— Они такие же мои, как и твои, Вадим. Или ты с Мишей тут не ходил по стройке? Или тебе не показывали дизайн? Или ты вообще тут не был, а?
— Был. Был. К сожалению. К очень большому, блядь, сожалению. Вместе с тобой был. И тогда мы все это вместе придумали, а теперь мы в полном говне. И мы ничего не можем сделать.
— Почему ты так уверен в этом, Вадим? Попробовать не хочешь? Сесть, успокоиться, попить минеральной водички, скушать печенье и подумать головой вместе со мной?
— Не хочу я ничего пробовать. Я все уже наперед знаю. Ты такой спокойный, да? Тебе по хую, да? Я знаю, мы сейчас сядем, ты очень быстро напьешься, через час забудешь о случившемся и пойдешь снимать каких-нибудь телок. Потому что тебе по хую, да? Тебе все и всегда до лампочки. У тебя же не жизнь, а сплошная дискотека, да? Тебе же все еще семнадцать лет, ты думаешь, что ты молодой, перспективный студент. У тебя же нет чувства ответственности. Тебе же все равно деньги нужны только для… Как ты там все время говоришь? «Для получения качественных удовольствий», да? Тебе же все равно, сколько просрать — пятьдесят долларов или пятьдесят тысяч долларов. И наплевать на то, что будет завтра. У тебя же нет семьи, ребенка. Тебе вообще знакомо чувство ответственности, а? Мне знакомо, например. И мне не по хую, что будет завтра со мной и с ними.
— А ты хотел жену, что ли, сюда устроить? — Я с невинным лицом отхлебываю из банки и делаю последнюю попытку отшутиться. — Или ребенка?
— Чего? — Вадим стискивает зубы. — Чего ты сказал? Да пошел ты на хуй, идиот! Ты же придурок полный, ты понимаешь?! Даун, блядь!!! Мне не смешно ни одного раза, ты, лузер ебаный!!! — Вадим орет так, что, наверное, слышно даже на Лубянке.
В конце концов мои нервы не выдерживают. Мои бедные, измотанные стимуляторами, бессонницей и общением с мудаками нервы наконец не выдерживают. Хотя еще вчера я готов был поставить на них клеймо «железные». И у меня конкретно сносит башню, сносит до такой степени, что я готов двинуть ему сейчас в голову. Но видимо, какая-то программа-блокиратор в последний момент дает мне справку, что это мой друг, и я сдерживаюсь. Я подхожу к нему вплотную, практически лицо в лицо, как это делают негры в гангстерских боевиках — так, что расстояние между нашими губами составляет не более десяти сантиметров, и ору ему в лицо:
— Не смешно?! Да не смейся! Пошел ты сам на хуй, тварь!!! Нельзя до такой степени любить бабло, понимаешь?! Раскрой глаза, мудила! Что произошло? Это всего лишь деньги, понимаешь, всего-навсего ЧЕРТОВЫ ДЕНЬГИ, врубаешься?! Читай по губам: ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ ДЕНЬГИ! Давай! Давай упадем на землю, будем биться в истерике, давай вскроем себе вены и кровью напишем на двери этого ебаного клуба: «Господи, почему же ты нас так наказываешь?» И тогда ОН нас реально накажет. Тебя, я вижу, он уже наказал, отняв разум. Ты сам лузер. Ты жадный лох, а лохов разводят, знаешь? Вместо того чтобы что-то делать, чтобы попытаться хотя бы улыбнуться, ты включаешь параноика. Ты ведешь себя как последняя тварь, рвешь волосы на голове, вместо того, чтобы включить ее. А мне смешно, да! Реально смешно! Я лучше пойду напьюсь и постебаюсь над собой и другими, чем буду сидеть тут рядом с тобой и слушать твое бабское нытье. Я смеюсь, понимаешь, я реально смеюсь вот так вот: ХА-ХА-ХА! Круто, да? Скажи, круто?
Я продолжаю орать ему в лицо, капли моей слюны попадают ему на подбородок, Вадим вытирает их рукавом, отталкивает меня в грудь двумя руками и бегом направляется к своей машине. Он садится, заводит двигатель, дает задний ход и, поравнявшись со мной, опускает стекло, для того чтобы крикнуть мне:
— Ты ненормальный урод! — Вадим крутит пальцем у виска. — Ты полный идиот, тебе лечиться необходимо скорее. Езжай к врачу, понял?
Он поднимает стекло и срывается с места.
— Ты уже поехал, да? Подожди, я за тобой, куда же ты так быстро? — кричу я ему и запускаю вслед недопитой банкой кока-колы.
Банка попадает в заднее стекло, и часть жидкости с шумом выливается, пенясь на нем. Машина Вадима чуть виляет в сторону и исчезает из моего поля зрения. А я еще какое-то время стою на дороге, как персонаж итальянской мелодрамы периода Феллини, и ору ему в спину, сложив руки рупором:
— Передавай привет жене и ребенку, дурачок! Расскажи им, как ты проебал по жадности все семейные сбережения! Скажи ей, что та юбка «Missoni», что была на ней в твой день рождения, просто охуительная! Целую!
