встряхнул и взмолился - избави Бог от мышиной потравы.
Тут в мешке зашевелилось,да загуркало, да выкатилась из мешка кошаточка, будто клубочек, умыла морду, распушиласьи пошла мышей душить!
- Серенькая? - спросилаМаруся и щекой к плечу Китоврасову приткнулась.
- Серенькая, - согласилсяКитоврас, - Так и сберегли урожай. А Богородица кошке-полосатке положила на лобпервую букву имени Своего. Угадай, какую: Аз, Буки, Веди, Глаголь, Добро, Есть,Живете, Земля, Иже, Како, Люди, Мыслете...
- Мыслете! - кричалаМаруся-угадка.
Поводила Серенькая крутолобьем,показывала Богородицыну буковку "М" полосками на пепельной шерсти межушек замшевых.
Китоврас промокал Марусиныстопы распаренные чистой суконкой.
- Скажи, с кем Серенькаяходит дружить?
Чуть задумался Китоврас,ответил:
- Ходит дружить Серенькаяна дальний двор, навещает курочку-однокрылку.
А Маруся баловалась,болтала ногами, не хотела чулочков колючих. Но как услышала про черную курочку,продела ножку в скатку чулка, по обыкновению переспросила:
- Почему курочка однокрылка?
Пришлось рассказать.
Не жил, не был поп несчастный,Аввакум, погнали его пешего в страшные земли, с женкой Марковной и детушками, абыла у них курочка, собой черненька, по два яичка на день приносила ребятам малымБожьим повелением. Была та курочка одушевлена, протопопово семейство кормила, ас ними кашку сосновую из котла клевала, а рыбки подадут, так и рыбку клевала. Ане просто так курочка протопопу досталась. Раз у важной боярыни куры все переслеплии мереть стали, прислала кур в решете боярыня протопопу - чтобы помолился, гонимый.Пел молебен Аввакум, воду святил, в лесу корыто куркам сделал, кормил с руки моченойкорочкой, вылечил Божьим словом, отослал назад боярыне, а та на радостях, оставилачерненькую курочку, однокрылку, какую не жалко калечину, на прокорм Аввакумовымдеткам. Тяжкий путь выпал изгнанникам, радовала однокрылка детей яичками, было чемкрапивные щи забелить. А стражи-собаки той радости стерпеть не могли да и затопталикурочку яловыми сапогами. Как на разум приходит, жалею ту курочку, как человекаоплакиваю.
- Умерла курочка?
- Нет, Маруся. Аввакумв срубе сгорел до косточек, не осталось в России никого живого, правые и виноватыене уцелели, а однокрылка, черненькая курочка протопопа Аввакума по сю пору жива.Вот к ней наша кошка Серенькая по ночам гостевать ходит.
Маруся снова хваталакошку под микитки, крутила, как ветошку, шаловливо.
- Покажи мне курочку!
Щурилась старая кошка.Помалкивала. Облизывалась.
Спать пора.
Гриша Марусе особо постелилпод окошком, как всегда.
Поставил в изголовьекружку с водой, положил на дно серебряный крестик, как всегда.
Вечернее правило прочли,добавил Китоврас деревянного масла в лампадку синего стекла, как всегда.
Сказал:
- Спи, Маруся. Забоишься,вставай, меня буди.
Легли оба под цветнойситец - малая и старый на спину, руки за голову заломили, как всегда.
Серенькая у девочки нагруди пристроилась, навевала дремоту воркотанием, как всегда.
Первыш в конуре спална соломе, стукал об пол задней ногой. Бежит, бежит во сне, убежать не может, каквсегда.
Черная курочка-ночь покрылаодним крылом дом в Нововаганьковском переулке, у подножия Предтечи.
Бродил по окраинам октябрьс воровским фонарем, воды подмывали берега, меняя их облик, полнились подвалы земнойсыростью. Замерли лопасти речных мельниц. Ненастье минуло, впитались дожди в деревообжитое, в промоины трехгорные, в желоба, да кувшины, да в кадушки с мочеными яблоками.
Ни огня на Пресне.
Скользко поднималисьполуночники-чужаки по косогору, от реки Пресни, падали, изгадились, друг другу рукуподавали, чуть поклажу не потеряли.
Прыснули две тени - однасермяжная косая сажень, вторая - фасониста, рюмочкой препоясана, невесть в чем душадержится.
Задышали на вершине холма,хорошо, как хорошо! Дошли.
Стрёмно дышала осеньбочкой винной, прелью лиственной, черноземом, хмелем да миндалем.
Водостоки раззявилисьжестью и вспенились раструбы брагой октября. Щебетал последний дождь на кровлях,низко к крестам и наготе ветвей опустились лобастые войлочные небеса.
Фомка кривая - воровскаяподружка - сбила напрочь засов.
Скрипнула настежь воротина.
Тявкнул Первыш с хрипом.
"Чужой!"
Нож в пёсий подгрудокпо рукоять прыгнул с проворотом. Журба пёсью морду вывернул, только хрустнуло. Ловкоедело, не вякнул - из ноздрей поплыло черное.
Положил сторожевой Первышвыворотную морду на лапы. Издох.
Перекрестился с испуганаоборот Наумко Журба, туесок стиснул, снял крышку и черным вязким облил стены идверь - так щедро, будто кропил.
Полилось жирное варевопотеками.
В воротах Кавалер с потайнымфонарем в клетушке стоял. Качался с носка на каблучок.
Жгут соломенный вынулиз-под полы, запалил куклу на фонарном фитиле и бросил высоко и метко.
