Вереницами птиц по сусальномузолоту расписан был потолок спальни. Снижались птицы, хлопали серповидными крылами.Глухота от их клёкота.
Прихватив изнутри рукавшутовской куртки - черной в белый горох- карлик по имени Царствие Небесное, докраснаотер пот с виска Кавалера.
Кавалер потянулся запястьеего перехватить - и не поймал, ужом ускользнул Царствие Небесное.
Распахнул окно пошире.Сел на подоконник, обхватив колено, заболтал ногой на ветру. В осьмушку стекла снаружиударился майский жук.
Только что прошел дождь,водостоки рокотали последними потоками, до одури багульником и можжевеловым дымкомпахнуло из щели.
Кавалер, остывая от трехдневногобреда, ясно выговорил:
- Бить, убивать собак.
Царствие Небесное наморщиллоб, оценил взглядом, и скорчил моську такую - дело ясное, что дело темное.
Выдохнул через мясныегубы. Головой покачал:
- Тоже дело: собак убивать.Нечем коту развлечься, так он яйца себе лижет. А зачем, скажи на милость тебе собакбить?
- Как зачем? - Кавалерзабыл о слабости, сбросил одеяло, сел в чем мать родила, уставился на карлика ивсе, как есть, взахлеб выложил и про то, как зверя псы порвали, и про кобеля Мишкуи про собачий пирог.
Царствие Небесное нюхалтабак, слушал Кавалера в пол-уха.
Помедлил и ответил:
- Собаки капустные пирогине едят. Хоть битые, хоть не битые. А паче того прикормленные. Горностая моего,даренку, больше не ищи. Лесной зверь - вот в лес и ушёл, к своим. А мы пойдем сейчасна Москву гулять. Не то взаперти прокиснешь.
- Я не могу встать.
- Выпей воды. - карликподал кружку, Кавалер его послушался, в голове прояснилось, но снова сомнение взяло.
- Да кто же меня выпустит?Меня в три глаза холуи стерегут. Весь дом переполошим.
- А, болтай кому другому.Тебе засовы не помеха. Глаза отведешь, в окошко прыгнешь. Долго ли умеючи. - отмахнулсяЦарствие Небесное, и, не глядя, швырнул Кавалеру скомканную рубаху. - а заметятпропажу, скажешь, что не в уме был, ничего не помнишь, потянуло на Божий свет.
Так и пошли.
Холостые ливни выхлесталиМоскву по скулам крест накрест.
Большие сады переваливалисьс забора на забор ярой бузиной. Мокрые гривы древесных крон наклонились над прудами,рвали ветреную прохладу, как голодные.
Мордвины вразнос торговалиранним щавелем, приходили под утро к кухонному крыльцу, вываливали травный товариз мешков.
Из окна в окно мерноударял звук капустных сечек - рубили сочный кислый хрящевой щавель, варили зеленыещи.
Кто побогаче, забелялтрапезу половиной крутого яйца или ржаной мукой с отрубями. Дешево и сердито.
Зеленая масляная водакатила под мостами на Яузе и Неглинной. Гнили затоны. В сумерках гурчали натужнымижёлтыми голосами речные лягушки, карабкались друг на друга, любились в тесноте.
Лодочники чистили длиннымикрюками пруды, освобождали полную воду от лягушиной икры и плАвника.
Кавалер и Царствие Небесноешли по Кузнецкому мосту, где издавна поставлены сладострастные французские лавки-галантереи:муранский бисер, атласные ленты, веера, притирания, пудры всех оттенков, от простойсолдатской до радужной, карнавальной.
Знакомые щелкоперы сКавалером раскланивались - и долго смотрели вслед, запоминали походку, как на людяхдержится, как наряжен, да насколько один конец кружевного шарфа ниже другого свесилсяс капризного девичьего плеча.
Никто не удивлялся тому,что рядом с пригожим господином ковылял кольченогий горбун-недоросток в куцем куртейкеи треугольной шляпе с петушиным пером.
По Москве толки шли,что Кавалер берет с собой на люди урода, чтобы красоту свою оттенять в выгодномсвете.
Причуда жестокосердияи гордыни. Он может себе это позволить.
К вечеру в подворотни,на крылечки лавок и питейных домов повыползли простые людишки, распластались, лежалипоперек дороги, мудя чесали, кушали из сулеек ядреную водочку, так от века повелось,поздней весной и летом - любил московский люд поваляться поперек улицы, на другихпосмотреть, небо покоптить. Все ж таки, Боже мой, до весны дожили.
Людно на Кузнецком. Торговалина углу баранками с маком и с таком. Хитрые воробьи за бубличником скакали бочкоми поклевывали.
Торговец ароматными водамирасставил на свежеструганной скамье синие флаконы - весело преломлялось солнце вих гранях, притертые пробки вынимал из горлышек, давал богачам нюхать - толпилисьвокруг любезницы и бездельники, ссорились и много о себе понимали.
Прошагала кляча - ребрада брюхо - запряжена в бочку с водой, а в бочке дыры проделаны - чтоб лилась водана деревянные мостовые, прибивала пыль.
Вёл клячу мальчонка,а второй - с метлой, размазывал влагу вослед.
Задрала кляча репицу,трудно уронила котяхи из-под хвоста.
Кавалер дернул плечом,опять под горло подступил ненавистный мякиш собачьего хлеба.
Заозирался - есть лиместо, куда отойти по черной нужде через рот. Ненавидел себя за это. Есть ли большееунижение, чем каждодневная рвота.
