Утром он отправит отряд солдат и джиков под командой своего племянника Нен Ше, чтобы разобраться с наместником Дангула, но ведь неизвестно, какие силы у того есть и насколько хороши его шпионы. Впрочем, отсутствие достоверных сведений — лишь еще одна причина послать туда именно Нен Ше: если наместник покорится без сопротивления, он сумеет навести порядок, а если отряд окажется разбит и племянник погибнет, никто особенно не будет горевать. Правда, в этом случае Ше Лу придется послать в Дангул сильное войско, а такая перспектива его вовсе не радовала. На ведение войны нужны деньги, а Нол, похоже, слишком много воевал в последнее время. Это были, конечно, лишь мелкие стычки, но все равно они обошлись дорого.
Ше Лу двинулся по полированному кроваво-красному мраморному полу зала, с удовольствием прислушиваясь к размеренному стуку своих деревянных подошв — единственному звуку, нарушающему тишину. Ему редко случалось наслаждаться одиночеством; даже и теперь телохранители были неподалеку, но он наложил на них запрет: они не могли приблизиться, если только он сам не позовет их на помощь или не поднимет тревогу. Но все же теперь, в послеполуночный час, Ше Лу, которому не спалось, мог наконец один, совсем один наслаждаться прогулкой по этому своему любимому залу — Залу Ибисов. Покой был невелик — настолько невелик, что не годился для торжественных церемоний, и недостаточно строг для повседневных имперских дел. Пожалуй, зал не использовался для придворных приемов со времен его отца. Но после восшествия Ше Лу на престол — когда отец его лишился силы, как это часто случается с Рожденными Водой после семидесяти, — именно сюда привел его отец вместе с Ниасом, визирем, и здесь они провели долгую ночь, освежаясь сливовым вином и разговаривая о вещах, никогда раньше не упоминавшихся. Таких тем оказалось немало: в конце концов, Ше Лу почти не виделся с отцом, пока ему не исполнилось пятнадцать и его с разрешения жрецов не переселили в семейные покои по другую сторону Зала Мгновений, — отец был далек и холоден, как и подобает императору. Лишь много позже, передав корону, старик позволил себе сказать о любви к сыну, о том, как он им гордится, как горюет, лишившись другого сына — Лэкэза. Это тронуло даже Ше Лу: раньше он ревновал к брату, но теперь, когда жрецы уволокли плачущего близнеца вниз по Лестнице Тьмы и он остался единственным наследником престола, можно было позволить себе великодушие, можно было пожалеть несчастного.
Потом Ше Лу часто тайно встречался с отцом и Ниасом, отослав телохранителей и наложив запрет, — учился, как быть императором. Это длилось всего два года, но они помнились ему как лучшие годы жизни. Ше Лу был молод, наслаждался ролью властелина Нола и всей империи, согревался теплом долго сдерживавшейся любви отца. Потом старик стал слабеть и умер, и его еще теплое тело жрецы унесли для воссоединения с Рекой; Ше Лу стал императором уже в полной мере и познал вечную изматывающую административную рутину, которая сначала потеснила, а потом и вовсе заслонила прелесть власти.
Ше Лу погладил желтоватую колонну, тонкую, как нога цапли, и взглянул на звезды, смутно видные сквозь овальное отверстие в куполе зала.
Когда-то он думал, что и сам приведет сюда сына. Он не стал бы ждать так долго — до того времени, когда одряхлеет, когда ему останется всего несколько месяцев жизни. Он бы проявил свою любовь сразу же, как только сын пересек Зал Мгновений, как только оставил позади детство и его опасности. Но семя Реки не даровало ему сына. В последнее время Ше Лу стал подумывать о дочерях — должен же быть хоть кто-то его собственной крови, кому он мог бы поверять свои тайные мысли, с кем делился бы знаниями, кто любил бы его так же, как он сам любил отца. Но с теми двумя дочерьми, что благополучно прошли испытания жрецов и миновали Зал Мгновений, он опоздал: обе вышли замуж и обе, как и их мать, пристрастились к странному блаженству и забвению, даруемому ненденгом, черным порошком из Лхе. Хизинату, младшую дочь, убил джик; такова была необходимость, и Ше Лу в душе полагал, что это лучше, чем оказаться в подземельях дворца, там, где до сих пор томился Лэкэз.
