— Разве ты не предпочел бы, чтобы я осталась наверху?
— Нет. Я предпочитаю, чтобы ты была рядом со мной, — ответил юноша и протянул руку, чтобы помочь девочке спуститься.
Лишь несколько раз поскользнувшись, все благополучно добрались до дна ущелья, — даже Тзэм, хотя он, как заметила Хизи, с опаской оглядывался назад должно быть, заранее сокрушаясь по поводу необходимости лезть наверх.
— Раньше я чувствовал только его ледяной холод и ненасытный голод, — начал Перкар, — а теперь…
— Теперь здесь чувствуется присутствие кого-то живого, — закончил за него Нгангата.
Перкар кивнул и с чувством внезапного смущения замедлил шаги, дойдя до узкого каменистого пляжа. Все же, преодолев неловкость, он достал из небольшого мешочка на поясе горсть цветочных лепестков и высыпал их в тихую заводь у берега, потом прокашлялся и запел, сначала робко, но постепенно все более уверенно и громко:
Кто я? Богиня потока, Богиня речная.
Косы мои серебрятся, с холмов сбегая.
Долгие руки в долины я простираю.
В водном чертоге живу, веков не считая.
Вечно живые бегут мои ясные воды,
Тихо бессчетные миги слагаются в годы.
Перкар пел и пел песню богини потока, которой она научила отца его отца много, много лет назад. Когда он пел эту песню раньше, он обращался к тихой речке, протекающей по пастбищам его клана, узкому потоку, который почти можно было перепрыгнуть. Здесь же стук камней, перекатываемых на быстрине, почти отбивал для него ритм, и вдруг новые слова без всяких усилий потекли с его языка: Перкар пел строфы песни богини потока, которых никогда раньше не существовало. А потом — Перкар и не заметил, как перестал петь, — песня стала звучать, словно напеваемая быстрыми струями, из глубин поднялась голова, длинные черные пряди волос рассыпались по волнам, и древние янтарные глаза молодой женщины с юмором взглянули на Перкара.
Однажды юноша смертный пришел к потоку,
Мать его Дубом звала, чтобы рос высоким.
Звал его Дубом отец, чтобы рос упорным,
Юноша смертный пришел к моим водам полным.
Рос, как репейник в поле, собирая силы, —
И полюбил он меня, и стал моим милым.
Перкар чувствовал все большее смущение — богиня рассказывала историю, которую теперь уже все знали. Песня говорила о его наивности, о ее гневе, о смерти. Но закончила богиня так:
И вот я теку, и на солнце блистают воды,
Но ныне — уже не так, как в былые годы:
Боле жестокий Старик меня не сжирает.
Болью моею бег свой не ускоряет.
Глупой мужскою отвагой была спасена я,
Мне избавителем стала любовь земная.
И вот я теку и теку, спокойно и гордо,
И с каждым годом — прекрасней, чем в прошлые годы.
И более не страшны мне мороз да стужа,
И ныне зима да осень — весны не хуже.
С последним словом богиня поднялась из воды, более величественная, чем когда-нибудь раньше, и Перкар сам не заметил, как преклонил колени.
Богиня приблизилась и шутливо взъерошила его волосы.
— Встань, глупый мальчик, — пожурила она Перкара. — Мы с тобой слишком близко знакомы для таких церемоний.
— Да, но… — начал юноша, но только беспомощно пожал плечами. Однако богиня заглянула ему в глаза, и тогда Перкар нашел нужные слова: — Такой чести я не заслуживаю — стать куплетом твоей песни.
Богиня рассмеялась — тем самым серебристым мелодичным смехом, который он услышал в первый раз… Казалось, с тех пор прошли века.
— То, чего ты заслуживаешь, не имеет никакого отношения к моей песне, — ответила она. — Изменчивый — тоже ее куплет, а уж его имя никогда не стоило того, чтобы быть упомянутым. Но так слагают свои песни боги и богини. Ты — часть моей истории, Перкар, часть, которой я дорожу. В конце концов, это твоя любовь положила конец моим страданиям и дала мне все это. — Она широко развела руки, словно обнимая весело текущие воды.
Перкар откровенно взглянул в глаза богине.
— Давным-давно ты велела мне не быть мальчишкой, мечтающим о невозможном. Но я так тебя любил — и я был так глуп! Я был готов ради тебя на что угодно — кроме одного: прислушаться к твоим предостережениям. Однако своей цели я в конце концов добился — твоя песня говорит, что моя любовь тебя спасла. Но, богиня, позволь мне сказать тебе правду: все это я совершил не из любви к тебе.
Она улыбнулась еще шире и обвела взглядом Нгангату, Тзэма, Ю-Хана и Хизи.
— До чего же он временами бывает глупым, правда? — вздохнула богиня и взглянула на Перкара с шутливым отчаянием. Потом она поманила Хизи.
Девочка робко сделала шаг вперед. Богиня потока была прекраснее любой когда-либо виденной ею женщины. Раньше история Перкара казалась ясной, однако теперь девочка поняла, что не все так просто. Раньше она лишь рассудком осознавала, что поступки Перкара — дань его любви к богине, теперь же, когда Хизи увидела ее, услышала ее голос, все внезапно переменилось. На сердце у Хизи стало тяжело, когда она вспомнила собственную неуклюжую тень на полу дамакуты «Шелду». Все же она приблизилась к богине; к некоторому удивлению Хизи, та взяла ее за руку. Кожа водяной красавицы была холодной и влажной, но вполне человеческой.
