И тут, когда он остановился на углу, глядя, как мальчишка-карманник вытаскивает кошелек у потрепанного вида аристократа, кто-то назвал его по имени.
— Гхэ! — Это был голос старухи, голос, который он не сумел узнать.
Гхэ удивленно обернулся; его рука сама собой сжалась для смертельного удара. Перед ним действительно была старуха — очень древняя старуха-гадалка. Одежда ее была старой и выцветшей, но высокая коническая шапка, расшитая золотыми звездами и полумесяцами, казалась новой и дорогой. Перед старухой лежал бархатный коврик для гадания на костях. Ее беззубый рот улыбался, а глаза сверкали странной смесью чувств — радости, настороженности, озабоченности.
Лицо гадалки было Гхэ знакомо. Воспоминания о нем казались рассыпанными в его сознании, словно осколки разбитого кувшина, но имя ускользало, и никаких прошлых разговоров с предсказательницей он не помнил. Гхэ не чувствовал ничего, кроме смутного намека на что-то приятное.
— Гхэ! Ты ведь не откажешься посидеть со старой приятельницей? — Теперь гадалка смотрела на него с подозрением. Гхэ заколебался, отчаянно стараясь вспомнить хоть что-нибудь. Наконец он улыбнулся и опустился на колени перед ковриком.
— Привет. — Он постарался, чтобы голос его звучал весело. — Давненько мы не виделись.
— И чья же это вина? Ох, маленький Ду, что же это жрецы сделали с тобой! Я с трудом узнала тебя из-за такого высокого воротника. И ты выглядишь усталым.
Она знала насчет жрецов… Все-таки кто эта женщина?
— Жизнь очень суматошная, — пробормотал Гхэ, жалея, что даже не знает, как к ней обращаться. Уж не родственница ли? Конечно, матерью ему гадалка не может приходиться — она слишком стара.
На лице старухи все еще было озадаченное подозрительное выражение. Он должен что-то сделать — но только что? Бежать отсюда, скрыться — вот что!
— Погадай мне, — вместо этого попросил Гхэ, кивнув на лежащие на коврике Отполированные от долгой службы косточки с выцарапанными на них символами.
— Ты теперь веришь в гадание? Жрецы научили тебя, что старших подобает почитать?
— Да.
Предсказательница пожала плечами и принялась встряхивать кости.
— Что приключилось с той девочкой? — рассеянно спросила она. — Которая тебе понравилась, когда тебе велели за ней следить?
Его растерянность, должно быть, оказалась такой же очевидной, как интерес чаек к улову рыбаков. Глаза старухи широко раскрылись.
— Что ты с ней сделал, малыш? Что случилось?
Гхэ почувствовал, что дрожит. Он должен что-то предпринять. Мысленно он потянулся к жалкому трепещущему узлу душевных нитей — тому, что было ее жизнью. Она все знает, эта старуха, — и то, что он джик, и насчет Хизи, — все. Лучше, пожалуй, ее убить, и поскорее.
Но он не мог этого сделать, сам не зная почему. Гхэ отпустил нити, хотя теперь отчетливо ощущал голод, ничуть не заглушенный съеденным недавно мясом и хлебом.
— Послушай, — прошипел он, — послушай меня. Я не знаю, кто ты такая.
Ее глаза раскрылись еще шире, потом прищурились.
— Что ты хочешь этим сказать? Поселившись во дворце, ты стал слишком благородным, чтобы разговаривать со старой Ли?
Ли. Он слышал это имя в своем видении — в тот момент, когда родился вновь. Тогда оно было лишено смысла — всего лишь звук. Теперь же…
Теперь, впрочем, оно тоже ничего не значило — всего лишь имя старухи.
— Нет. Я совсем не это имею в виду. Ты определенно меня знаешь, знаешь, как меня зовут, знаешь обо мне многое. Но я тебя не знаю.
Ее лицо прояснилось, превратившись в бесстрастную маску, — ничего не выражающее лицо предсказательницы.
— Но что-то ты помнишь?
— Какие-то обрывки. Я знаю, что вырос здесь. Я помню эту улицу. Мне знакомо твое лицо — но я не знал, как тебя зовут, пока ты только что не сказала.
Ее лицо по-прежнему оставалось непроницаемым.
— Должно быть, какой-то вид запрета, — медленно проговорила она. — Но зачем им так тебя уродовать? В этом нет смысла, Гхэ.
— Может быть… — начал он, — может, если бы ты мне рассказала, напомнила… Может быть, моя память просто спит.
Ли медленно кивнула:
— Может быть. Но все-таки зачем? Ты все еще джик?
— Все еще, — ответил Гхэ. — Это навсегда.
— Последний раз, когда мы виделись, тебя назначили следить за одной из Благословенных. Молоденькой девочкой. Что-нибудь произошло?
— Я не помню, — солгал Гхэ. — Этого я тоже не помню.
Старуха поджала губы.
— Что ж, придется посмотреть, что говорят кости. Может быть, они что-нибудь подскажут. Посиди со мной немного.
Гадалка выудила откуда-то матерчатую сумку и принялась вынимать из нее всякие принадлежности своего ремесла.
— Это ты мне подарил, знаешь ли. — Она выложила на коврик маленькую палочку благовоний.
— Неужели?
— Да. Когда тебя посвятили в джики. И еще этот коврик и шапку. Будь добр, зажги палочку от огня у старого Шеварда, вон там. — Она махнула рукой в сторону продавца жареного мяса, расположившегося со своей жаровней в нескольких десятках шагов от нее. Гхэ кивнул, поднялся и подошел к торговцу.
