лишнего. Знаешь, у меня есть старший брат, частый гость в Италии. Так, что я невру, слушай: в итальянской стране есть Белая Гора, там даже скворцы и земляника- белыми родятся. В окрестных деревнях рождаются белые люди с красными глазами,никто их не держит за диковинку. Мало ли, что на свете бывает, не всех же за трирубля продавать.
Рузя, конечно же, услышалавовсе не то, что стоило слушать:
- У тебя и брат есть?Ну, раз мы стали друг друга спрашивать, ты мне ответь, чем ты живешь. А то мне отецпро тебя молчком, я спрошу, а он "брысь под лавку" и весь сказ.
Кавалер смутился, неправду же говорить. Забалагурил с кривой улыбкой.
- Я у Бога сирота, отворяюворота, ключиком, замочиком, шелковым пла-то-чи-ком!
Живу при барском доме,в учение меня отдали за резвость, вот и все. Тебе неинтересно дальше.
- А я у батюшки журавлейпасу.
Кавалер лишний раз Рузев глаза заглянул, пригнувшись. Не шутит ли белая карлица?
- Морочишь... Я слышалот баб поговорку, когда грозятся они на базаре
"Погоди, будешьна том свете журавлей пасти!". Так что ли?
- Дуры твои бабы, - серьезноответила Рузя. - Они просто так, а я взаправду журавлей пасу. Без обмана. Каждуювесну и раннее лето. Хочешь, покажу. У тебя есть нож, вот и срежь мне хворостинку.Не толстую, не тонкую, а в самый раз...
Идем на дальние пруды.В заросли.... Ну что ты стоишь, пошли! Огонь можно оставить, это мое кострище, ясама кирпичами выкладывала, мне батюшка ненужные кирпичи отдал, когда печку чинили.
Пошли.
Пока продирались сквозьчастый травостой, пока искали лещину с прутьями, Кавалер весь исцарапался, оставилдобрую часть пенного кружевного ворота на коряжинах, провалился по колено в гнуснуютрясинку. То и дело плюхался в хляби, оттирал сапожное голенище бересткой и говорилчерные слова.
А Рузе все было ни почем,скакала, как куличек по кочкам, находила по привычным вешкам тропку и болтала:
- Пока нож у тебя незатупился, срежь для меня прядь волос. Вот эту, слева. Тебе ведь не жалко, вон ихсколько. А потом срежешь у меня, вот эту, справа. Ну, давай.
Кавалер присел на горелоебревно, отер запястьем вспотевшее переносье.
Нудным хором гудели надголовой кровососы-комары, близко болота, вот их тлетворное дыхание, у самого горла.
Мало с Царствием Небеснымнабил мозолей сапогами, так еще и с этой козой-дерезой изволь по трясинам колобродить.
Кавалер строптиво фыркнул,заговорил зло:
- На кой черт тебе сдалосьмое волосье? Колдовать собралась? Мне нужные люди советовали, что волосы с гребняи стриженые ногти надо сжигать. А то потом дурного не оберешься. Нечем будет порайской лестнице карабкаться, нечем будет место в раю выкупать - ангелы, говорят,все безволосые, людским волосам завидуют, берут на заставах в мытарствах человеческиеволосы на парики...
Только мои волосы я никомуне дам остричь, пока живой. Мой урожай пусть чужие руки не трогают.
Рузя топнула босой ножкой- из под болотных трав порскнула сонная водица.
- Я же тебе говорила,что не умею ворожить. Подари просто так. Разве тебя каждый день учат журавлей пасти?
- Ладно, - Кавалер вынулиз поясных ножен казацкий нож, с ясным кровотоком и клеймом - сам точил недавно,Царствие Небесное учил оружие держать в порядке. Взмахнул, не глядя и подал Рузетяжелую витую прядь, в локоть длинной.
Девочка кивнула. Приняла.
- А теперь мою. Вот отсюда,с виска... Только я зажмурюсь, а то страшно.
- Я быстро. Не бойся.
В Рузиной ладони смешалисьдве пряди - прямые и кудри, одна невесома, как сон, вторая тяжела, как деготь.
Белая овечка с чернойвстретились.
Рузя благодарно кивнула,спрятала подарок за пазуху.
- Щекотно теперь. А хворостинкунашел? Мы уже пришли. Только здесь нужно говорить тихо.
Деревянные сваи быливбиты в края заболоченного птичьего пруда, как гнилые зубы в десна.
Густо и сильно дремалипологие берега в зарослях осоки и пушицы.
Кавалеру почудилось- будто нарочно клубы травяные по зарослям рассыпались.
И вправду, были свитыиз речных трав большие гнезда. На страже, одноного, по колено в воде застыли большиебелые с рыжиной птицы. Клювы меченосные, головы голые, красные. А ноги долгие исухие как голодные годы.
- Журавлины долги ногине найдут пути дороги - шепнула Рузя, поманила к камышовому шалашу - единственноечто здесь выстроено было человеческими руками.
- Здесь сегодня другаяженщина ночует, я завтра буду не спать. Вон то гнездо свободное, мать с отцом лягушекушли ловить... Там можно посмотреть, только руками не трогай, иначе оставишь свойзапах, журавлей с яиц спугнешь. Обидятся, не вернутся. Они русского духа не любят,так понимай.
Рузя встала на корточки,расшевелила привядшую осоку, и показались наяву два оливкового отлива крупных яйца,вроде гусиных, только в частый крап.
Нахмурилась.
-Ну вот, наклевыш...Проглядели, - она обернулась к шалашу, зашипела гневно:
- Дашка!
