ошибается. Последние времена наступили. По церквам кривославно акафисты поют, попыблудят, к блуду народ нудят. В дедовское время слова "прелесть" как огняоткрытого боялись, значение ему давали бесовское, а нынче только и слышно по всемместам "друг прелестный приди ко мне на постелю, помилуй-поцелуй, в зеркальцепомани заполночь", а тут под боком, своя прелесть завелась.
Иной раз бабка хлестнетвнучка по скуле лестовкой, иной раз расскажет сказку, как всегда, сквозь зубы.
Растет, а где - не скажу,скитская клюква или священная малинка, по лесам незнаемым зреет, по овражинам иболотищам. В былое время раскольники брянских лесов давали темному человеку клюквуили малину напоенную некой отравой, кушай, по всей России много опасных ягод растет,на наш век вдосталь. За кушаньем внушали ему учение, вели за ручку в рубленые скиты- сжигаться всем миром, красную смерть ради Христа принимать. Если опоенный человеквидел огонь, то с радостью бросался в него, потому что в жгучем пламени ему представлялсярай и ангелы со многими очами и воскрилиями острыми, гусиными, лебедиными. Затаенномечтал Кавалер о скитской малинке. Ночами ему грезилось оно - полное красномясымиотравленными ягодами с горкой решето первого сбора, льняным платом прикрытое и алымсоком пропотевшее - а красные пятна сливались в Спасово лицо, проступали на основеи утке - дуговые бровки, иудейские скулы, нос, борода, запертые глаза. Съешь, мальчик,скитскую малинку-княженику и ступай от всех в огонь-полымя, улыбаясь бессмертно,все отступится от тебя до рассвета - и непутевые гуси-лебеди и бабкины ангелы свилами и пуховые кормилицы и мать родна, Москва-посадница.
Исполнилось Кавалерудесять лет, вместо подарка укутали внука в кроличью шубку, кушаком алым подпоясали,волосы росным ладаном спрыснули и повезла его черная бабушка к Богу на Кулишки,в Ивановский монастырь на поклонение Покрову Богородицы. Слушали, как монашенкипоют на морозе для послушания. Смотрели, как в трапезной грибы сушат, как просфорыпекут, как шерсть прядут на рабочем дворе, чулки и поддевочки из ангоры вяжут. ОтбилсяКавалер от бабки - скучно монашенки поют, скучно просфоры пекут, скучно шерсть прядут.Не знал Кавалер, что много лет назад черный возок под воинским караулом по тем жеулицам повез в Ивановский застенок, бесчеловечную вдову, урода рода человеческого,душу совершенно богоотступную, мучительницу и душегубицу, во святом Крещении Дарью,загубившую сто тридцать восемь душ крестьян и дворовых. Она еще когда в чести была,секла без пощады и ела женские титьки с перцем, открылось дело, присудили ее к вечномузаточению.
Сидела Дарья в подземнойтюрьме под сводами соборной церкви. Жратву ей подавали на лопате, со свечой, которуюгасили, как пожрет, нечего на волчиху Божий свет тратить. Нужду Дарья справлялав горшок, при всех, даже мужики смотрели. А она юбки задирала враскоряку, скалилапесьи десна. Нет больше стыда, если уличили в черном деле, если кости замученныхв земле голосят, тут уж и поссать в уголку не дадут - будут смотреть всякие за денежку,тоже ведь диво людям: звериха, людоедиха, а как простая баба ссать умеет. Давайтеее палками в бока потыкаем, мы-то знаем, кто Божий, кто негожий.
К старости стала онажирна и уродлива - душа на лицо вылезла. Говорили, что в застенке как-то раз в безлуннуюночь к ней пьяный солдат сунулся, на спор. Стонала под ним узница, вертелась, какмолодая, иное вспоминала. Все брюхо ей солдат медными пуговицами изодрал. Одетымтешился, кафтана не скинул, казенный кафтан, провоняет ведь тюрьмой, отвечать придется.Терпела Дарья. Хоть кто-то полюбил ее сегодня. На безлюбье и то радость.
Затяжелела с того дняот солдата. Маялась по застенку на коленочках супоросая. В положенный срок без повитухиразродилась, а куда дитя девала - так про то, миленький, по-русски и вымолвить нельзя.Ну ладно, подойди, скажу на ушко, съела Дарья поросенка своего и косточки обсосала.
Снег валил над Ивановскимизвонницами, били серобокие галки на крестах стальными голосами, и увидел Кавалер,как с гоготом клубится народ над полукруглым окошком за церковью, что вровень сфундаментом в залубенелую землю вросло. Торговал Дарьей солдат-треух серый, ремникрест накрест на груди, отдергивал зеленую занавесочку от окошка - продуха. Пятачкив коробе звякали: навались, честной народ, смотреть на преступницу. Копи слюну,московские, надобно напоследок ей в лицо плюнуть, на счастье, на здоровье. Дарьяутрется, а вам - польза. Стал со всеми и Кавалер.
Опушили летучие снегакроличью шубку. Пятачок в кулачке согрелся. Во рту - сухо, будто ржаных сухарейс солью погрыз, а попить не дают. Слышал, впереди поплевывали и на каждое смачное"тьфу", тайно вздрагивал и свою сухую щечку меховым рукавом отирал. Толкнулив свой черед барчонка в спину к смрадной дыре. Завозилось в преисподней живое тесто,в пенной коросте, в мерзости человеческой. Очи синие в зенки сизые окунулись. Будтоангел новгородский, черногривый в застенок заглянул сквозь решетку ржавую с робостью,без осуждения. Белое, алое, смоляное, лисье, снежное, запестрело у Дарьи в глазах.Закрылась рукавом. Ждала плевка. Черная бабка к внуку подоспела, сдавила плечики:
- Плюй, внучек, все плюют.На счастье.
