окалина на зубах и глаза от такого дымного корма вовсе безумны стали.
Через два часа Кавалерстонал бессловно, всплывал и не мог всплыть из медянистой сонной одури. Будто датскаясобака навалилась на грудь во сне и вздохнуть не дает и наждачным языком в лицолижет. Мерз под черно-бурыми мехами, метался на складках простыней, как чеканнаябуква на каленом докрасна листе. Рвал с груди ворот долгой ночной рубахи китайскогошелка, все напросвет, мокрые волосы лозами шею опутали. Кожа натягивалась на утробеи звенела изнутри, точно обожженная глина. Есть такая болезнь при которой дыханиемедом пахнет и болезнь эта смертельна.
Не мог ладонями утробуобвести, намертво были заняты праздные руки ночной работой - стиснуты на груди крестом.Колени ко лбу примыкал и снова протягивался. Молил невесть кого: "Разбуди!"Никого не было рядом. Всех, кто крещен, кто дышит, еще с вечера прогнал от себябарчук, неверные слуги на ларях вповалку дрыхли на людской половине, смотрели десятыйсон. У бронзового колокольчика с петухом загодя вырван язык.
Бесы колесом приступалик спящему, бесы в очах визжали: Сожги мужика, сожги! В час последней прелести вспомнилКавалер сквозь сон:
"Есть на свете медс багульника или с дурман-травы. Ночные пчелы его в час несвятой, неархангельский,собирают по ярам, где цветет в темноте погибельным цветом то что не сеяно. Собираюттягость ночные пчелы острыми хоботами, относят в ульи, копят в сотах, до позднейосени. Кто того меда отведает, пропал с головой. Затоскует, будет его водить какпьяного, днем. О полночи - явятся страхи бесовского действа, хоть в склепе запирай,порченый все запоры сорвет, побежит от жилья по голубым лугам гулять шатко и валко,и медвяную сыть пуще своей души искать по сырым логовищам. Где найдет проклятуюколоду, там и станет глотать отраву горстями ненасытно, с воском и детвой вперемешку.Ночные пчелы его не тронут, весь рой соберется тучей вокруг его головы, загудитколыбельным гулом. Угощайся, для тебя мед вызревал. Так и будет жрать, пока из глазне хлынет, пока не околеет от сладострастия, черным медом налитой от чрева до глотки.Багульное зелье меня бы исцелило с первого глотка, жил бы в забытье и довольстве,как прежде - мечталось Кавалеру - "только бы разок отведал, а там - всегдауспею остановиться".
Даром сладость не дается.- отвечали быстрые сны. А чем заплатить, все знают и ты знаешь.
Кавалер сухо кашлял спросонок.
Пусто смотрел в близкийпотолок, расписанный райскими золотыми павами по смертной русской синеве. Проступалина переносье не сведенные огуречным соком веснушки.
Являлся малахитовый лакей.Предлагал шоколаду с корицей на серебряном подносе с вязью. Кавалер улыбался, ласкалпальцами лисьи меха, мучил строчную отрочку. Оставлял на краю блюдца отмоклую коричнуюпалочку.
Представлял, как бродитокрест бессовестный рассвет. Дома на Басманной, на северо-востоке от палат насквозьстояли. Бабы-холстинницы хлебы ставили, на длинных лопатах в самопечный жар. Лавочникотмыкал ставни. Молочное младеня в тростниковой колыске гулило, молока просило,смотри, смотри, как кулачки жмет, хочет имя свое поймать и не может, тянется к огнюи плачет от ожога.
На Москве всегда всежгут: ночные костры для будочников и нищих зимой, мусор и сухую траву весной, тополиныйпух - летом, опавшие листья - осенью.
Палят обрезанные сучьядеревьев, топят бани, чадят кухонные трубы, в барских домах разожжены для радованияи уюта изразцовые печи, пышут кузнечные горны, на дворах под сухими навесами лежатполосы уральского железа.
Горят в праздничные ивикторийные дни сотни тысяч шкаликов иллюминации.
Горят купола и кресты- золотые голуби о четырех крылах, горят пчелиными тысячными огоньками свечи в глубинахцерквей, за приотворенными окованными дверьми.
Горит на солнце жестяноекружево дымников, и флюгарок, пунцовыми цветами распалены малеванные лица баб наморозе. Румянец - по всей щеке, брови - сажей, губы - вишеньем ржавым цветут. Горитв печном устье ржаной хлеб с закалом, откликается звоном нелуженая самоварная медь- меди колокольной. Горит ярое железо в конских пастях на всем скаку, левая кольцом,права еле дух переводит, а коренная на всех рысях с пеной у рта. Кнут ожигает рыжиебока пристяжной, визжит пристяжная, частит по-волчьи в припрыжку, хорошо пущено!Свистит жиган на кОзлах, на шапке - цыганское золото зажжено. На воре шапка горит.
В октябре волнами зажигалисьвинным и медвяным рощи на монастырских склонах над Яузой и по Москве-Реке. Алаярябина посулила суровую зиму. Скворцы клюют грозди. Их перекличка в дрожащем воздухежестока и нежна:
- Жги- жги! Жги-жги!
Теплые надышанные жильем,воздухи трепещут над крышами точно над пожарищем.
Остановился прекрасныйвсадник, перекреститься у трех церквей - а на склоне играют дети-приемыши в платочкахиз девичьей обители. Бегут парами, ширят круги, хохочут, перекличкой дразня водящего
"Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло,
Стой подоле, гляди вполе,
Едут там трубачи,
Да едят калачи,
Погляди на небо,
Звезды горят,
Журавли кричат,
Раз-два не воронь.
