куклу поморскую во все новое, ненадеванное.
Выдолбит лодку-колыбельиз цельного бревна, выстелит ее чернобурами с искрой, берестой свежей, чистым льномв головах. Уложит в лодку новую плоть, гладкую, как воск.
Помедлит и вложит плевкомглаза твои во впадины.
Левый ночной, правыйдневной.
Хорошие глаза. Заглядение.Похлопает баба по карманам на шубе, прищурится, что забыла?
А вот что.
Вынет мотки ниток натресковой кости, возьмет цыганскую сапожную иглу, послюнив проденет крашеную ягоднымсоком суровую нить в иглу и прошьет насквозь щеки твои по живому, и так и сяк иузорами - а узоры - все солнышки, да елочки, да коники, вышьет твое лицо заново,так и будешь век вековать с шитой рожей. Выступит по стежкам брусничная кровь.
А баба наляжет грудямина корму, дыхнет, оттолкнет долбленку от подмытого берега
- Прощева-ай, дитятко.
Повлечет тебя ладно скроенного,крепко сшитого, великая попутная река с облаками и холмами и капищами, поплывутза осадчивыми бортами иконные доски новгородские, кверху ликами златыми, оливанными,муравленными...
Пущены на воду иконыпозабытые, во снах являются, беспокоятся от старости.
Плывут иконы. Поют.
Сваи мостовые над головойсмыкаются. Кличет в вышине ястреб-перепелятник. Возвращаются ласточки-береговушки.А ты плывешь в тишине и души не чаешь.
Зори теснят друг друга- вечерняя - утреннюю.
Югом пахнет.
Последний снег на лицосыплется и не тает.
Первый снег всякий замечает,всякий ему радуется, а кто последний снегопад помнит?
Вот ты один и помни его.
Пасмурно в половине дня.Чисто и пусто.
Завертит лодку на порогах,разобьет о камни, выбросит тело на отмель, где волки лакают воду.
Понесет по весне заемнойрусской землей, прелью речной, низкими телесными облаками.
Вздохнет тело, воткнетнож в гнилой пень, снимет пояс и нательный крест и кувырком через нож перекинется,грянется оземь и встанет на четыре кости.
Зверьком, подлиском,соболем порскнет в лес.
Очнешься ты, вскрикнешь.
Лошадь переступит, отряхнетгриву от хвои, пожует удила.
Муторно тебе, зябко.Глаза болят. Сам не свой.
Часа не продлилось лесноегуляние.
Три ворона кружатся надтвоей новой головой.
Молчат.
- Что ты делаешь?
- Вижу.
- Что ты делаешь?
- Слышу.
Так слушай: вот что случитсяс тобой...
+ + +
- А... Ты что шепчешь,сумасшедшая?... - спросил Кавалер, еще дремным растомленным голосом.
Спросонок отяжелела голова.За час садовая тень отошла, он так и спал на солнцепеке в саду. Сквозь веки солнцепросачивалось алым течением, чудился жаркий вишневый Рузин шепот, навевающий кошмарыи волшебства.
Пошевелил рукой по траве,поискал, чтобы поймать шептунью-негодницу... Пусто. Трава щекочется. Но ведь онарядом, шепчет, шепчет страшно и сердечно...
- "Ты слушай, слушай,вот что с тобой случится..."
- Рузя? Ну, хватит...Мало того, что разбудила....
- Всюду тебе Рузька мерещится...Клином свет сошелся. Хорош гусь. Разлегся, тоже, нашел место. Голову напечет - крапивнойводой отливать не буду. Ну, вставай, вставай.
- услышав скрипучее ворчаниеАксиньи Петровой, Кавалер очнулся окончательно - и вскочил, как ошпаренный. Садкупался в зрелом послеполуденном сиянии, истончились сквозные тени - не Рузин шепотгулял над взлохмаченной головой Кавалера, нет, то шумела рябиновая ветка, полнаящебета и порха и перелетного шелеста молодой зелени.
Аксинья Петрова переваливаласьна коротеньких ножках, подвернув подол, вынимала холстины и рубахи из корзины, развешиваласушить, упарилась вся со стиркой, назло затеяла труды в знойный день.
Кавалер еще утром похолодку приехал, но Царствия Небесного не застал дома, а Рузя еще спала.
Зато матушка Рузина тутже пристегнула Кавалера к домашней работе. И воды ей для стирки из бочки натаскайчертову прорву, и грядки прополи, и еще на крыше ветка сухостойная лежит, вчераветрило, вот и обломилась, а убрать некому, вот ты слазай и убери.
Лестницу за сараем возьмешь.
Стоило одну службу исправить,так у карлицы находилось новых дел пяток, только поворачивайся. Ксения и не стеснялась:
- Раз уж такую орясину, как ты, наш большак пустилна двор- я ему слова поперек не скажу. Ему виднее. Я - баба, уж знаю свое кривоеверетено и в мужчинские хитрости не лезу. Но коли тебе сегодня делать нечего, поработай,чай, не переломишься.
Кавалер не противился,исполнял бабину волю верно и почтительно, только про себя посмеивался: надо же,неугомонная, задает службу, будто младшему бесу у колдуна на побегушках. Изводитмелкими трудами, хорошо еще, что не заставляет вервие из песка плести, лунный светрешетом ловить, или четыре пуда ржи собрать по зернышку с каждого двора за однуночь.
Разве что на прополкеКавалер не сдержался, выдернул из грядки за хвост редиску, обтряс землю, хрупнул.
Сочно, хоть и не завязалсякорень до конца, с одного боку красный, с другого бледный. Оглянулся по-быстромуи огрызок с ботвой в Рузино окошко метнул - звучно стукнуло о стеклянную четвертку.Может, выйдет.