- Аюшки... - сонно отозвалсяшалаш, выползла на карачках опухлая спросонок карлица в зеленом тряпье, зазевала,увидев чужого юношу, застеснялась, прикрылась шалью.
- Я тебе что говорила?Спать нельзя, следить надо. Вот теперь что нам делать, на пятом гнезде яйцо наклюнулось,неровен час дитя будет, а ты десятый сон смотришь...
- Я глаз не сомкнула,барышня... - запищала карлица. Кавалер лишний раз порадовался, что у Рузи голосне так противен - будто кошку душат,
- Да разве уследишь,лето такое спорое... Все не ко времени в рост тянется.
- Лето у нее спорое...- сердилась Рузя, отняла у Кавалера хворостинку, - Иди домой, я сама справлюсь.Засоня!
Не дыша, Рузя перевернулавторое яйцо кончиком прута и ахнула
- И тут наклев! Ну, будетнам сегодня жарко.
Нерадивая карлица Дашкапокатилась себе через осоки, даже не обернувшись.
- Теперь нужно ждатьцелые часы. Ты если хочешь, уходи, я посижу одна. Огня зажигать нельзя, дыма журавлине любят, думают, тайга горит... Они на воле в тайге живут, клюкву едят, стеблиосоки, лягушек, плавунцов. Это здесь мы их, как домашних, держим.
Рузя заботливо прикрылагнездо соломой - ее полно валялось вокруг журавлиной кладки.
Кавалер медлил. Уходитьне хотел.
- Как же ты тут одна?Замерзнешь, вон все руки в цыпках. Скоро смеркнется, холодно от воды. Не поеду ясегодня никуда, обойдутся без меня. Перетопчутся. На, держи...
Кавалер укутал Рузю кафтаном- девчонка в рукавах утонула, сразу пригрелась, съежилась. Понюхала обшлага однойноздрей, как дикий зверек.
- Тобой пахнет. Пошлив шалаш, шептаться.
Шептались долго.
Бледная кровянистая заряпала на лесные щербатые кроны, обещала ночь. Побежала по прудам зябкая золотистаярябь - то вставала над лугами старая луна, щелкали и присвистывали в густостое безымянныептахи.
Рузя прихлебывала иззакопченного котелка холодную травяную заварку с первого зверобоя.
- Я уже приноровилась.По наклеву вижу, когда родится. Птенцы трудно освобождаются от скорлуп, дольше,чем человечьи дети. Здесь много редких птиц. Даже такие есть - у них под носом мешкидля рыбы висят. А в цветочной оранжерее еще такие живут - что ты увидишь - обомлеешь.Птицы розовые, как кровь напросвет, вроде аистов, только носы кривые, когда мы ихв особую жару выпускаем на вольную воду, так в глазах красно, будто цыганки на зареалыми платками машут. Наших птиц в барские дома за золотые деньги продают, а журавли- те среди птиц - первые цари. У нас один птичий пастырь был, вдовец, из Трансильвании,так он рассказывал, что у них в краю водятся журавли - поджигатели. Живут, как аисты,на крышах, на зиму улетают, так их гнездо никто не смеет разорять, потому что вернетсяжуравль с юга, увидит потраву и обязательно отомстит хозяину, подберет из костраголовешку, сбросит на солому и всю хату от крыши до венца спалит. Всегда ночью.
У нашего вдовца по осенистарший сын чинил крышу и случайно сбросил гнездо, а журавли вернулись и пожглии дом и поветь с хлевом.
Детки погорели и скотина.
А мужик по дальним странамстранствовать пошел, перед птицами грех замаливать. Птицы его полюбили. Пастырьо прошлом годе от старости помер. Я сама видела, что наши журавлики к его креступрилетают и кладут камни. Чествуют.
Но у нас таких журавлейнет, это другие, сибирские. С ними возни больше чем с остальными. Им пастушки требуются.Они страшно родятся...
- Все у тебя страшное,- усмехнулся Кавалер, - смешная ты, Рузька, городишь бредни, глазища таращишь, пугаешь,а не страшно ни капельки.
Но тревожно ёкнуло сердце,Кавалер пересадил девчонку с холодного тростникового пола на колени, Рузя завозилась,устраиваясь. Совсем легонькая, как соломенная кукла-кострома.
- Я не пугаю. Дело такое:там, в тайге, журавлихи кладут два яйца. Только с голодухи - одно, но это бываетредко. Сначала одно яйцо вываливается, мы его зовем "первенцем" или"старшуком". Чуть погодя - второе, мы его зовем "последышем",оно поменьше крап реденький... Ты тоже научишься отличать, если захочешь. Первымвылупляется старший, а чуть погодя - младший, как и положено.
- Ну и что?
- А ты не перебивай.Старший ждет, когда появится младший. Долго ждет. Обсыхает, крепнет. Мать или отец,кто у гнезда окажется, те уходят, чтобы не смотреть. Потому что как только младшийиз яйца выйдет, старший должен его убить. Ему так Бог велел, они родятся братоубийцами.Иначе в тайге родителям не выкормить двоих, только один получит от матушки корми обогрев. Должен выжить самый сильный, самый ловкий, самый жестокий. Первая пищапобедителя - расклеванное тело брата.
Но здесь, в Царицыномселе, все не так. Мы, карлики, журавлей холим и подкармливаем, врагов у них нет,нам нужно сохранить весь выводок. Для того здесь в шалаше и посажены журавлиныепастушки.
Братья-журавли друг другаубивают только первый час по рождении, а потом ничего, терпят... Мы подстерегаем