сквозняк.
- Батюшку надо... И способныхженщин... Обмыть, нарядить... - вспомнил Кавалер.
- Всех уже пригласили,не беспокойся, - ответил Царствие Небесное - Ты свободен.
Когда освободили окна,карла снова уселся напротив на стопку книг, и засмотрелся Кавалер в карие глазаЦарствия Небесного - никогда прежде не было ему так спокойно.
Будто по-писаному ведалКавалер, Царствие Небесное понапрасну судить не будет, спокойная ласка и вечноеверное дружество во взгляде Царствия Небесного крещенской иорданью застыло.
Спросил Царствие Небесное.
- Хочешь ли ты, чтобыя остался в твоем доме?
- Да, - не раздумываяпозволил Кавалер Царствию Небесному.
- Возьми свои книги,иди, читай их, сколько сможешь. Берегись себя, но ничего не бойся. Твои яды в тебе.А я буду приходить к тебе в сумерках и беседовать. Ответь снова: хочешь ли ты, чтобыя остался в твоем доме?
- Да. Приходи и беседуй.Вот и славно, -но, опомнившись, крепко сдавил Кавалер щипком свою пышную щеку свысохшим слезным следом, будто прочь с костей сорвать хотел, посмотрел отчаяннона Царствие Небесное:
- Скажи мне, почему совсех сторон говорят, что изменилось лицо мое с ноября. Да и сам я чую, что неспростарасцвел, что со мной, отчего наказал меня Господь красотой, как проказой?
- Тебе лучше знать,- ответил Царствие Небесное, и как обезьяна, горб почесал, подобрал с половицы опорожненнуюсулею. - Можно ли в эту малую емкость бочку перелить? Нельзя. Так и в тебя Господькрасоту на десятерых потребную влить хочет. Будешь хорошеть с каждым днем, но потомтреснешь по швам от излишка.
Брезгливо содрогнулсяКавалер, отвернулся от Царствия Небесного.
- Что ты мелешь? Разве"хорошо" бывает "слишком"?
- В свой срок узнАешь.Это Божья шутка. Есть у меня для тебя подарок, только ответь сперва: хочешь ли ты,чтобы я остался в твоем доме?
- Хочу, и недоверчивовстряхнул карлу за плечи Кавалер, - зачем все время спрашиваешь?
- Больше не стану - осклабилрезцы Царствие Небесное. - Трижды ты разрешил мне. С меня довольно по уговору. Держиподарок. Он будет тебя любить. Подобное к подобному льнет.
Сунулся черный карлав угол - бросил на колени Кавалеру дар. Живое забилось в страхе.
- Зверёк... - удивилсяКавалер и, не веря подарку, обрадовался.
То был живой белоснежныйхорек-фретка, таких итальянцы называют фурро, на мордочке черная маска, глаза -бусинки с алым отливом, лапочки внимательные, спинка гибкая и податливая, шерстьвзъерошена, когда Кавалер, боясь испугать, прикоснулся к нему, встопорщился зверь,кольцом свился, "не тронь меня!"
Помнил Кавалер, что старинныелюди придумали, мол, белый хорек фурро или горностайка - зверь не простой, пачежизни ценит чистоту шкуры своей, и ловят его жестокие особым образом. Нельзя драгоценнуюшкуру попортить выстрелом, а выслеживают ловцы те тропы, по которым горностай ходитк проточным ручьям пить и разливают на тех тропах зловонную навозную жижу. И гонятего трещотками и колотушками в самую грязь. Видит малый зверь, что по грязной дорогегонят его и противится участи, понуро поворачивается и самовольно в руки убийц идет,чтобы остаться чистым.
- Спасибо тебе, ЦарствиеНебесное, - вполголоса поблагодарил Кавалер и лаской зверька дареного успокоил,тот застыл, уснул, часто-часто дышал под ладонью.
Ничего не ответил ЦарствиеНебесное, глумливо красный стручок языка показал и - фук - потушил лампу. В сумеркахсереньких погасло и рассеялось лицо карлика, но остался на миг в воздухе зоркийжелтый глазок. Черное пятнышко-щелка зрачка поперек янтарика. Мигнул и скрылся.Так черный карла по имени Царствие Небесное, трижды приглашенный советчик и насмешникпопрощался до поры.
Бессильно у образа древнегоповисла пустая досуха лампадка.
Зашипел в масле фитилеки засмердело гарью. В той гаревой вони открылась Кавалеру такая сладость, что неснилась никому на Москве.
Паленый голубочек в глубинеголубой подо лбом крылами забил. Почудился юноше в пресненском смраде угарном икопоти большой яблоневый цвет, бело-розовая пыльца, благоухание, которого и райбы не выдержал во аде своем. Убийца.
Опрокинулся Кавалер насолому от усталости. В полдень нашли люди Кавалера спящего в обнимку с мертвой старухой.Отнесли сонного барчонка в высокую спальню. Не смог проснуться Кавалер, только зверькаот себя не отпускал, хотели забрать - да хорь-дьяволенок кусался, так и отступились.
Хромой февраль горлоМосквы стиснул скользкими оттепельными пальцами и засмеялся навзрыд простуднымикапелями, неурочными паводками.
Там, где яблоневый цвет,там и пожар. Пожар отреченных книг, пожар души последнего сына.
Встречай, Москва, разпостроена.
