала уродливой культей. Глаза прикрывала дурно пахнущая повязка, а голова была обмотана окровавленной тряпкой. И без того худое лицо осунулось так сильно, что казалось – на кровати покоится мертвец. Он и лежал не шевелясь. Лишь едва заметно вздымалась грудь, показывая, что несчастный жив.
Под стопой Брудвара скрипнула половица.
– Кто здесь? – раздался слабый голос.
Сын Эрнульфа присел на табурет и взял здоровую ладонь Одноглазого.
– Я, Корфулд.
– Брудвар, – узнал его тот, облегченно выдохнув. – Как славно, что ты смог воротиться… Не хотел подыхать… пока не попрощаюсь с тобой… Хотя, признаюсь, нюхать собственную мочу… и ждать, когда тебя вымоют от своего же дерьма… уже невыносимо. – Было заметно, что разговаривать Корфулду было очень тяжело.
Сын Эрнульфа плотно сжал губы, готовясь выслушать речь друга. Ему приходилось делать это не впервой. В его дружине имелась особая традиция: когда кто-нибудь находился при смерти, Брудвар был рядом, последним провожая соратника к Предкам. Он бережно хранил в памяти все слова, сказанные ему перед смертью, и всегда выполнял просьбы угасающих воинов. То была тяжкая ноша, но благодаря этому обычаю его люди покидали мир со спокойным сердцем.
– Говори, мой друг, я буду с тобой до самого конца.
– Спасибо, Вождь. – Пальцы Корфулда затряслись, когда он попытался сжать его руку. – Знаешь, в чем заключается ирония моей жизни?.. Лишь полностью ослепнув, я прозрел. – По вискам Одноглазого потекли слезы. – Я прозрел. Разве ты не чувствуешь?.. Не слышишь их, Брудвар? Они здесь, рядом с нами. Я вижу их сияние, чувствую этот холод… Они что-то говорят… или потешаются надо мной… Ты ведь знаешь, я давно перестал чтить традиции Севера. Столько всего повидал… Столько узнал об этом мире и наивно полагал, что умнее многих… – Корфулд ненадолго замолчал, собираясь с силами.
Брудвар терпеливо ждал.
– Я решил, что любая вера основана лишь на невежестве и страхе перед тем… Тем, что мы не можем объяснить. Легенды и сказания представлялись мне глупыми выдумками. Но… Я видел, что сотворил Айтул, слышал, что рассказали Вьёрд и Грайдис. И я… Я не могу объяснить этого! И теперь страшно мне самому. Я не знаю, что будет там… Не знаю, простят ли они меня… Как жаль, что моя вера пробудилась такой ценой.
– Они простят тебя, Корфулд, можешь в этом не сомневаться. Ты истинный сын Эргунсвальда, а твои знания спасли многих детей Севера. Важно то, к чему ты пришел, а не то, о чем думал раньше. Твои собственные Предки никогда не отринут тебя, это истинная правда, так говорят все шаманы. Прислушайся, возможно, они хотят утешить тебя. А возможно, это наши павшие братья зовут тебя на пир…
– Эх, мне будет не хватать твоего «возможно».
– Рано или поздно мы встретимся вновь. В том нет сомнений.
– Брудвар, ты скоро примешь титул Благословленного Предками. Они