"Тише, тише, дедушкаЗмей - Солнцеворот, пошевелись, посмотри на меня. Вот шла я с горы на гору, с волостина волость, шла-приустала, легла - приуснулась, немного спалось, а много виделось.
Змей меня послушает,дохнет жаром, волосы мои размечет и чревом застонет и крыльями меня всю-всю-всюовеет:
- Жарко, мне, девушка,недосуг твой сон разгадывать, недосуг тебя обихаживать.
Снаряжаюсь я по четвергамненедельным зажигать горы и долы и быстрые реки плотогонные и важенку с олешкамии скопу со скопятами и корову с телятами и княгиню с княжатами и болотные воды соржавчиной и белую рыбицу на желтом песке.
Все пожгу в уголья багряные,белым пеплом по степи развею. Пешему ходу не будет, конному скоку не будет, колосьямросту не будет.
Огонь во мне кипит. Душно,мне девушка... Водицы дай, не то съем.
Я заробею до озноба,подам ему стеклянницу от курляндца и скажу:
- Дедушка Змей-Солнцеворот,принесла я тебе русский рукомой. Глинка закаленная, обливная, четыре носика, меднаяцепка, а внутри - свежа вода Белозерская. Испей, охолони, побалуйся, помяни моегомилого, охрани его от нутряной скорби, от напрасной смерти, от тоски-чаровницы,от живца, от мертвеца, от речника, от сухопутника, от меня, дуры, убереги...
Обману его, а так надо.
Змей хлебнет зелья, вскинетсявихорем, налетит, ударит грудью, крыльями восплещет.
А у него их шесть, ау него их восемь, а у него их дюжина, и все красные-страшные-пестрообразные. Древаполягут, камни истают, вскипят колодези, горящие табуны на гари вырвутся. Я вскочу,я закричу вверх:
- Не жги важенку с олешками,не жги скопу со скопятами, не жги корову с телятами, не жги княгиню с княжатами,а жги его, ненаглядного, в сердце, в легкие, в пот, в кровь, в печень, в кости,в жилы, в мозг, в мысли, в слух, в кудри черные, в очи синие, в руки крепкие, вноги беглые. Разожги сухоту, муку, жалость, заботу, печаль и попечение обо мне...на веки вечные, на ночи брачные... Скажи ему, пусть накормит мою душу, вернет назадмое сердце, ну, пожалуйста, дедушка Змей-Солнцеворот..."
Змей меня послушается.
Змей полетит по всейРоссии, и по всем заморским странам, закличет, засвищет, отыщет окошко за которымты спишь, дохнет хоботами и сожжет тебя дотла...
Вот. Держи. Змей-Солнцеворотоставил тебе последний глоток. Он до дна не пьет, потому что не крещеный, его Егорийубивал, да не выдюжил, только раз, копием ударил, а добить не смог, пожалел, потомучто святой-великомученик. Змей от стыда в полесские болота ушел, зализал рану, живеттысячу лет, нам девушкам в помощь.
- ... А если и послеэтого не полюблю тебя?
- Я тебя с того дня полюблю.С меня будет довольно. Смотри, у меня скляница с собой. Выпей за мое здоровье. Тыведь любишь горькое. Не бойся, я не умею ворожить. Пей вволю.
- Ну раз так, твое здоровье,Рузя... -, согласился Кавалер, хлебнул зелья, едва не закашлялся
- Черт бы побрал курляндца,крепкий хренодёр сварил... не дохнуть, не сдохнуть.
Он выронил сулею на камни- кокнула, разлетелась вдребезги хрупкая склянка - от звона вмльнула в трещину ящерка,а Рузя засмеялась.
- На счастье бьется?Правда?
- Твоя правда - Кавалерулыбнулся, поднял битое горлышко, удобно легло в руку. Вспомнил, как Царствие Небесноеучил его обращаться с кабацкими бутылками. Как правильно бить бутылки об угол столаили дверной косяк, чтобы получить стеклянное разбойничье оружие - оставляющее страшныешрамы от "брабантского приема".
Кавалер повел восьмеркойбутылочную розочку, дерзко блеснули осколки.
Сладко было оттого чтотак легко идет рука - смертоносным будет удар. Если в полную силу. И так. И воттак, с прокрутом. Оп-па...
Рузя отшатнулась, поджалаколенки.
- Зачем так?
- Ну... На всякий случай.Мало что за сволочь сунется. Берегись: враг во полунощи.
- Ты поешь с чужого голоса.Смотри, сейчас костер потухнет, на чем будем горбушки жарить?
- Я хвороста чертовукучу принес, подбрось сама... И вовсе не с чужого голоса. Меня, между прочим, твойотец учит хорошо убивать.
- Нашли дело. Брось стекляшку,порежешься. На сегодня тебя отец отпустил, так что ж пугаешь?
- А что, скажешь на Москвесволочи мало?
- Не знаю... Я на Москвеникогда не была. Только в малолетстве. Но я ничего не помню.
Они сидели друг противдруга у еле живого костерка в осиннике за церковью Навьей деревни.
Колокол нудно бил часы: бон-н...Бом-м...
- У нас колокола гулкие...Малые, но с голосом. Отец в Туле заказывал, на пушкарском дворе. Страсть как дороговышло, а весь праздничный набор теперь на колокольне. Слышишь, как гудит... прямов груди. Не хуже, чем в больших храмах.
- Слышу.
- Хорошо.
Рузя раздувала слабоепламя, потом устала, замахала на чадный костер подолом - и помогло, пламя зализалохворостины, сильно выплеснулось рыжим. Защелкал на угольях печеный хлеб.