Вывернулся Кавалер избабкиных пальцев, укусил ее до крови, стал собой дыру закрывать, зеленую занавескувкось потянул. По толпе шепот пошел. Бабка лестовкой пригрозила - а внук сказалвяло, будто с той стороны калинова моста, бескровным голосом:
- Пошла вон, сука. Непозволю Москве в меня плевать.
Бабка закрестилась, крикнулаприказ, налетели ловкие холуи, уволокли окаянного в покойный возок. Заколотили колесапод гору. Ни жив, ни мертв сидел малый грешник на скамье, ждал лютого наказания.Бабка молча перелистывала свои четки, придумывала кары. Желтые огни мерцали по-татарскивслед, снегопад застил все на свете.
А дома ждала беда.
Глава 5
Беда спасла Кавалераот бабкиной мести. Посетила крепкий двор скучная дочка смерти - болезнь, Оспа Ивановна.
Сама мать Татьяна Васильевнав постели свечой горела, сына к себе не подпускала, в струпьях корявых по самыеброви - на последнем издыхании просила бабку: красоту его сохрани, если он обезобразится,мне в могиле покоя не будет. Бабка прикрикивала на дочь без милости: Нашла о чемдумать, дура, полдома в лежку лежат, сама в гроб глядит, а туда же, все об исчадьесвоем. На том свете за каждую оспинку воздадут жемчужинкой, а его краса - ему самомуи людям пагубное зелье"
Все на себя взяла бабкадвужильная. Докторов с порога выставила. Здоровым девкам приказала печь блины ипироги, семенила на двор, кланялась, закликала льстиво:
- Воспа Ивановна, пожалуйтек нам доброту нашу кушать, цукарным вином запивать!
Приказала оспенных паритьв бане, сама прижигала струпья муравьиной водкой, готовила пепельную присыпку сладаном. Ей-то что, с малолетства вся, как песок после дождя, рябенька, к ней хворьне липла.
Кавалера держали взаперти,выпускали в залу вечером ужинать. Света не вносили. Бабкин блюдолиз, Данилушка-пустосвят,совал в дверь брюзглую рожу, скороговорничал:
- Розан белый, маковцвет, мамка сдохла али нет?.
Не плакал. Строго возражалпустосвяту, соболиные брови сдвигал:
- Моя мать никогда неумрет.
Тяжелы стали гуси-лебедина подъем, спали по углам, как ручные, голову под крыло завернув. За дробным переплетомоконцев по старому обычаю слюдяных, сыпали тесные облака на Москву из просини пепельныеоспенные перья.
На Вербное дали Кавалеруденежку, поставили в круглом покое с медным глобусом и книгами, привели девчонкуиз портомойни, одногодку. Сказали целовать ее в лицо с любовью и денежку взаменей отдать. У одногодки и лица-то не было - струп на струпе, расчесалась докрасна.Куда целовал не помнил, шершавенько на губах, горячо, мокро. Потом больную умыли,давали в чашке мутные обмывки,"с лица воду пить". Купили Кавалеру оспицуза медные деньги. Скоро уложили в постель. Бабка детские запястья крепко накрестк постели привязала, чтоб лица не касался, обойдется отродье без Божьего жемчуга.Рвался из пут, потом устал. Когда мать, еще слабую, после болезни принес на рукахк сыновнему ложу дюжий гайдук - обезображенная недугом Татьяна Васильевна толькоруками всплеснула. Чистый, как рождественский снежок, как белый хлебушек, ни вереда,ни выболинки на личике - так бы съела.
- Господь меня крепкопоцеловал. И здесь. И тут. И вот тут - показывала матушка уродства свои, привлекалаза плечи дитя печали, любовалась сама в себя, как в прямое круглое зеркало.
Пасхальной полночью открылглаза Кавалер в пустынной спальне своей под привычное хлопанье крыльев под потолком,увидел в изголовье Желтый Глазок.
Лампадка погасла. Лаялина Москве псы.
Желтый глазок, будтоянтарь обточенный, недреманный с этого дня стерег горючие сны. Черное пятнышко-щелкапоперек. Спросил Кавалер у гостя полнощного:"кто ты есть"? Хотел в ладошкупоймать - прошил насквозь. Мигнул Желтый Глазок и ярче засветился, иголочкой в сердцевошел. Смолкли пархатые разверстые крылья, рухнули на сизые пойменные луга гуси-лебедии один за другим с кликом издохли. Все хорошо устроено на земле. Они не достануттебя. Спи. Не бойся. Я с тобой навсегда. Хозяйский глазок - смотрОк.
Никогда больше Кавалерне жаловался челяди на ночные томления и мечтания. Просыпался свежий и розовый- не сам по себе спал, а под присмотром.
Стали замечать домашние,что как лампадку не заправляй - к утру деревянное масло иссякало до донышка. Сначалагрешили на то, что дитя балуется, выливает святое из стеклянницы. Потом старшаямамка догадалась, прикрепила к лампадной цепке паутинку - и не захочешь, порвешь,если стронешь. А наутро лампадка суха, чуть не вылизана, паутинка цела, а дитя играетна ковре резными сердоликами и гранатовыми яблоками, смеется над всеми в голос.
И раньше-то опасались,а теперь и вовсе затряслись, даже если переодевали или купали - после него рукимыли тайком и творили Иисусову молитву от асмодейской порчи. Наплели по кухням да