Но, несмотря на правительственные запреты, все более полные сведения о жизни Запада проникали в страну и становились предметом изучения для широкого круга приверженце» европейской науки — рангакуся. Многие из них были всерьез обеспокоены очевидной отсталостью и слабостью Японии перед лицом внешнего мира. Их волновали неподготовленность страны в военном отношении, ее тяжелое социально-экономическое положение, проблемы внешней политики и многое другое. Она разрабатывали теории оздоровления разлагавшегося феодального общества, предлагали различные меры для усиления Японии и укрепления ее обороноспособности.
Одним из таких ученых был Хонда Тосиаки (1744–1821), пришедший к националистическим и экспансионистским идеям, отталкиваясь от опыта европейских стран. Хонда изучал многие западные науки, но особенно увлекался географией и описанием различных стран мира. Он объехал всю Японию, знакомясь с социально-экономическими условиями жизни в различных ее районах, совершил путешествие по северным морям, добрался почти до Камчатки.
Из стран Запада особенно поразила его воображение Велш кобритания. Он писал, что, по существу, Англия — небольшой остров с очень холодным климатом, пустошь, бедная природными ресурсами и не располагающая ничем примечательным, а в мире нет ни одного океана, где бы не было британских территорий. Причину этого Хонда видел в том, что европейские государства обладали богатым опытом в искусстве политического-управления и досконально изучили все методы обогащения страны. Среди этих методов он особенно выделял территориальную экспансию и колониальную политику. Он утверждал, что, если Япония пойдет по этому пути, «на Востоке появится великий остров Япония, не уступающий острову Англия на Западе, и в огромном мире под небесами будет две самые богатые и могущественные нации» [19, с. 288].
Живое воображение Хонда Тосиаки рисовало картину «великой Японской империи», охватывающей все северные острова и территории Азии и Северной Америки, со столицей, расположенной где-нибудь на Камчатке [22, с. 151].
Хонда с его откровенно империалистическими аппетитами был не таким уж одиноким среди японских ученых своего времени. Многие из них в качестве альтернативы «закрытой стране» выдвигали политику территориальной экспансии.
Таким образом, развитие различных направлений общественно-политической мысли в Японии постепенно готовило почву для появления буржуазного национального государства и трансформации патриотизма в буржуазный национализм.
Существенной гранью в развитии основных идеологических концепций японской буржуазной нации, включая национализм, была революция Мэйдзи. Активной движущей силой политической жизни Японии в этот переломный период и самой организованной военной силой являлись самураи, сыгравшие очень важную роль в революционных событиях. В ходе буржуазных преобразований, последовавших за революцией Мэйдзи, сословие самураев было упразднено, но как носитель определенного идеологического комплекса самурайство развернуло широкую активность в сфере духовной жизни нации и сыграло в ней заметную роль. Оно пошло на службу к буржуазной монархии, используя на этой службе свой традиционный идейный богаж. Оттеснив относительно слабую и политически пассивную промышленную буржуазию, самурайство слилось с консервативными кругами, близкими к крупной буржуазии, и стало в ее интересах выступать от имени всей нации.
Главными составными частями аппарата, обеспечивавшего реализацию власти новым правительством, были армия и полиция. В императорской армии все командные должности занимали самураи. Этот слой самураев, численностью около 40 тыс. человек, был тесно связан с монархическими кругами и занимал прочные позиции в государственном аппарате [11, с. 51—. 53].
Полиция также оказалась в руках самураев, поскольку они считали это занятие вполне достойным и охотно туда шли. Полицейская система была почти полностью укомплектована выходцами из самурайского сословия, отличавшимися высокомерием и презрением к простому народу. В полиции сохранялись наиболее реакционные традиции феодальной эпохи. Новое правительство использовало старый полицейский аппарат и его изощренные методы для борьбы против демократических сил. Население знало, что полиция состоит почти исключительно из самураев, и продолжало по привычке относиться к полицейским почти так же, как в дореформенной Японии к правящему воинскому сословию. Таким образом, полиция, по существу, превратилась в сословную организацию, основанную на самурайской идеологии.
Самураи-офицеры привнесли в новые вооруженные силы многие черты, присущие старому, феодальному воинству. Это было наследие главным образом идейного характера. Идеологическая обработка солдат новой армии основывалась на морально-этическом кодексе самурайства бусидо, который был несколько трансформирован в соответствии с духом времени. Преданность интересам даймё и княжеств в морали воина была подменена «японским национальным духом» и любовью к императору.