Огонь на Пресне.
Тягость свинцового снабеспокойна, а во сне черные лисы за красными лисами колесом сплелись, с треском,сполохами лоскутными.
Угадывала Маруся сквозьсон голос колеса бесноватого, косточки в мясе стонали, светлая коска на ситце перепуталась.Пленный Зверь Китоврас во сне Ерусалим посетил, голову повесил, вели его соломоновыслуги по соломе, трескались ребра, Китоврас поворачивал тулово влево.
Навалилась дурнота нагрудную кость - сладкая тоска - быстрые Марусины сны - Серенькая уснула всем весом- давит меня! Брысь! Брысь! - забоялась во сне Маруся.
Села в постели Маруся,метнулась Серенькая с плеча, заскакала боком, шерстку на спинке встопорщила.
Веселый свет повсюдуплясал.
Текла из-под пола ярь.Лисы, лисы, красные, черные по половицам колесили - не во сне.
Вцепилась Маруся в коску,ступила на половицу шерстяным чулочком - провалилась половица искрами, кислый чадзадушил кашлем, затлел мысок чулка. Из-под двери ползло волнами угарное, черное,большое, сладкое, смертное, само не свое.
На лавке навзничь умиралКитоврас от угара - метался во сне по Ерусалиму - горела солома, и Соломоновы слугизаживо горели, и несло от Писания горелым пером и костью горелой смердели небесатростниковые.
По тлеющей гари побежалаМаруся к двери, толкнула и отшатнулась - стала кружиться, в приплясе била по занявшемусяподолу ладонями - колоколом белой детской рубахи раздувала жар.
Пламенем двери занавесились,в сенях ревело и рвалось, аленькой лентой опутало Марусю со всех сторон, выбежатьбы ей, покатиться с плачем по мокрой осенней земле, по листикам, но поднялась упорога страшная кобылья голова-сторожиха и пустые глаза ее с треском горели, непускали наружу.
Затрясла Гришу КитоврасаМаруся, в скулы целовала, по скулам била, бороду драла, кричала имя в дыму.
Открыл темные глаза Китовраси просто встал из одури смертной.
Огонь на Пресне.
Бежали с ревом люди сокрестных дворов, в чем были, с чем попало.
Кричал Иоанн Предтечанесчастье в пять малых колоколов.
- Огонь! Огонь! - кривлялсяЖурба безносый в палисаде, туесок пустой не отпускал.
Встали люди перед поджигателем.
Замерли. Не могли прикоснуться.Оглашенные изошли.
Вся Пресня деревянная- порыв ветра - и наступит нам всем красная смородина до рассвета.
Мужики с Пресненскихберегов песок волокли на покрывалах, кидали ведрами воду - а от воды еще пуще вспыхивало.
Дело начали женщины.
Молча повалили женщиныНаумку Журбу и наотмашь щеку вырвали, зубы блеснули из кроветочной человечины.
Потом и остальные набросились.Месили сухотку ногами. На мокрые куски растаскивали, в пасть головню сунули, забилив самое горло, запекся язык.
Новые и новые голосак Китоврасову дому со всех концов стекались для самосуда и свидетельства.
В незыблемом оке, в тениколокольни посреди Нововаганьковского переулка стоял Кавалер - руки раскинул, впустоту над собою смотрел. Слушал, как рвали руками Наумку Журбу на хрящи, как баграмиобрушивали внешнюю кровлю, как потреск хворостный Пресню на крепость испытывал искорками.
Как во сне обегала толпаКавалера, незримого всем. Оземь колотились на бегу их босые пяты - от тяготы плотскойрокотом сотрясалась земля, которую Господь не остановил.
Взял Китоврас Марусюна руки. Закрыл плоской большой ладонью затылок, коску эту светлую, незаросший родничок.Лицо к груди притиснул тесно-тесно.
И ступил на костровыеполовицы босиком.
Под лавкой переминаласьлапками серенькая кошка, хозяевами позабытая, воркотала горлышком то ли в страхе,то ли в тоске. Забивалась тесней в угол старуха, сгорбилась, топтала, топтала белымилапками, просила у нас спасения, милости людской выпытывала, щурила больной бельмоватыйглаз.
По щелке по сквознякудоползло до кошки пламя и пошло по шерсти.
Стала кошка рыжая. Закричала.
Лопались в пекле яички- писанки по стенам.
Смолкли свидетели, спряталилица в широкие рукава.
Вывалился Григорий Фроловиз горящей двери, с Марусей на руках.
Горел Китоврас, за спинойего балки ухали, в праздничную россыпь, в преисподнюю.
Портки горели и рубаха.И борода вспыхнула и брови и ресницы. И ладонь горела и пузырилась волдырями, скворча.Правая ладонь, что Марусину головку берегла.
Уставил осенние звериныеглаза на Кавалера и впервые увидел его с ног до головы.
Кавалер оступился, попятилсяи бросился прочь, обе руки крест накрест на свинцовом горле стиснул и сгинул к Московскимзаставам, будто коросту сорвали.
Восемь шагов по Преснесделал Китоврас в пламени, бросил Марусю и упал ничком в перегной огородный навсегда.
Как тушили одеялами живоепламя. Как женщины принимали в кровавые руки Марусю, как расчесывали, рвали гребешкамиобгоревшую косу, как валяли на черноземе, чтобы тление потушить. Как жевали подорожники на ожоги плевали кашицу. Как грудную клетку поджигателя да кусок хребта с позвонками