Ше Лу помедлил перед троном, но не стал садиться на соболью подушку на сиденье. Вместо этого он опустился на ступеньку, как делал при жизни отца. Он не захотел тогда позволить старику сидеть ниже себя; хотя Ше Лу был императором, в зале Ибисов он уступал трон отцу. Да, очень жаль, что он так и не привел сюда собственных детей, когда они были еще малы, пусть даже это и были дочери. Он мог бы по крайней мере рассказать им о деде. Хизи это бы понравилось, даже если бы не заинтересовало остальных. Хотя Ше Лу мало знал о малышке, он помнил, что последние месяцы жизни она все свое время проводила в библиотеке, явно наслаждаясь чтением, с увлечением изучая прошлое. Ше Лу улыбнулся; в тайниках души — очень, очень глубоких тайниках — он гордился дочерью. Должно быть, она обладала силой, силой, не уступающей его собственной. В ее сестрах ничего такого не было. Хизината убила жрецов, многих жрецов, и джика. Конечно, часть из них на счету ее телохранителя, но все-таки…
Ше Лу нахмурился. Да, конечно, он испытывает гордость, испытывает ее со дня гибели Хизинаты. Но то, что он чувствовал сейчас — этот порыв глупой сентиментальности, — было поистине новым для него. Ше Лу осознал, что все его мысли окрашены теплым чувством к девочке, и у него возникло смутное подозрение. Почему он проснулся? Не то чтобы бессонница не была для него привычной, но теперь ему казалось, что заставил его покинуть постель сон, один из тех полных резких цветов снов, которые иногда насылал бог-Река. Последнее время они посещали его все чаще, хотя и редко открывали что-то полезное для имперской политики. Когда Ше Лу удавалось запомнить такой сон, он обсуждал его с Ниасом, и вместе они пытались разгадать значение видения, но на этот раз все было по-иному. Ше Лу не мог вспомнить, что ему приснилось, но чувствовал: именно сон навеял грустные мысли об отце и дочерях. Нет, не дочерях — одной дочери, Хизинате, единственной, кто от рождения обладал силой.
Размышляя обо всем этом теперь, Ше Лу узнал признаки: бог-Река хотел, чтобы он думал о Хизи, хотя такое и не было в привычках императора. Конечно, мысль о том, что следовало привести ее сюда, иногда мелькала у Ше Лу, так же как и ощущение мимолетной радости из-за того, что девочке удалось так раздосадовать и ослабить жрецов. Но теперешнее чувство любви к дочери исходило от Реки — по крайней мере его значительная часть. Ше Лу вздохнул. Не следует ли разбудить Ниаса?
В этот момент император ощутил нечто — похожее на шум шагов или громкое дыхание, хотя ни единый звук не нарушил тишины. Кто-то был здесь, в этом зале, кто-то, обладающий силой. Ше Лу выпятил губы. Сила не походила на силу жреца, ненавистную «нот», что давила на него тем сильнее, чем выше оказывался ранг ее носителя. Нет, это присутствие «звучало» как нечто более знакомое.
Ше Лу выплеснул собственную силу, так быстро заполнил ею зал, что пришельцу не удалось бы скрыться незамеченным. Окажись это человек, он упал бы мертвым или лишился рассудка, но император уже понял, что дело обстоит иначе.
— Покажись, — бросил он. Воздух в зале мерцал от убийственной магии.
Кто-то выступил из темноты. Пришелец, казалось, с абсолютным спокойствием стряхнул с себя последствия удара, нанесенного императором. Ше Лу чувствовал в нем какую-то странную силу, возможно, не меньшую, чем его собственная; однако умения ею пользоваться тому явно не хватало, и император видел, что пришелец испытывает сильную боль. Несмотря на это, посетитель вышел на середину зала, преклонил колено и низко поклонился.
Озадаченный еще больше, Ше Лу отвел острия и сети своей магии, возвел из нее шит, обеспечив себе безопасность, но готовый в любой момент нанести новый удар, если понадобится. Кто этот человек? Даже самые могущественные члены царственной семьи были бы парализованы его ударом, а пришелец сохранил способность двигаться и даже сумел преклонить колено.
— Благодарю тебя, господин, — сказал человек, показав, что не лишился и способности говорить.
— Кто ты? Подойди поближе, — приказал император.
Тот повиновался, и Ше Лу смог его рассмотреть. Это был хорошо сложенный юноша с тонким лицом аскета. Одет он был в простые черные тунику и килт — обычный наряд джика.
— Ты убийца, — твердо сказал Ше Лу.
— Я убийца, — подтвердил человек. — Но я больше не джик. Я не служу жрецам, которые не служат Реке.
Ше Лу смотрел на него со все большим беспокойством. Что здесь происходит?
— Я узнаю тебя, — наконец сказал он. — Ты был приставлен к моей дочери. Младшей дочери.
— Меня зовут Гхэ, повелитель. Я твой слуга.
— Тебя убили, как я слышал, тогда же, когда и ее.
Человек заколебался всего на секунду, и в этот момент его защита слегка ослабла; Ше Лу неожиданно разглядел в нем больше чем один клубок душевных нитей и ощутил внезапный страх. Еще ребенком он слышал о таких существах — каждому императору полагалось о них знать.
— Это правда, что меня убили, повелитель. Но твоя дочь не погибла. Об этом-то я и прошу твоего милостивого разрешения говорить.
— Моя дочь… — Нет, будь он проклят. Сначала о главном. — Ты говоришь, тебя убили, — прошипел Ше Лу. — Но я вижу перед собой не призрак. Ты вампир или что-то подобное.
Человек опустил глаза и коснулся шеи. Его пальцы распутали черный шарф, скрывающий горло. Ше Лу не мог разглядеть, в чем там дело, пока не вызвал бледное сияние, озарившее зал; лишь тогда стал виден широкий выступающий шрам.
— Я думаю, я действительно вампир, — сказал Гхэ, — хотя я мало знаю о таких вещах.
— Их посылает Река, — тихо проговорил Ше Лу, гадая, есть ли смысл вызвать стражу. — Когда император нарушает волю бога-Реки, он посылает вампира убить императора.
Вампир погладил пальцем подбородок жестом удивительно человеческим для существа, которое, должно быть, лишилось головы, а потом получило новую, мерзкую жизнь.