Беги, как огонь!"
Всадник сухими губамишевелит, учит считалочку-закличку наизусть, не сводит врожденной лживой синевы скрестов. Прохожие дивятся - какой набожный.
Красная кирпичная кладкаводонапорных башен, складов и домов изнутри напоена тяжелым горением. Вспыхиваютснегирьи грудки на снегу. Красное, скарлатное, пестрообразное - из огня да в полымя- перекличка мясных и ягодных рядов, на крючьях туши с ободранной кожей, сочноемясо распялено, вырваны черева, оскалены свиные головы, мертвые быки распахнулисвятые глаза, под лавками псы спущенную кровь лижут. Битые зайцы в кровавых шерстяныхчулочках на голой кости пляшут корчами вповал на продажу. Кто старой веры держится,зайчатину не покупает и не ест. Слепорожденное мясо, заячий бочок, как и краснаясмертная одежда - запретное, нельзя вкушать, нельзя надевать по старому закону.Кого в красном похоронят - тот в могиле сгорит замертво.
У церкви Григория Неокесарийскогона Полянке остановился прекрасный всадник, оставил коня на попечение попрошайке,дал грош, вошел, обнажив голову под расписные своды.
Горел Григорий Неокесарийский- снаружи куполами, колоколами и изразцами печатными, алозолотными, где в мураверадужные звери резвятся и цветы и червецы багряные и дива двухголовые и бухвостые,морские и сухопутные Страшного Господа хвалят всяким дыханием. Изнутри горел храмповседневным ярым воском и сусальной теснотой иконостаса, отовсюду смотрели глазамилостивые, с детства знакомые. Так светло стало, что хоть сейчас - вон бежать,единственную радость возвещать встречным-поперечным.
Где, если не здесь, утешенияот еженощного ужаса искать, где, если не доме Твоем, попросить, со всей сладостьюунижения: Останови меня, Бог!".
Днем народу мало. Службачас как окончилась. Холодно и глубоко меж колоннами. Шаркал алтарник, соскребалс пола натекший воск. Кавалер опустил голову, в пальцах замучал купленную рублевуюсвечу с золотой вязью молитвы, самую дорогую, какая на лотке была - для великихпраздников. Успокоился. Вспомнил нужное, произнес еле слышно, со скромностью:
"Многомилостеве,нетленне, нескверне безгрешне Господи, очисти мя непотребного Твоего раба Николаяот всякой скверны плотския и душевная и от невнимания и уныния моего, прибывшуюми нечистоту со инеми всеми беззаконии моими, и яви мя нескверне Владыко за благостьХриста Твоего и освяти мя нашествием Пресвятаго Твоего Духа. Яко да возобнув отмглы нечистых привидений диавольских и всякия скверны, сподоблюсь чистою совестьюотверстии скверныя мои и нечистыя уста и воспевать Всесвятое Имя Твое Отца и Сынаи... и..."
Кольнуло под лопаткой.Стожарное сияние разрослось слева - поневоле отвлекся Кавалер от молитвы и посмотрелво все глаза: десятки тонких свечей расцветали на каноне - в родительскую памятьоставили их незажженными, и алтарник с молитвой теперь одну за другой затепливалих долгой лучинкой, чтобы не пропали жертвы прихожан. Как шибко и дружно горелицерковные свечи, потрескивали фитильками, возносились теплом, огонь к огню тянулся,передавался, потел воск каплями, беременел потеками огонь...
Сколько огня у Тебя Господи,поделись со мной...
Осень дождливая, сыростьнепрестанная. Нет, нет от простого соломенного жгута кровля не займется, а надочтобы не погасло, чтобы разом полыхнуло, полстены и стрехи, и дранка и пакля в щелях,негасимое горючее зелье надо отыскать.
Где искать я знаю."
Зачарованно любовалсяКавалер на церковные свечи. Упала к ногам рублевая свеча, покатилась.
Ветры-вихоречки, ветерМоисей, ветер Лука, ветер Федор, ветер Анна, ветер Татиана, ветер Катерина. Дуйтеи бейте по всему белому свету, распалите и присушите медным припоем душу нетленнуюк телу тленному, молоком досыта кормленному, и несите меня от вечера до восходаЧигирь звезды, в воду сроните - вода высохнет, на землю сроните - земля сгорит,на скота сроните - скот подохнет, на могилу к покойнику сроните, костьё в могилезапрядает. Чтобы одну думу думал, одно дело делал, чтобы не мог дня дневать, часачасовать, ни едой отъестся, ни питьем отпиться, ни гулянкой загулять, ни в банеотпариться. Чтобы одно похотение сквозь семьдесят костей, сквозь буйную голову,сквозь ретивое сердце, сквозь ясны очи, сквозь ручные жилы по мой век, по мою напраснуюсмерть - Смородину, пока все желанное не исполню дотла...
На церковном дворе перекрестилсяКавалер, и, не медля, поехал исполнять задуманное дело.
Глава 6
Месяца китовраса шестопятогочисла в нелепый час, происходило на Москве колобродное гулевание и великий торг.
На Сухаревой площадирасхваливали книгоноши писаные и печатные книги да лубки срамные и Божественные.
Живой Град Ерусалим ишута Гоноса-Красного носа, и Пригожую Блинницу, и Еруслана Лазаревича, и как бабана ухвате скачет, хочет царя скинуть, а дед бабу крестом крестИт, да из пушки пердит.