Кавалер пожадничал, выхватилодну ржаную горбушку до срока, обжегся, перекинул, шипя, с ладони на ладонь.
Укусил, глядя из подволос. На щеке остался угольный мазок.
Заговорил, не прожевав:
- Вкусно... Дымом пахнет.И соли не надо, можно золой посыпать. Как так, Москву не помнишь, расскажи.
- Да что рассказывать,- Рузя покрутила в ладошке прутик с хлебом, но не ела, печалилась - Мне отец сказал,что я сидела в клетке. На Девичьем поле. Это где такое, Девичье поле? Там что однидевки растут? Есть же поля овсяные и ржаные, а тут глупость какая - Девичье поле...
- Ничего там не растет,все давно вытоптали. Там и девки и женки и парни и старики гуляют. На святки и летом,в веселые праздники, там ставят балаганы, а в них показывают потехи. Шуты гороховыена проволоке пляшут, и огонь глотают и на головах ходят... Я года два тому назадтуда на Масленой с Мишкой Шуваловым ездил, и с Антонием из Шереметьева дома, с меньшим.Смотрели, как медведи пляшут. Напились на морозе страсть как, я дома врал, что заболел...
- Что еще за Мишка сАнтонием? - недоверчиво спросила Рузя...
- Да Антошка Шереметьев,кто ж его на Москве не знает! Тополь киевский, красавец, голова золотая, в гвардейскиеего прочили, а он по моряцкому делу пошел. Он младший брат моей ... - тут Кавалеросекся, на зубах горелый хлеб хрустнул, закончил с трудом, - не бери в голову. Дружкимои. Им теперь со мной запрещено видеться.
- Почему? - не отставалаРузя.
Кавалер поворошил головешки.Дёрнул плечом.
- Вот уж не ведаю, ей-богу...Фантазия такая на Москве. Говорят, нехорошо со мной водится, кого хочешь замараю.
Мишка Шувалов в Голландиюуехал, с братом, в русском посланничестве теперь в юнкерах по тайным делам бегает,зимой писал, что женился. На беглой французинке, которая нашу веру приняла. Живутсчастливо. Она ребеночка ждет.
Антошка в Навигацкойшколе зубрит науки, днюет и ночует на Сухаревке, ему теперь не до меня.
- А чей он брат, повтори?
- Вот что, Рузька, тыменя не сбивай. Мы не о том говорим... Что еще за клетка на Девичьем поле?
Рузя недовольно вздохнула,но ответила:
- Я сидела в клетке.Я была вся грязная, ползала в соплях и говорить не могла. Мне было три года. Я ничегоне умела делать. Меня показывали людям вместе со зверями. С такими же, как я. Тамбыл белый кролик с красными глазами, белая коза, тоже с красными... и такой же котенок...Белый. А глаза красные. Он еще и глухой был. Все белые коты глухие. Они не потомуглухие, что больные, а потому что не хотят никого слушать. Чтобы на меня посмотретьлюди давали хозяину пятачки.
Отец меня купил за трирубля. А я в котенка вцепилась - так и увезли нас вместе. Ты моего кота видел. ЕгоТишей зовут. Тихоном Иоанновичем. Он старый уже, он меня маленькую помнит. Толькоон строгий. В руки редко кому дается. На поленице спит и все видит. Ты его не обижай,ладно?
- Не буду. А что же,с тех пор тебя отец на Москву не возил?
- Нет. Он обещал, вотя выйду замуж, так будет день, меня жених на Москву повезет верхом на гишпанскойлошади. Будут бить колокола и барабаны, холопы поставят на всех улицах столы длягостей, а в Новодевичьем монастыре за меня будут молиться белые монахини. Ты наМоскве живешь, скажи мне, бывают белые монахини?
- Бывают. У них белыеклобуки, а колокола все малиновые. Они тебя любят, молятся всечасно, - соврал Кавалер,как она и хотела.
Рузя повеселела, залюбоватьсяможно было на нее, невеличка, белым-белая, как яичко, спиной к солнцу сидела - сияливкруг головы невесомые волосы.
Горбик скрадывался просторнойрубахой. Опоясываться она не любила, так и струился сарафан тонкого тканья вокругтела по воле по своей.
- Моя мать была полячка,пленная. А отец из сибирской стороны. Пермяк. Из Беармии Счастливой. - Рузя прижмуриласьи сказала наизусть, будто прочитала по книге по складам
- Бе-ар - мия есть огромнаяземля к юго-востоку от Белого моря.... Населенные места граничат с лап-ланд-ца-ми...Вот так. Мой отец был колодником. Его угнали дальше, а мать родила меня в тюрьмеи так долго плакала, что я получилась белая. А маленькая я, оттого что мама голодала.
Чуть я родилась, окрепла,меня у матери отняли и отдали на Девичье поле показывать. Нет, я ничего не смыслила.Редко снятся носатые рожи, будто из воска слеплены или из войлока валяны. Все вшишках, щеки отвисли. Толпятся за прутьями и гогочут... Так много их. Воняют пивоми навозом, нечем от них дышать.
Белый козленок кричит,его тычут тростью, у него кровь под хвостом, ноги отнялись. Бьется на соломе, ана морде желтая пена. Я тоже кричу, когда такое снится.
- Не надо больше смотретьтакие сны, - честно попросил Кавалер, тронул Рузю за плечико - карлица тут же прильнулак ладони щекой, и с затаенной радостью Кавалер уловил, что пахнет от нее лимонноймяткой и карамелью.
- А я и не смотрю. Уменя были сны ненастные, а стали погожие. Как тебя отец привел к нам в Царицино,я плохого не вижу.
- И наяву не выдумывай