кровь на кровь - брань да смерть, не сольется орда с ордой, выйдет смертное дело,уродилась Анна в мать - нравная и мудрая. Уж давно про себя жалел Борис о сговоре,и женишка-то в стилице не приветили, сызмала в молодом червоточина, и брата старшего,слышно, из фавора турнули, да и родня чванная, скупая да злопамятная.
А ведь права девка. Еслибы кричала, слезы точила, ножкой топала, не поверил бы.
Встала Анна. Плечи всетчатую шаль тесно укутала, концы на груди стиснула. В дверях обернулась и отсеклапресным голосом:
- На косе удавлюсь.
Бояре, а зачем пришли?Молодые, а зачем пришли? Бояре, нам невеста нужна, молодые, нам невеста нужна! Бояре,а какая вам мила, молодые, а какая вам мила? Бояре, нам вот эта мила, молодые, намвот эта мила. Бояре, она дурочка у нас, молодые, она дурочка у нас. Бояре, а мыплеточкой ее, молодые, а мы плеточкой ее. Бояре, а мы пряничком ее, молодые, а мыпряничком ее. Бояре, у ней зубки болят, молодые, у ней зубки болят. Бояре, не валяйтедурака, отдавайте нам невесту навсегда.
Ранним утром снарядилина вороньем дворе крытый возок, неказистую калмыцкую кибиточку. Поставили в оглобликонька пузатого мужицкой породы, такого бородатенького мохнаяка - который везетне шибко, да увозит далеко.
Как от пожара бежалаиз Москвы Анна Шереметьева, не следила, какое барахло в скатки да баулы сонные барскиебарыни укладывали.
Куда Господь пошлет,туда и поеду - в Тверь, в Саратов, в Рязань, в Чухлому, лишь бы подальше от Харитоньевапереулка.
Отец и братья средниеторопливо провожали, крестили мелко, придумывали, как свадебный отказ преподатьнесбывшимся сродникам, Анна стояла в сенях, грызла на добрую дорогу черствую просфору.
Села на скамью, резкополог задернула.
Лоб горячий сдавила пальцами.Ёкнул конек селезенкой, тронул рсцой с места, взвизгнули смазные оси, замесили ободьярасступицу вселенскую.
Пророчица Анна и НиколайЧудотворец на двойной доске запеклись недописанные. Отступил зограф болгарский.Уронил кисти, устал и заснул на сквозняке.
Вся Москва вслед АннеШереметьевой из лабазов, да келеек девичьими и бабьими голосами запричитала, расстелиластон:
- Ду - ура!
Глава 10
Пошли девОчки завиватьвеночки. Кто венков не вьет, того матка умрет, а кто вить будет, тот жить будет!
- Ай, русалочки, русалочки,умильные русалочки, правду молвите, какой мерой лен да пшеничка уродятся? По колено,или по пояс?
- По пояс, кума, по пояс,как на жирном погосте.
- Хорошо, хорошо, моирусалочки, нате вам шмат сальца человечьего, подсластитесь напоследок, тем, чтоплохо лежит!"
Вместо человечьего клалина межах сало поросячье, русалки близоруки - дай-то Бог ошибутся угощением.
С обманными песнями инаговорами по луговинам подмосковным голубым бродили пьяные русальщики, весну хоронили,таскали высоко на оглобле конский череп, взнузданный и расписанный в четыре основныхлубочных колера: красным, желтым, зеленым, синим.
Всем известно, что опаснымаревные непрочные дни раннего лета, когда травы силу набирают, когда по старымдорогам богомольцы бредут к Сергию, когда петров крест цветет и по сырым оврагамо полночи чудится переливами смех и рукоплеск мертвых девиц-омутниц. Услышит небывалоедело конный или пеший, опрометью побежит, нахлестывает коня без жалости, надвигаетшапку на лоб, из последних сил спасает мясо православное.
Но скоро поймет беглец,что как ни рвет жилы, как ни задыхается конь по горло в черном травостое - а всена месте стоит, будто муха в меду увязла - ни тпру, ни ну. Утром только шапку окровавленнуюнайдут на обочине. Покачают головами чужие люди, шапку похоронят, как голову, тамже, у обочины глинистой, вечным умолчанием почтят - мол, был прохожий человек, дасплыл, а имя ему Бог веси. На грядущее лето вырастет в овраге черная Папороть Бессердешная.Поделом тебе, беглец - не любо - не слушай. Мало ли кто на поле где лен-конопель,гречиха - ржица, хмель да овес, в сумерки босиком носится, в ладоши хлопает и кличетпо-кукушечьи "Ух, ух, соломенный дух! Меня мати породила, некрещену положила!".
Земляника белыми крестикамицвела под Москвой.
В черностойных сырыхлесах близ Сапожка и Ряжска, русалки водились целыми гнездами, в Туровском борунагие русалки скакали верхом на турах и оленях никакой боярин-охотник не смел тронутьнечистую ездовую скотину, потому что везде найдут мертвые девки нарушителя, и мольбуне выслушают, а стальными глазами прильнут к замочным скважинам, окна облепят белесымиладонями снаружи. после полуночи в горницу проникнут болотным паром и выпьют врагаизнутри, через нос, глаза и уши, как гусиное яйцо сквозь скорлупу. Наутро толькокожа да кости под постельным пологом валяются, а под носовым хрящиком последняякровь запеклась мармеладью. Баю-бай.
Русалки восходят из водна Светлое христово воскресение, когда вокруг церкви обносят Плащаницу.
