а челу - мудрость. Есть железный Бог, есть Покров тугой златотканный великоустюжский,есть трава виктора, что в огне стоит и не рушится. Там, где смерть моя до поры была- расцветает сад, со древами да кипарисными, и со грушкою со зеленою, и с вишеньейцареградскою. Все во саде есть - пойло пьяное, постель мягкая, грехи тяжкие, грехисмертные, полюбовники миловидные, молода жена плодовитая и Дарей-река дарованная,и Шат-река шатовитая, и Сион-гора православная, только смерти нет бездыханныя.
Белый снег сошёл, черныйшелк истлел, ярый воск сгорел, что осталось мне, в моем сиротстве, в тяжком сиротствеприродительском?
- Слово данное несказанноеизначальное. На помин душе -
хлеб, соль, вода, чабрец,свинец, водка, полынь
Аминь.
С того дня Кавалер уезжализ дома спозаранку, возвращался затемно, усталый, как с покоса, лесом и дымом пропахшийдо последнего лоскута.
Иной раз в синяках иссадинах, как от кабацкого мордобоя.
Врал матери уклончиво,на упреки прикормленной дворни рявкал "Без вас разберусь!"
хлебал на ходу застоялуюводу из дождевых дворовых бочек.
Весь чумазый, рваный,точно цыган или углежог, еле брел по коридорам и продушинам Харитоньева дома, чтобыне раздеваясь на постель рухнуть, протянуть налитое ломотой тело.
А утром - след простыл.
Мать только губы покусывала,не пытала расспросами, не перечила.
Что поделать, из нежногоцвета - кислое яблочко, из милого дитяти репей-недоросль.
Вошел в возраст, житьбы да радоваться, но на пути лихо на лихе лихом погоняет: и двадцати лет не исполнилось,а уже из столицы изгнан, невеста отказ поднесла, люди за дело ославили. Кровь волнуется,бьет в голову, ей выход потребен.
Верно влюбился, а тогохуже по отпетым девками пошел с удалым компанством картежников и выпивох, как положеновельможному юноше.
Если смолоду не перебесится,то в старости зачудит.
Не век же ему над книгамиспину корчить, мхом обрастать. Главное, чтоб ночью его в Басманной слободе не порезалиили на Хитровке не ограбили, если Божьим попущением занесет. Впрочем, пусть его.Порежут - заживет, как на собаке.
Старший что ли по молодостине хабалил? Таковы уж дети, в муках рожаем, молоком поим, на ноги ставим, а на второмдесятке молока-то мало, крови материнской подавай ковшиками.
Мать-москва Ирина Михайловнасама от себя прятала правду: ненаглядный сын, последыш, братнин тёзка, надёжа встарости - не удался. Ни с чем пирожок.
Не в коня корм, не впороду честь, был ненаглядный жизненочек, стал лешачий подменный подкидыш, был уНиколы вымолыш - а стал - постылый выкидыш.
Как смеет он пахнуть,как мужчина, а не как дитя молочное, как смеет засыпать без моего поцелуя, как смеетк обеду не являться, а явится, как смеет не жрать, что даю?
Ежели щенки благородныес изъяном рождались, Ирина Михайловна,скрепя сердце приказывала их в поганой лоханитопить, чтобы псарню не портили.
Все у Харитонья в переулкепервое должно быть: Псы, чтоб на подбор - шерстинка к шерстинке, чутье десятиверстное.Кони - чтоб на подбор дьяволы, пасти жаркие, костяк прочный, морды ярые змеиные,и чтоб с одного прыжка киргизскую степь перелетали.
Сыновья чтоб на подбор - столичные господа, иныммосковским не чета, ежели свадьба, так с морской царевной, ежели похороны - такчтоб могила всех выше и пышней была, а кутьи до сороковин хватило на всю нищую братию.
Не годится к нашему высокомустолу яблочко с поклевом или родинкой. Дурную траву с поля в огонь.
Мать откладывала ссору.Завтра ему выскажу все, что думаю, завтра...
Да только сама ИринаМихайловна осталась в вечном скучном "вчера".
Не удержать ей было последнегосына, который в то лето сошел с ума.
А меж тем у дальнегопруда Царствие Небесное часами заставлял Кавалера работать.
Учил стрелять из пистоляи ножи метать в дерево стоячее и плаху катящуюся. Учил лицо держать, если больно.Показывал, как при слабости телесной, сильного супротивника одолеть хитрой обводкой,играючи.
Мал карлик, горбат, какбуква "веди", а здорового парня укладывал раз за разом, то носом в землю,то затылком о корень. Разбежится меленько и дробно, прыгнет - и двумя ногами в грудину- хрясь, как ядро.
И плакал Кавалер и матерился,а Царствие Небесное оставался спокоен, знай, одно повторял:
- Сызнова, сынок. Сызнова.
Семь раз возненавиделКавалер укромную полянку, семь раз полюбил, когда отдохнуть давал ему карлик и занималдолгими рассказами.
Не только телесно гонялЦарствие Небесное Кавалера в хвост и в гриву, но и воспитывал в нем особое лицедейство,для будущей пользы.