Затем я подхожу к двери клуба и со всей силы жахаю по ней ногой. Потом еще раз. Что-то трещит. То ли дверь, то ли мой ботинок. Я чуть успокаиваюсь и закуриваю. Вдалеке появляется наряд милиции и что-то подсказывает мне: «Лучше бы тебе скрыться, чувачок. Лучше бы тебе скрыться…»
Около двенадцати часов ночи я приезжаю в «Fabrique». Осматриваю толпу, состоящую из молоденьких девочек, стремящихся как можно быстрее стать старушками, и молоденьких мальчиков, половина из которых совсем не против стать девочками. И девочки пытаются разговорить фейсконтрольщика, называют его по имени, хохочут и всячески с ним заигрывают. А мальчики, наоборот, стоят со смурными лицами, деловито переговариваются по мобильным и периодически подходят к нему, бросая чьи-то значимые, на их взгляд, имена. А он стоит, как кремлевский караульный, с отсутствующим лицом и блуждающей улыбкой. Такой неприступный и от этого еще более притягательный для них. Иногда он отвечает мальчикам что-то вроде «Позвоните тому-то» или «У вас есть клубная карта?». И когда очередной истеричный мальчик взрьшается визгом: «Мы друзья такого-то, ты чего, не понял?» — он говорит им «спокойной ночи» и разворачивается улыбаться девушкам. И кажется, что от его головы исходит сияние, хотя понятно, что этот эффект создается вывеской над входом.
Иногда он запускает в клуб понравившихся девочек, отчего прочие страждущие издают некое подобие стона и концентрируют на фейсконтролыцике еще более признательные и заискивающие взгляды. Одна девушка выходит из толпы и начинает что-то визгливо излагать в трубку сотового. Похоже на то, что ее подруга каким-то образом проникла внутрь, а ее не пустили. И вот она верещит ей по телефону:
— Да? И что, я тут буду одна стоять как дура? А когда он приедет? А у него точно есть карточка? А если он вообще не приедет? Оксан, ты дура, что ли? Как не знаешь? Ну поговори там с кем-нибудь, а? Ну неужели нет знакомых мужиков, которые могут провести? Когда ты перезвонишь? Я еще двадцать минут стою и уезжаю, поняла? Да… Да, я не знаю его телефона, он мне не оставил. Все, пока.
Затем она разражается словом «бля-а», достает тонкую сигарету и закуривает. На вид ей не больше двадцати двух. Похоже, сегодняшнее затруднение грозит стать для нее самой крупной катастрофой этого лета.
Я некоторое время наблюдаю эту душевную монодраму, потом прохожу мимо нее, зачем-то разворачиваюсь и говорю:
— Привет, есть проблемы?
Она резко вертит головой в мою сторону и рисует на лице презрительную гримасу, думая, что это очередной сверстник, пытающийся играть в ночного ковбоя. Увидев, что ошиблась, она быстро-быстро хлопает ресницами, делает лицо робкой дебютантки порноиндустрии и говорит:
— Вот… с подругой разминулись. Она уже там, а у нее моя карточка.
И это ее привычное вранье вгоняет меня в еще большую тоску, но, понимая, что я, собственно, сам нарвался, я просто говорю ей:
— Пойдем, подруга. Этому клубу тебя явно не хватает для полного комплекта.
Она пребывает в нерешительности пару секунд, затем довольно цепко хватает меня под руку, и мы движемся ко входу. Протиснувшись через толпу, я здороваюсь с фейсконтролыциком, и он открывает дверь, спрашивая:
— А девушка с вами?
— Ага. Сестра моя.
— Хорошенькая! — ржет фейсконтролыцик.
— Ага. Есть девушки в русских селеньях, — усмехаюсь я, и мы заходим внутрь.
— А у вас… у тебя столик забронированный, наверное? — спрашивает девушка, проникновенно заглядывая мне в лицо.
— Тебя как зовут?
— Аня, а что?
— Охамела ты, Аня, вконец. И это правильно. По-другому в твоем возрасте нельзя. Иди ищи свою подругу и больше не раздавай карточки, — отвечаю я усталым голосом.
— А что я такого спросила? — делает Аня круглые глаза.
— Ничего, Аня. Ровным счетом ничего такого. Иди развлекайся и не вздумай долго зависать в туалетах, от этого вянет кожа.
— А что, там чего-то насыпают, да? — хохочет она.
— Анна, — говорю я, стараясь выглядеть деканом ее факультета или бывшим классным руководителем, — ты что, куришь? Может быть, ты еще и наркотики употребляешь?
Она хохочет, говорит:
— Откуда вы знаете? — и всячески кривляется.
Я шутливо грожу ей пальцем и говорю одними губами:
— Пока.
Она отвечает:
— Увидимся! — И, немного подумав: — Спасибо, что провели.
И мы расстаемся, чтобы не увидиться никогда больше. Во всяком случае, мне бы этого не хотелось.
Я прохожу в зал, где находится танцпол, и при входе в него сталкиваюсь со своим знакомым Женей, который работает креативным директором какого-то крупного рекламного агентства. Мы обнимаемся, он говорит что-то про «давно не виделись», хотя виделись мы с ним пару недель назад или того меньше, и когда я было собираюсь ему ответить, он спрашивает:
— Слушай, старик, а что там с этим новым клубом? Ну, который Саша и Миша делают? Я слышал, ты там в доле. Вроде сегодня должны были открываться?
И этот его вопрос окончательно меня вырубает, и мне хочется ответить какой-нибудь подколкой, но я сдерживаюсь и отвечаю:
— Да перенесли на неделю.
— Ясно. Ну, буду к тебе ходить.
— Ага. Я тебе карточку пришлю на следующей неделе.
— Слушай, ты так замотанно выглядишь! Работы много? Тяжело открытие идет?
— Угу, — согласно киваю я. — Слушай, мне надо первого взять. Тут есть кто?
— Да вон у бара компания моя, американцы приехали. Там кокса, как у дурака махорки. Подсаживайся к нам, а?
— Жень, прости, я чего-то не в силах. Я хочу купить и уехать. Прости, старик, спасибо.