Путались безымянные переулки,обрушивались вороны и серые галки стаями на пустыри. Все дороги заново перестелилибесы кругалями - ни одна на старое место не приводила. Ничего не различить в сумеркахгородских и телесных, пока красного петуха не пустили.
И стал свет.
Глава 12
...И стал свет.
Истекала в строгостии трезвости Средокрестная неделя Великого Поста.
Давно собрали и сожгливесь сор и скверну, обмели швабрами паутину с потолков, даже перед лачугами навелиробкую чистоту.
Псы-побродяги и те говели,не сыщешь в отбросах ветчинной шкурки или рыбьего хребта. Московские псы поджалиживоты к хребтам, на луну не выли, вежливо ждали разговин.
Нищие просили на папертяхбез песен. Угрюмо переговаривались за работой мастеровые в полуподвалах, впроголодькоротали оттепели.
По утрам сугубые молитвенникипили в людских и господских комнатах морковный кипяток вприкуску с ржаными сухарями.Одевались в затрапезное, вкушали с надколотой посуды, ради постной скорби.
Кислым солодом, укропнымрассолом и маревыми водами несло с проталин и вражков, на вербные заросли садилисьхохлатые пролетные птахи-свиристели.
Пьянственные дома, балаганыи мясные лавки остыли и опустели.
Оседали по ночам с материнскимкоровьим вздохом почернелые снеговые горбы в подворотнях.
Обнажался лживый суглинокна окольных трактах.
В стволах встрепенулисьзастылые соки, у корней прихотливо протаяли до тесной земли круглые бочажинки, деревьяобступили в полусне безмужнее брачное ложе Москвы, заслонили постылые ласточкиныхвосты бойничных выступов кремлевского посада.
Зверствовал Кремль, краснымикирпичами богохульствовал, громоздил гребешком крепостные стены по земляным накатам.Смягчали кремлевское зверство рассветные главицы монастырей.
Назло сухопарым постникамвсплывала над замоскворецкими кровлями в заклинаниях прославленная белорукая Чигирь-звезда,блудячая планида, мати месячному нарождению, предсказывала человекам счастие илинесчастие. Грозное знаменье язычницы - течной весны.
Бессолнечные полдни,но сияние на весь свет расплескалось такой силы, как грезится перед казнью или ссылкой.
Кроткая охрана, светкрестопоклонный, являлся перед глазами, будто первое голое слово.
Бывает ли голым слово?
Голым, как игла. Голым,как луна. Голым, как Бог?
"- Нас луна поедает,мы к ней после смерти влекомы... Мы подобны овцам Луны, она чистит наше стадо, питаети стрижет, сохраняя для своих целей, но когда проголодается, то убивает нас тысячамии десятками тысяч, без милости, - медленно повторил Кавалер полюбившуюся строкуиз "Лунника".
О многом говорила емукнига: о ночах месячных и безлунных, о затмениях и погодных кругах, толковала лунныепятна, влияние тела луны на отливы и женские регулы, на заживление ран и бред безумцев.Были и дельные советы: в лунную ночь, в лесу густом или кровля к кровле застроенномместе легко уйти от преследования, вступив в тень и затаившись - оптическая причудаполнолуния сделает человека безликим невидимкой. Большое подспорье ворам, тайнымлюбовникам и шпионам. Учил "Лунник" в соответствии с фазами младшего ночногосветила смешивать целебные масла и афродизиаки, варить ядовитые зелья и находитьстороны света в пустынной местности.
Кавалер перевернул страницуи отложил книгу на подоконник. На тяжелом лицевом переплете в старые времена выжегпалач по красной испанской коже слово "В.О.Р.Ъ".
Протер покрасневшие отчтения веки, улыбнулся. Точно горсть соли бросили в глаза, всякое начало тяжело.
В нагоревшую светильнюспустился с потолка домовый паук и сгорел в миг, зашипев, как волосы.
Кавалер и не заметил,как щедро и споро наступила в Москве весна.
Полтора месяца провалилисьв прорезь сухого поста и одиночества.
Те дни Кавалер и постомназвать не мог, потому что учили его: постные дни - это борение со страстями, аразве есть борение у того, кто не жаждет и не голоден, и не помнит ничего, кромешелеста книжных страниц.
Миновали книги отреченные,вслед за ними пришел черед иных.
Скрепя сердце, отписалКавалер чванливому старшему брату, чтобы недостающие сочинения из загородной библиотекиприслал в Харитоньев переулок по списку.
Скаред петербургскийпомялся, но просьбу исполнил.
Посетовал только: Вконецочумел ты, братец, вздумал читать, как попович. Позоришь семейство, что в светескажут? Все господа, как люди, делом заняты, а наш - стыдно и вымолвить, как днипроводит - читает...
Наступило время навигацкихи фортификационных трудов, космографий, дипломатических протоколов.
В те дни Кавалер нечаянноузнал, что один раз на чертеж крепостцы или редута взглянув, после по памяти, способенначертить увиденное один в один, не сверяясь с книгой.
Множество точно исчерканныхлистков под скамьями в спальне шуршали, как листья-паданцы.
Книги.
Лукавый Маккьявель-тосканец."Весь Свет" натурфилософа Абросимова, античные сочинения и медицинскиеатласы, описание ядов и противоядий, книжицы, как выжить в бесплодных местах, какимитравами в одиночку скрытый недуг побороть, как отделить в беседе ложь от правды,по содроганию лицевых мускулов и мелким жестам собеседника, и как свои мысли никому