Ксения тут же на огородевыросла, руки в боки. Застыдила:
- Ты что тут воду мутишь,знаки подаешь? Сказано тебе - спит она. Ишь ты, уже все окна выучил, кот казанский.Постыдился бы так-то к девушке...с редиской.
- Я просто... Я не так...
- Не так, да эдак. Непросто, а с вывертом. И не такие хлыщи нас улещивали, да пустых щей похлебали ивон пошли. - насупилась карлица, но сменила гнев на милость, сгребла выполотое сорьев передник.
Вздохнула.
- Девка в доме - хужепожару. Ночей не сплю. Чуть шоркнет половица, вскидываюсь - ушла, пришла, не знаю...Отец ее по лесу одну пускает. Ночь-полночь, это все равно. А там и буреломье, итрясина ближе к Чудову селу, а за Преображенским скитом, говорят, медвежьи логова.И беглые люди шалят. Она ж дитя, пигалица... Была б моя воля, со двора бы шагу неступила одна. Да с кем ей здесь водиться, одни старики, да уроды. Скучно ей. А теперьи вовсе сладу нет. Чуть поест, а больше раскрошит, и к вам на поляну бегом. Я еев сенях бывало, поймаю за рукав "куда полетела?", а она так ручки к грудиприложит, дикая вся, нечесаная, в волосья зверобой да тысячелист натискала, какблажная, бусы на шею навертела... И скороговоркой мне, матери - ты только подумай- ма-те-ри! так и выпаливает, так и частит: "Пусти, мама, пусти, надоба у меня...Немогу дома...Свят-крест не могу!". А какие у нее надобы, каких дома не бывает?
Кавалер отер потный лобзапястьем, присел на пустую гряду. Скорчил сострадательную мину - мать все-таки.
- Плохо дело... - вспомнилнекстати прописную цитату - Непочтение дочернее печально.
А вы что же?
- А-ай - махнула рукойкарлица - А что я? Пускаю... Раз не пустила, так она извелась вся... Все у нее изрук валится. Дала ей рогульку и пряжу - клубки мотать, все нити оборвала да перепутала.Заглядываю - плачет. Да не в голос, для себя. Отпустила. Куда деваться. Я ж не тигралютая, не коршуница. И что она там, у вас нашла,за уши не оттащишь. Вот что, тыее не береди своими редисками. Не мани на улицу. Оставь.
Кавалер снова смиренновзялся за тяпку, посмотрел на ботву, пытаясь отделить посадки от сорняков. Тюкнулпару раз по разморенной теплом плодородной земле. Сказал "так", междупрочим.
- Я слыхал, что дневнойсон вреден. Особенно барышням.
- Ой, да какая ж онабарышня! - обиделась Аксинья Петрова. - Она же невинная у нас. Ты думай, что болтаешь,это у вас на Москве - барышни. А наши все девицы. А что днем она спит. - Аксиньяподошла ближе, взглянула снизу вверх, красивая в уродстве своем: -
- так это ее дело. Ейна полное солнце выходить нельзя. Она от блеску слепнет, как сова. И личико краснеет,нельзя ей. Зато ночью - в любую тьму в бисерную иглу шелковинку вденет. Вот как.Да что ж ты делаешь, стоеросина! Ты куда моркву дерешь! В мае только садили!
- Да не написано же,что морква - испугался Кавалер... - Вы мне сами сказали, кудрявое драть...
- Грамотный... - прищурилась Аксинья. - Вот онокак. Да уж, кудрявое драть дело не лишнее. Мало, видать, драли. Ты ступай, молочкапопей, вон я под лопухами кувшин поставила, остынь. Я сама дополю. А то ты мне всехозяйство потравишь.
- Не надо... Я справлюсь.Вы устали.
Но Аксинья так посмотрела,что Кавалер подчинился, отошел в тень, любовался исподтишка, как ладно и споро работаеткарлица.
Не оборачиваясь, Аксиньякрикнула:
- Попил? И ладно. Дровнаколи. Там на двор плахи привезли, колоть некому, а варить надо и баню топить.Да Господи, что ты стоишь, козлята в огород налезли! Гони их хворостью! - и закричалачерез плетень к соседу:
- Онисим! Не спи! Козленкилезут! Сколько я тебе говорила! Сейчас кобеля напущу!
Кавалер ретировался насенной и дровяной дворик на задках дома Царствия Небесного, оставил хозяйку и соседалаяться из-за козленков, и до обеденного времени махал колуном на солнцепеке, сухои ясно трескались сухие дрова надвое, начетверо.
Далеко и монотонно билколокол за рекой.
Ведь всего на минуткуотошел Кавалер на траву, под деревья отдохнуть и надо же - уснул...
Теперь, наяву полоскалисьпо саду белые простиранные холсты.
Рузины долгополые сарафаныбелые с красной вышивкой наполнялись ветром, как полдневные призраки.
Кавалер, слушая вполухаКсеньины жалобы, заломил руки над головой, потянулся в хруст и зевнул.
Ксения приговаривалапод нос:
- Один вот тоже, спалдо обеда... Тот самый, что козлят к нам пускает. Онисим. Ему в ухо чувырла возьмида и заползи из соломы. С тех пор так у него в голове и завелась пустяковина.
Чувырла-то в нем ворочается,точит мозги, вот он с ума рехнулся. Мало того, что горбат да крив на левый глаз,и на плеши полтора волоса, а туда же, как вечер, на нашем заборе виснет. Все Рузькувысматривает. Совсем сбесился, по ночам в ставке шапкой лягушек ловит. Как есть