Засиделся допоздна, ногана ногу, высоким сапогом качал, прихлебывал красную шведскую водку, во всем сомневался.Сказал, что в смутное время скрывать чумную Богородицу опасно, пусть остается, носундук с деньгами необходимо изъять.
Прощаясь, Еропкин твердообещал: - Будет кровь.
Послали солдат с подьячимизапечатывать ящик для приношений и усмирять неразумных. В ту же ночь москвичи закричалив тысячу глоток:
- Грабят Богородицу!Не дают молиться!
В девятом часу утра бунташныеворвались в Чудов монастырь.
- Грабят Богородицу!
Оборвали серебряные окладыс икон, разбили архиерейский дом.
С присвистом ворвалисьребята в погреба купца Птицына, раскололи винные бочки, черпали шапками и колпакамизелье, опивались до смертной блевоты. Тонули в срамном пойле. Насиловали девок ипевчих мальчиков прямо в самотечном сусле аглицкого пива пополам с грязью. Растащилимитрополичью библиотеку из того дома, где в старое время сиживали постриженные цари.Все оконницы были выбиты, картины изодраны, мебели изломаны в прах, пущены по ветрупсалтыри и книги всех художеств надлежащих на разных языках и разные рукописныелисты.
На конюшенном дворе всекареты и коляски захватили. Били ломами.
Монастырские служки говориливорам, что коляски не архиерейские, но чудотворцевы. Воры отвечали со смехом, чточудотворцы в колясках не ездили. Воры сажали служек в расписные коляски, обливаливорванью, поджигали и пускали вниз по Васильевскому спуску, горящих людей в горящихколесницах. Вертелись на пестрых осях колеса. Несло уксусом, мясом и паленым волосом.
Бунташи в беспамятствебросались на оружие с голыми руками.
- Чернь, стой за веру,бей солдата до смерти!
Литовской погоней понебесам наискось гнала Ксения свои осенние стада: перистые облака, листопад, ненастье,высокое сияние сентября. В красных сапогах вприсядку приплясывала Москва.
До вечера легким порхомкружились над Красной площадью книжные страницы. Перья аистов, черным по беломуписанные, осыпались на мостовые.
В Чудовом монастыре всесвятые образа были оборваны с гвоздей, ризница растащена в щепу. Евангелие, хотьи оставили от стыда на алтаре, но сорвали с него апостолов и унесли, разорвали вкуски антимнист, разграбили сосуды, иконы обругали выколотием глаз.
Улицы наводнились людьми,бегущими домой с добычей, кто с виноградными напитками в сулеях и в засаленных шапках,кто с холстинами, кто с юфтей, и у всех глаза соленые, как у седой Боголюбской Богородицы-Чумички.
В татарскую ржавчинуперегорали набережные рощи над Москвой-рекой, тянули к небесам голые развилки ветвей.В рощах хорошо убивали. Трое суток продолжались в Кремле ломка и грабеж.
Всюду шатались распьяныемужицкие артели с дрекольем, били докторов и караульных, самовольно распустили Даниловскийкарантин, освободили сидевших в Розыскном приказе веселых каторжников, больных пустилипо домам, кого ноги носили, те поднялись. А кто лежал пластом - тех сжигали заживо,в рот лили ворвань и смолу.
Мелкие писаря со словпогромщиков и мародеров, составляли бумаги с требованиями, чтоб хоронить, как прежде,при церквах, а не на заставах, больных не брать в карантин, лекарям и докторам ихне лечить. Доктора-иностранцы все зелейщики и фармазонщики, нарочно пускают в водуядовитые споры моровой язвы, везде нюхают, рядятся в хари и злоумышляют.
Требовали распечататьбани и полпивные, выдать для смертного избиения всех виновников московской пагубы.Бумаги отсылать было некому - все адресаты выбыли.
Архиерей Амвросий скрылсяв Донском монастыре. Приобщился Святых Тайн и смертно затосковал. Просил через посыльныхЕропкина, чтобы тот выдал ему пропускной билет за город. Вместо билета Еропкин прислалдля охраны пастыря одного офицера конной гвардии.
Стали закладывать дляАмвросия лошадей, пока возились, толпа ввалилась в ворота Донского монастыря. Амвросийнадел серый мужицкий кафтан и спрятался от Москвы за иконостасом. Бунтовщики выволоклиего за щиколотки на двор перед трапезной и лазаретом, чтобы не сквернить святогоместа кровью.
Пастырь стыдил бесчинных- многие дрогнули, хотели отпустить - вперед протиснулись кабацкие целовальникис дрекольем, один крикнул: Чего смотрите? Он колдун, он нас морочит". Толпасомкнулась и быстро убила архиерея. Тело с выколотыми глазами бросили остывать насоломе.
Для сбора по всем церквамударили в набат. Говорил Егорий меж Тверской и Никитской. Откликался Никола у Троицкогомоста, и брат его - храм Николы Стрелецкого подпевал. Говорили, перебойным гуломвсе храмы вокруг Кремля.
Камни содрогнулись, когдана Иване Великом красными утробами гаркнули Медведь, Реут, Вседневный, Лебедь иСемисотенный. Голодные колокола-львы, лобастые Ивановы буйволы, наполнили небо великойбедой.
Бунтари приступили кказармам, полезли из-под горы грудою с каменьями, рогатинами, топорами. Раскольники,фабричные, подьячие, купцы и холопы подняли великий хай, требуя выдать им Еропкинадля истерзания на куски.