Солдаты императорской армии должны были обладать высоким чувством долга, быть безгранично преданными императору и испытывать презрение к смерти. Их этическое воспитание почти полностью совпадало с предписаниями бусидо, но теперь фанатичному самопожертвованию ради императора учили не только профессиональных военных, но и всех, кто подлежал всеобщей воинской повинности. Сфера действия самурайской идеологии значительно расширилась, особенно среди молодежи На первое место в воспитании воина и нации в целом выдвигался принцип возвеличивания всего японского и уничижения всего чужого.
В том же духе воспитывала молодое поколение школа, где также были сильны позиции самурайства. Ученикам стремились внушить восхищение героями средневековой Японии, желание подражать им, следовать этике самураев. Занятия физическими упражнениями были призваны укреплять тело и дух, воспитывать из молодежи сильных и храбрых воинов. В учебных заведениях обучали самурайским воинским искусствам — кэндо, кюдо и содзюцу (владение мечом, луком и копьем), которые считались важным средством воспитания воли, выдержки и целеустремленности. Учащимся внушалась мысль, что их главное призвание пополнить императорскую армию и в ее рядах служить родине. При этом служба родине преподносилась в совершенно реальных представлениях, типичных для любого империалистического государства: завоевание новых земель, приобретение колонии и т. д. [10, с. 132].
Такое значительное влияние самурайства в сферах, связанных с воспитанием нового поколения японцев, приводило к заметной «самураизации» духовной жизни нации, ее культуры, что создавало особый моральный климат в стране, способствовавший сохранению отдельных феодальных традиций и обычаев, живучести многих феодальных «ценностей», которые, казалось бы, должны были потерять смысл в новое время.
Примером в этом смысле может служить самурайское ритуальное самоубийство — харакири, или сэппуку, как его называют в Японии. Как известно, после 1868 г. этот традиционный обряд воинского сословия был отменен. Но добровольное харакири продолжало практиковаться, и каждый его случай преподносился реакционной националистической пропагандой как героический поступок, что создавало вокруг лиц, совершивших этот обряд, ореол мужественного величия. Харакири называли «священным храмом японской национальной души», «великим украшением империи» и «драгоценным институтом, оберегающим честь благородных» [10, с. 131]. Так рассматривался этот обряд и в императорской армии. Поэтому так часты случаи pH“ туальных самоубийств среди японских военнослужащих во врмя войн, которые вела Япония в новое время.
Особенно широкий резонанс имели харакири крупного военачальника генерала Ноги Марэскэ (1849–1912) и его жены. Генерал Ноги командовал одним из подразделений императорской армии во время сацумского мятежа 1877 г. Он допустил потерю знамени в бою, что считалось серьезнейшим проступком и был готов искупить свою вину, но император простил его. время русско-японской войны он руководил осадой Порт-Артура и провел операцию не особенно удачно, за что его порицали. В боях под Мукденом он также не блистал талантами полководца, но был популярен как носитель «самурайского духа» и как отец двух сыновей — пехотных офицеров, погибших в боях. В 1907 г. ему пожаловали титул графа и сделали директором аристократической школы Гакусюин [18, т. 6, с. 31]. В 1912 г., после смерти императора Муцухито, генерал Ноги и его жена совершили харакири. Самоубийство вслед за смертью господина (дзюнси) было запрещено еще в середине XVII в., харакири — в годы правления только что усопшего императора, тем не менее этот дважды запрещенный обряд толковался идеологами самурайства и был воспринят широкой общественностью как высокое проявление «японского духа», как акт «истинной морали», которая останется в веках, несмотря на запреты. Даже такой крупный и европейски образованный писатель, как Нацумэ Сосэки, усмотрел в поступке Ноги «красоту, задевающую сокровенные струны души» [4, с. 85–86]. В честь покойного генерала и его жены в Токио был построен синтоистский храм Ноги-дзиндзя, чтобы верующие могли поклоняться его духу [13, с. 20].
Возможно, что такая идеологическая активность самурайства была одной из причин откровенной агрессивности и нацеленности на военную экспансию политического курса японского монополистического капитала. Японскую буржуазию вполне устраивали подобные самурайские устремления. Она не прочь была использовать в своих интересах не только самих самураев, но и многие их традиционные моральные ценности.
Значительные перемены произошли после «открытия» страны и революции Мэйдзи в религиозной сфере. Главной среди них было изменение положения синтоизма в жизни государства и общества.
Сразу после революции был взят курс на возрождение синто в качестве национальной и государственной религии. Был провозглашен принцип единства церкви и государства (сайсэй-ит-ти). В 1868 г. был учрежден департамент по делам синто (дзингикан), который был поставлен над всеми правительственными органами. Синтоизм превратился в государственную религию. Над проповедью священник