Ласково, по крестильномуимени, как мамка, окликнул Кавалера Царствие Небесное.
Обернулся Кавалер.
Царствие Небесное в ответзамахнулся короткой рукой - и метко влепил в скулу Кавалеру дымящееся конское яблоко.
Навозными брызгами залепилолевый глаз.
Прохожие заржали.
Серная желтизна застилаглаза. Раб на господина руку поднял.
Убью.
Всего четыре слова сказалЦарствие Небесное, отирая руки:
- Это могла быть пуля.
Кавалер ощупал битоеместо, словно искал раздробленные свинцом кости, обнаженные щечные жилы, выщербленныйосколок развороченной глазницы. Наклонился к Царствию Небесному.
Шепнул:
- Пуля? Не хочу. Научи.
- Уверен? - усмехнулсяЦарствие Небесное, - Ну будь по-твоему. Научу. Только ты мне сперва сам скажи -чего хочешь, а иначе учение не впрок пойдет, будто княжичу собачья доля.
Кавалер задумался азартно,в очах лукавинка заиграла, сдвинул, балуясь, треуголку Царствию небесному на нос.
- Чего хочу, того незнаю. Чего не знаю, того не хочу. Вот что: хочу истинной правды.
- Добро.
Черный карла снизу дернулКавалера за полу в переулок, подале от людского глаза.
Плутали, как русаки.Кавалер сам не разумел, как удержался на кисельных после болезни ногах. Потешилсяигрой слов: по левую руку мелькнул Кисельный переулок.
Земля из под ног веселоплыла, тянуло из нищенских щелей березовым дегтем и резким весенним запахом - крапивкой,щавелем, таловодьем, так свет пахнет, смех и грех, когда восемнадцать лет дерзкозадели по лбу облаком с пылу с жару.
Отдышались на задворкахмалого храма - четыре горчичные главки, византийские венцы, вразнобой дребезжаликолокольчики, вещали общую вечерю.
Разве колокольщик былпьян? Ишь, как дергался на колоколенке в такт, будто куколка спустя-рукава.
Колокола жалобно ябедничалитрезвоном "был пьян, был пьян, распьяным-пьяно-пьянЫй".
Белый храм, то ли ВознесениеСловущее, то ли Никола, то ли Варвара, много таких по Москве построено. Ладно поставленБожий дом, на заднем дворе погост, пригорок огорожен был кирпичной стеной с жестянымикрестиками, земля подавалась под шагами, точно войлок. Жирная, хлебная земля, хотьсейчас ложкой зачерпывай да ешь. В полную силу поднялась молодая трава, там и сямразбежались желтики мать-и-мачехи.
Среди травы - серые каменныегробы и плиты.
То виноградные гроздина камне вытесаны, то серафимы, то адамовы главы с перекрещенным костьем, то лестницы,по которым кроткие душеньки карабкаются в небеса, то крыловидные жены, склонившиесянад урнами. На купецких надгробиях старинная вязь, достойная псалмопевцев старогообряда. "Жития ему было..." 'Девица Лазарева, жития ей было беспорочного'.
Имена стерты временем,цифири житейской не прочесть.
По указу Государыни,с чумной годины при церквах не велено было хоронить, вот и сделались старые кладбищапристанищем для картежников и заговорщиков.
Сумеречный час - последнийлуч уже купола обласкал и ослабел - на западе.
Родственники не посещализабытые могилы - да и кто помнит мертвых спустя тридцать лет, только на ближнейк стене плите церковные служки сжалились, раскрошили на помин крашеное луковой шелухойи цветным ситцем яичко.
На поваленной плите приселидруг против друга Кавалер и Царствие Небесное. Молодой дышал, как запаленная лошадь,раздернул на шее шарф, раскидал кудри по плечам, пухлый рот приоткрыл, как прилежныйшколяр.
А Царствию Небесному- хоть бы хны - и не запотел на бегу, разве крест нательный из под одежки выбилсянабок.
Заговорил с расстановкой,сощурив левый желтый глазок:
- Хочешь истинной правды?Изволь. Правда, что ты осенью на Пресне неповинного мужика и малолетку его спящимив дому сжёг. А чтобы самому не погореть, на кровное дело подбил сухотника. Правда,что тайком от матушки к гулящим на Черные грязи бегал. Правда, что девок, волочаекбедовых, глазами ел ночи напролет. Правда, что невесту, свою, Анну Шереметьеву,безумными словами отпугнул, чтоб не маралась о твое мясо. Правда, что сам с собойво сне блудишь по-содомски. По вкусу ли правда тебе, Кавалер?
Кавалер промолчал. Сорвалбылинку. Пожевал. Кисленько. Белое лицо. Незыблемое. Произнес без изумления:
- Вздор.
А сам - стрелкой - глазамиповел - одни ли на храмовом погосте. Одни. Серые камни. Трава зелена. Земля нагреласьза день, теперь отдыхает. Осколки кирпича у стены - влажные еще - взять один острый.Прямо в руку просится. Вон под стеной псы прокопали дыру. Легкое дело- осколок поднять,с маху по виску, и тело карличье закатить чурбачком в отдушину. Забросать дерном.И домой. Ужинать.
Кавалер не выдержал и,сам того не желая спросил у карлика (терять-то нечего)
- А если и правда. Ножкиу тебя коротенькие, жидкие, как у комара, как ты мог за мной, молодым, угнатьсяс Харитонья на Пресню?
Царствие Небесное тронулКавалера за рукав. Кивнул.