Тогда не зевай, ключарь,прикрывай двери храма поплотнее, иначе русалки набегут на церковных свечках греться,и крестом не выгонишь, только и останется, что церковь проклятую заколотить и оставитьвсем ветрам на потребу, иконостас безглазый истлеет, в алтаре вороны насрут.
Все дни у Господа в рукавестрашны, но страшней прочих
Духов День
Вот тут-то русальноешутовство большую силу набирает.
До Духова дня русалкиживут в водах и пустых местах, а на Духов день выползают на косые берега, и цепляясьволосами за сучья бурелома качаются, будто на качелях с мертвецким стеклистым клекотом,бессмысленном в смерти:
- Рели - рели! Гутеньки- гутеньки!
Твердыми холодными губамитпрукают, языки проглатывают, беснуются умильные русалочки.
Есть смельчаки - ловятрусалок за волосы, волокут в избу, нет живой жены, так нам и мертвая годна. Мертваяжена никому не в тягость, ест мало, все больше питается телесным паром ловца и скоробесследно истаивают вдвоем. Вот так и стоят по всей России заколоченные крест-накрестдосками выеденные избы, никто в них не селится, только на Духов день теплятся впустоте мертвые огоньки и слышно далеко, страшно и нежно:
-Рели - рели, гутеньки- гутеньки!
Нельзя бросать в водускорлупу от выеденного яйца: крошечные русалки - мавочки построят себе из скорлупкибольшой корабль и будут на нем плавать, малявки, притворно глаза слезить, в водоворотахколыхаться, баловаться.
Опасно строить дом наместе где зарыто тело нелюбимого выблядка или иное скотское мертвородье, не будетвам по ночам покоя, возьмется пустота по ночам летать, милости просить, а развеесть милости хоть малость у божьих людей?
Встретится на молодомсенокосе, где горький молочай и медуница и клевер-кашка расцвели голая русалка испросит:
- Какую траву несешь?
- Полынь.
- Прячься под тын! -крикнет русалка и мимо пробежит, простоволосая, голобедрая, мокрая.
- Какую траву несешь?
- Петрушку.
- Ах, ты моя душка!- крикнет русалка и защекочет до смерти пепельными пальцами без ногтей, уволочетна плече далеко - высоко.
Ей мужское тело не тяжело.Она сильная. Она все вынесет.
Брехня.
Русалки на русскую волювыходят редко.
И все они.
Очень стары.
...Москва выстроена,вся, как есть навырост, заподлицо тесаны сундуки, особняки и сараи. Будто спросонокзамыслили Москву, раскидали садовыми и монастырскими узорами окрест. Встал городна семи грехах, да на болоте, в нем хлеба не молотят, горькие слезы да объедки совсей России прячет Москва от века в боярские рукава.
Оглянуться не успелиробкие постояльцы и веселые переселенцы, а Москва уже заматерела по-волчьи, украсиласьоскалами улиц, закипела многолюдьем, заскрипели черные возы по святой дороге: сквозьНеглинные, Львиные, Курятные, Воскресенские ворота, и дале, через Яузские овражины,до Ростокинских царицыных акведуков. Вне России Москва - бесприданница. Вне МосквыРоссия - безглавица.
Помнит Москва, что стоиту колен ее розовая звонница Преподобного Сергия, где бессмертная истинная Пасхаживет. Сквозь сон повторяет Христово Имя Новый Иерусалим, там чудотворная вода сквозьмедный крест течет от полноты вечности.
Уводит навсегда торговцеви каторжан стальная Троицкая дорога под рассыпными российскими косыми дождями надпарными пажитями, над осиновыми перекрестками - росстанями.
Тесна Москва, ни жива,ни мертва, спустя рукава, вдовая невеста, на реке-Смородине обноски стирает подКаменным мостом, вальком лупит, бьет с носка. Тесна Москва, но прекрасна, как оставитьее, посоветуй.
И в преисподней настигнетМосква многоглагольным колоколием, скрипом ставень и дверных петель, женским смехоми запьянцовской песней в красный день на улице, дробной тревогой конских копыт пополуночным мостовым, тяжелым плеском осенней воды в пресненских горьких колодцах.
Большое ненастье в пасмурномсаване ступало по сугробам босиком. Касьян немилостивый, високосный пустосвят, вёлпо сугробам медвежьи и волчьи свои стада на Москву. Нет спасения, Москва-тоска.
Везли дрова на богатыеулицы черные подводы, много тепла надобно в лихие февральские дни, до великого постадуша испачкаться успеет. Привязан был город к небесам печными дымами - незыблемземной жернов, далека от земли любовь, как Господня птица. А Господних птиц не увидишь.И туманны Его холмы.
...Вдребезги разбилась о самшитовую столешницубогемская хрустальная рюмочка.
- Сучка! Волочайка якиманская!До Государыни дойду! - гневалась в краснопером холодном доме у Харитонья мать-москва,Татьяна Васильевна, в каленом гневе себя забыла, изволила посуду колотить.
- Подай, раба, хрупкое!
Била об пол в бешенстве.
Трепетные руки челядинки-калмычкипротягивали Татьяне Васильевне блюдечки с эмалью. Приживалки и собачонки напичкалисьпо-тихому под мебеля пыльные.
Упаси Бог пикнуть, покас барыни запальный гонор не сойдет - молчи, раб, бока да чуприна целее будут.
Как смели последнемусыну свадебный отказ подсунуть после сговора! С кем враждовать вздумали, давно ли