— Ли попросила меня зажечь от твоей жаровни палочку, — сказал он пожилому мужчине, который был, хоть Ли и назвала его старым, гораздо моложе гадалки.
Торговец было нахмурился, но вдруг неожиданно улыбнулся:
— Ах, да это же малыш Гхэ, верно? Мы тебя тут не видели целую вечность.
— Правда?
— Конечно. Ты не появлялся с… я уж и не помню, с какого времени. Во всяком случае, в последний раз ты был здесь еще до того, как о тебе расспрашивали жрецы.
— Жрецы расспрашивали обо мне? — Гхэ изо всех сил старался, чтобы вопрос не выдал его интереса.
— Да уж несколько месяцев назад. Вот тебе огонек. — Он протянул Гхэ горящую ветку ивы.
— Спасибо. — Больше расспрашивать торговца он не мог: это показалось бы подозрительным. Зачем бы жрецам посылать сюда кого-то?
Дело в том, конечно, что его тела так и не нашли. Тот джик, которого он убил во дворце, упомянул, что Гхэ видели мертвым, а потом он исчез. Поэтому жрецы и искали его.
Что подозревают жрецы? Да и как они могут что-то подозревать? Все это встревожило Гхэ. Жрецы научили его убивать, но его знаний о магии, которой они пользуются, было явно недостаточно. Может быть, у них был способ следить за ним, видеть, что с ним произошло? Какая-то волшебная метка, своего рода подпись?
Гхэ вернулся туда, где сидела старуха. Уж она-то должна была знать о расспросах жрецов, но почему-то ничего об этом не сказала…
— Зажги курение, глупый мальчик, — сказала Ли, подняв глаза от костей. Гхэ так и сделал — держал конец палочки в огне, пока от нее не посыпались искры. Повалил густой пахучий дым.
— Теперь сиди смирно. Я брошу кости, и мы посмотрим, что они скажут, как мы всегда делали.
Как мы всегда делали… Гхэ поморщился. Кем она была для него? В старухе так много знакомого… И ведь он доверился ей, рассказал об огромных провалах в памяти. Это было глупо с его стороны, но что оставалось делать?
Глядя на прохожих, снующих по улице Алого Саргана, Гхэ получил ответ. Он понял, что никто из них — богачи и бедняки, аристократы и простолюдины — просто не видят старуху и сидящего перед ней мужчину, облаченного до самой шеи в плотный шелк. Они были незаметны, невидимы. У каждого, кто проходил мимо, были какие-то неотложные дела, свои мысли, цели, заботы. Если бы ему вздумалось ухватить этот пульсирующий ком, взять жизнь Ли…
Ему все еще не хотелось убивать старуху. Когда-то она для него много значила, это ясно. Теперь же единственным, кто имел значение, была Хизи…
Мысль о ней заставила Гхэ нахмуриться. Может быть, жрецы и искали его, но интересует их, должно быть, только Хизи. На что готовы жрецы, чтобы заполучить ее обратно? Послали ли они уже отряд по ее следам? Гхэ знал, что такое предположение должно бы встревожить его, подстегнуть к действиям, но сейчас впервые с тех пор, как он возродился, он ощущал тяжесть, приятное давление на лоб и глаза. Солнце было таким теплым и ласковым, голос Ли успокаивающе доносился словно откуда-то издали…
— Теперь я бросаю кости. Ох, смотри, они готовы говорить: выпал «облачный глаз».
Она бормотала что-то еще, но Гхэ уже не расслышал: его глаза закрылись.
Когда через несколько мгновений он с усилием разлепил веки, старуха гневно смотрела на него. Гхэ потряс головой, не понимая, что с ним. Почему он чувствует такую усталость? И почему гадалка в такой ярости?
— Ты не Гхэ, — прошипела та. — Я сразу это поняла. Ты чудовище, проглотившее моего мальчика!
«Нет, — хотел он сказать. — Нет, ты только посмотри на мою шею. Это мое тело, моя голова, а не призрачная видимость. Это я…»
Но ничего этого сказать он не мог. Он вообще не мог ничего сказать: его язык был нем, конечности не повиновались.
Курение! Он должен был узнать запах, должен был догадаться! Гхэ напряг зрение, и все переменилось. Ли словно растаяла, от нее остался лишь пульсирующий узелок душевных нитей; так же выглядели и все прохожие на улице — вибрирующие клубки жизни в прозрачном мире. Вокруг курящейся палочки благовония росло пятно — вход в ничто, чернота темнее всякой тьмы, дыра, куда засасывалась его сила. Оскалив зубы, Гхэ неуклюже начал разгонять дым.
— Нет! — задыхаясь, прошептала старуха. Она явно ожидала, что курение подействует на него сильнее. Гадалка начала что-то тихо бормотать.
Теперь уже Гхэ не колебался. Он потянулся к старухе, отстранившись от бездонной дымной дыры, вырвал жизнь Ли и съел.
Это заняло всего мгновение. Нити дернулись в его хватке, потом стали частью Гхэ. Ловя ртом воздух, он, спотыкаясь, рванулся в сторону от горящей палочки, и как только вырвался из дымного облака, почувствовал ужасный зуд во всем теле, словно кровь лишь теперь вернулась в его члены.
Вокруг него продолжалась все та же уличная суета, люди спешили по своим делам. Гхэ, преодолевая слабость, нырнул в толпу. Он оглянулся лишь один раз: Ли склонилась на коврик, словно уснув, ее шапка со звездами и лунами свалилась, закрыв гадальные кости.