Им ответили ружья и сабливеликолуцкого полка, подковы драгунской конницы и пушечная картечь. Всего-то былодве пушки и те на полковом дворе на Пресне найдены нечаянно с потребным снарядом.
Один купецкий боец, изславных, озверясь, бросился на пушку с кулаками - и был разорван залпом напополам.
Генерал Еропкин двоесуток не сходил с коня, командовал и был спокоен, потому что начались обычные жатвенныетруды: оцепления улиц солдатскими фрунтами, треск стропил, беглая пальба, мернаяработа штыками, матерный покрик унтер-офицеров, барабанная дробь, рокот конскихкопыт по покрытому трупами Боровицкому мосту.
Зачинщиков опохмелялиударами медных эфесов, вязали сзади руки и бросали в кремлевские погреба.
Со звоном погребли убитогоархиепископа Амвросия. Извергов предали анафеме и повесили на месте убийства, кускител удавленных разнесли по рынкам. Там закоптили и оставили на юру до весны дляустрашения.
Секли захваченных наулице малолетних бузотеров, а попа с Кулишек и разносчиков мнимых чудес, сослалина вечные галеры с вырезанием ноздрей. Других - не отличая крестьян от купчишек,и дворян от подьячих - били кнутами и отправили на каторгу в Рогервик.
Калили в угольях клейма.Плотники сколачивали колодки, плахи и виселицы. В Яблонном ряду палачи вырезалискорняжными ножами на лбу приговоренных слово "Вор" и втирали в порезычерный порох ради вечного позора. Дебоширам и грабителям отрубали кисть правой руки,вешали обрубок на шею и возили по площадям на золотарных телегах.
26 сентября в Москвуиз Петербурга прибыл граф Григорий Орлов.
От самой Царицы он получилчрезвычайные полномочия по усмирению бесноватой Москвы. Его сопровождали четырелейб-гвардейских полка и целый штат лекарей, взамен побитых. В графском поезде обреталисьнеобходимые персоны: австрияк-гастроном, парикмахер, горбатый шут Мирошка верхомна ослике с хлопушкой для мух и дохлой кошкой, костромской мужик, обученный свистатьсоловьем и роговой оркестр на особом возу - который без продыху, наяривал мазурки,кадрили и чувствительные амурные пиесы.
Орлов грустил - говорили,что Екатерина отправила опостылевшего фаворита на верную гибель. В Петербурге, аккуратпосле его отъезда велено было готовить ему панихиду, чтобы дважды не тратиться.
На подступах к МосквеОрлов при пудре и парадных регалиях, в камзоле залитом - от пол до горла золотымшитьем, ехал в рессорной коляске, расписанной галантными сценами из "Офризыи Лезидора". Дразнил перстнем на мизинце мартышку, не глядя на ухабистую дорогу.
На заставе его верхамивстретил Еропкин, с пепельным от бессонницы лицом. Подбитая нога распухла в залубеневшемкровью сапоге. Черт, придется голенище пороть. Генерал зорко взглянул на расфранченногофаворита, дернул черствой щекой, промолчал.
Притащился питерщик понаши души. Пропала Москва. Оставить комментарий
Глава 2
Орлов ответил ему взглядом,и обнаружились под ленивыми веками, на диво цепкие и по-ящеричьи немигучие глаза-медяки.
Граф сгреб мартышку зашкирку, отшвырнул шуту, сразу приказал везти себя в карантинные лазареты для досмотра.
Сам садился к изголовьямбольных, пробовал казенную кашу, следил за сожжением одежд и постелей, посещал холодныедомы, где сваливали мертвье.
Ввели всеместный учети перекличку.
Сирот свезли в приютна Таганке, дали по черпаку щей.
Запретили набатный звон,и ключи от колоколен передали в участки.
Колобродам, суеверами пьяницам ротики рвали, били батогами.
Русак такой зверь - батоглюбит. Хлебом не корми, дай только батога - гопак спляшет, Москву построит, часысделает.
Мародеров, уличенныхна горячем, напрасной смертью убивали, без суда.
Городу нужны были дрова,гробы, зерно, кирпичи, корпия, известь, дерюга, носилки, деготь, гвозди, упряжныелошади, фуры, спирт, порох, лярд, кожи, багры,
По Московским острогам,погребам, ямам, примерным застенкам и монастырским тюрьмам ржаво залязгали замки,засовы и стреловидные петли.
Третьего октября вывелииз-под земли и поставили под солнце колодников, душегубов, разбойников, насильников,барыг и фальшивомонетчиков, всех тех, отпетых, браных в железа, чья душа сплошнойслипшийся кровяной колтун. Издавна называли на Москве таких "варравами".Выводя вон, напялили им на головы глухие мешки, чтобы не видело солнце мерзостии зверообразия гниломясых лиц. Шеренгами провели безликое отребье по улицам, подштыками, под храп казенных коней - выстроили в просторном дворе дома Еропкина наОстоженке, где решались все дела по усмирению чумы. Шелестели над головами озолоченныелиповые купы, высаженные по краю двора для освежения.
Орлов прошелся вдольдышащих мешковин, держа руку на эфесе.
Сел на желтый барабан,табачную щепоть в ноздрю тиснул - чревным смрадом смердели варравы.
Указал ногтем на голытьбу- Снять.
Мешки сняли.
Отхаркалась мокротойиз бород, зашакалила зубами, выпялила мордовские бельма вся сволочь Москвы на начальничка.