- Ежели хочешь человекупо сердцу прийтись - помни, нет ничего прочней первого взгляда. При первой встрече,как к беседе приступите, следи, как собеседник дышит и старайся в такт с ним попадать,будто дуэтом играешь, нотка в нотку дыши, грудь в грудь. Потихоньку его жесты иповадки перенимай, но без обезьянства, и больше слушай, чем в уши дуй. Если собеседниктвой человек богатый и чванный, много прислуги держит - прежде всего вызнай, какимиароматами его женка или полюбовница умащает тело, и манеру эту перейми, а если дуралейсамого себя превыше Бога ценит, то придется его притиранием смердеть, сам того непонимая потянется к тебе, позже и ответить не сможет, чем ты ему глянулся.
Нужно уметь и болезниразыгрывать и здоровье при болезни выказывать. С вором на офенском языке говорить.С никонианином тремя перстами креститься и табаки нюхать, с матерью-келейницей читатьстаропечатное письмо, каноны толковать, что ни слово - то голубь, что ни слово- то белый. С женщинами женщиной быть, а если припрет, так и с мужчинами представлятьсяв женском обличье.
Иной мужчина в пыточнойтого не скажет, что на бабьи колени голову склонив, болтает. Только здесь особаясноровка нужна, чтобы не ряженым гузноблудом показаться, а истинной женщиной - сголовы до пят, будто иным тебя и не рожали, и пахнуть по-бабьи, и улыбаться и дажепрядку на виске поправлять, округлым жестом, будто с завлекательным стеснением,и раз в месяц несносной быть, а после похотливой и нежной, напросвет золотой, кактокайское вино.
Ну да тебя Бог не обделил,щедрой рукой вылепил: лицо улыбчивое безусое и маленькие руки и стопы, и покатыеплечи и бедра полные, как у девки-сливочницы, что в довольстве и любовной праздностивесело живет.
С одной стороны повезлотебе - на смазливую приятность и медовое обхождение любой дурак клюнет, хоть в юбкебудь, хоть в портках.
Но с другой стороны,лицо твое - твой крест. За девицу сойдешь, и шлюшкой и схимницей и пригожей поварихойпредставишься, а вот выйти на люди стариком колченогим или быдлом рязанским - тутпридется обезобразиться на совесть, так чтобы чужая шкура приросла намертво. Высшееискусство - это когда пять свидетелей тебя по разному опишут, и ни один верные приметыне запомнит"
Царствие Небесное водилКавалера в кабаки и на базары, слушать и запоминать выговор галичан и ярославцев,новгородцев и владимирцев, татарскую и жидовскую божбу, польский "чокающий"гонорливый и мягкий говорок, потом оставлял, переодев в подворотне, среди отребья- а теперь, сынок, сходи за своего.
"Сегодня соври,что пскопской, завтра плети, что черниговский - и пусть псковитяне и черниговцытебя за своего примут с первого слова.
А не примут - бока намнутза вранье. Выкручивайся, Господень попугай. Потом спасибо скажешь. Не раз тебе пригодитсяоборотничество."
Порой обман удавался,а если раскрывали - били смертным боем или гнались, еле живой уходил Кавалер отвозмущенного уличного общества.
В один из дней и вовсесмешно вышло - вырядил настырный карлик подопечного девкой-цыганкой, пустил шататьсяпо Тверской, приставать к прохожим.
Но прежде заставил походкуи осанку изменить, десять цыганских слов выучить и речь ими ловко пересыпать, давсеми женскими ужимками и заигрышами не брезговать.
Долго бродила босая цыганочкапо дощатой мостовой, праздные зеваки московские на белозубку чернокудрую заглядевшись,едва шеи не посворачивали, как гусаки из клеток.
Резво плясали монеткив петушином переднике. Падка Москва-зевака на диковинки.
У лавки ароматника остановилсязнакомый рыдван, еще бабкин, безрессорный.
Кавалер вздрогнул - призналэкипаж и кучера и коней с орловского завода дарёных. А бежать некуда, уже заметили,золоченый лакей с запяток слез, строго поманил:
- Поди сюда, стерва.Хозяйка гадать желает. Без обману.
Отдернулась шторка -пол-лица густо набеленого увидела перепуганная цыганочка, следом выпросталась изрозового кружева узкая рука с голубыми венками и старыми оспинками.
- Не бойся, милая, расскажи,что минуло, что грядёт?
Сам не помнил Кавалер,что плел госпоже шепотом, все, как есть выложил - и про двух сыновей - старшегои младшего, и про неудачи и тревоги материнские, и про невесту неверную и про царицунемилостивую и про сухую лампадку и про пересуды дворни - дама в бархатном рыдванеслышно поскрипывала зубами.
Вот с грядущим туманновышло, только и смог сказать Кавалер, что по руке ничего задаром не видит, кромебольшого удивления, дальней дороги и казенного дома.
От страха барыня одарилагадальщицу расточительно. Вынула из уха серьгу, золотую с дымчатой топазовой каплей.
Кинула, не глядя, какзавороженная, а для острастки велела кучеру немытой чертовке по хребту кнутом втянуть- зачем так много знает, смущает душу. Увернулась пёстрая паскудница из-под кнута,как угорелая кошка, и сбежала.
Еле отдышался под чужимзабором Кавалер, отер подолом юбки сажу с лица, показал Царствию Небесному добычу.Карлик языком щелкнул:
- Добро. Если мать роднаяне признала, значит кое-чему научился.
- А признала бы, чтотогда?
- Убила бы, - обрадовалкарла и наконец то не спеша набил свою трубочку, придавил табак желтым большим пальцем,из дворницкого костра взял уголек и запыхал всласть.
...С мартовского половодья