Хизи удивилась еще больше, когда богиня соединила ее руку и руку Перкара.
— Я никогда не говорила, что это любовь ко мне стала причиной гибели Изменчивого и принесла мне свободу, — объяснила богиня. — Я говорила только о любви смертного: твоей любви, Перкар, к своему народу, к своим друзьям, к этой девочке. Такова любовь мужчины, милый мой, и именно она освободила меня.
— Тебя я люблю тоже, — ответил Перкар.
— Конечно. Как могло бы быть иначе? Но теперь ты понимаешь, о чем я говорила тебе тогда, давным-давно.
— Пожалуй. Я больше не мечтаю сделать тебя своей женой, если ты это имеешь в виду.
Богиня только улыбнулась ему и повернулась к Хизи.
— Дитя, у меня есть для тебя подарок.
— Для меня?
Рядом с богиней вверх взметнулась колонна воды; из нее появилась призрачная, гораздо менее материальная, чем сама богиня, но вполне узнаваемая фигура.
— Ган! — воскликнула Хизи.
— Более или менее, — ответил призрак отрывисто, но на суровом лице его расцвела улыбка. — Изменившийся, но неизменный. Представь себе, что ты прожевала кусок мяса, а хрящи выплюнула, — так вот, я, наверное, по большей части состою из хрящей.
— Ган! — Хизи снова заплакала, хотя еще недавно думала, что ни соли, ни воды в ней больше не осталось.
— Перестань, дитя. Ты же знаешь, как я не люблю подобные выходки.
— Вот как? — ответила Хизи, вытирая слезы с глаз. — Я ведь прочла твое письмо, которое ты переслал с менгами. То самое, где ты пишешь, что любишь меня как дочь.
— Да, да, — досадливо перебил ее Ган. — Старики иногда пишут подобные сентиментальности. — Взгляд его смягчился. — К тому же я, пожалуй, именно так и чувствую.
— Что же теперь будет с библиотекой? — спросила Хизи и добавила шепотом — ослепительная вспышка предчувствия чуть не испугала ее: — И с Нолом?
Ган пожал плечами:
— Библиотека была всей моей жизнью, но теперь меня почему-то радует, что свои последние дни я провел не в ней. Книги останутся, и всегда найдется кто-нибудь, чтобы их читать. Кто-нибудь вроде нас с тобой, по крайней мере в каждом поколении или двух. Книги дождутся читателей, как они дождались тебя. А что касается Нола — кто знает?
— Мне там поклоняться не будут, — вмешалась богиня. — Я этого не потерплю: обряды доставляют мне не удовольствие, а боль. Но я не причиню Нолу вреда, хотя этот город построил Изменчивый. Человеческие существа способны меняться: это самая замечательная, может быть, единственная замечательная черта твоих родичей. Со временем они станут не менее счастливы без Реки, чем были, когда их бог еще существовал.
Ган улыбнулся:
— Интересное это окажется время — ближайшие несколько лет. Я собираюсь наблюдать за событиями.
— Наблюдать?
— Богиня милостиво согласилась отнести то, что от меня осталось, вниз по течению.
Богиня согласно кивнула:
— В отличие от Изменчивого, я не испытываю желания течь по необитаемым землям. Я чувствую себя более уютно, когда у меня есть соседи: боги-лягушки, боги-цапли, владыки болот. Может быть, твой старый учитель захочет занять одно из свободных мест — ручей, поле, гору. Я и других приглашу тоже.
— А кто… — Перкар нахмурился и начал снова: — Что станет с потоком, где ты так долго жила?
— О, об этом я уже позаботилась, — ответила богиня. — Там теперь новая обитательница. Дари ей цветы, как ты дарил мне. — Она загадочно и немного печально улыбнулась, приблизилась к Перкару и очень тихо проговорила: — Прощай, любовь моя. Я стала такой большой, и для меня это еще непривычно. Я еще не добежала до устья, и часть Изменчивого еще жива, хотя я все больше и больше уничтожаю его с каждым мгновением. Но может случиться, что, когда я займу все русло, я задремлю, а когда проснусь, увижу уже твоих правнуков, а не тебя. Может быть, мы никогда больше не будем разговаривать так, как сейчас. Но знай: из всех смертных, которых я любила, ты — самый мне милый и самый несносный. Ты заставил меня стать менее богиней и более человеком, чем думаешь. Прощай. — Она отвернулась от юноши.
— Прощай, богиня, — ответил Перкар, безуспешно стараясь заставить свой голос не дрожать.
— Прощай и ты, Хизи, — сказал Ган; как и богиня, он начал растворяться в воде, из которой возник. — Может быть, ты как-нибудь принесешь в дар моему духу благовония.
Старик и богиня исчезли. Пятеро смертных некоторое время смотрели, как играют речные струи, потом Тзэм прочистил горло.
— Э-э…
— Что, Тзэм? — спросила Хизи.
— Как ты думаешь, не будет ли непочтительным, если мы тут искупаемся?
Как ни странно, первым расхохотался Перкар. Здесь их ждала радость, почти ликование — совсем не то, что в Эриквере.