облака клоками полились, выплыла из разрывов полная луна.
А я на столе лежу, плывупо России, и уже челюсть мне подвязали снеговой косынкой, и метели меня обвыли,а стол мой на четырех ногах шагает, как вол, лампа в головах у меня горит а вокругнее снежинки вьются в свете медовом.
Сунул я под щеку ладони,крылья белые сложил домиком, и в дрему колыбельную нырнул поплавком - большая рыбаклюнула из подо льда, ели вековые на кряжах под крепким ветрам застонали и склонились.
А как восстал я от сна- так и весна началась, на весь свет выплеснулась весна в зелени, в синеве, в золотеистинном.
Воробьи в стылых лужахкупались. Парни девушкам в окошко камешки бросали.
Тонкого оперения стоялипо колено в водах зыбких березки. Все летает...тает.
С той весны я, Бог Кондрат,на Москве объявился. Принес милость. И многие под мое слово встали и победили сладостьи лепость и древнего змия усекли и огненное крещение приняли и принесли к моим стопамзлато миро и ладан.
Приди и ты.
Склони голову.
Вот мы стоим на зеленомлугу, и скачет кругом пегий конь, взрывает землю, кидает комья копытами некованными.
Усажу тебя на пегогоконя и на вожже кругом погоню - только держись. Удержишься, похвалю.
Усажу тебя на белогоконя и пущу на свободу нарысью, а после донским наметом, галопом гибельным. Легкопрыгнет конь с обрыва - выше облака и сам не заметишь, как распахнутся над тобойпарусами белые крылья...
Легкость, весна, чистотаясная, сок березовый.
Кровь в корыте.
Лети, теленок молоденький,крылатый, кудлатый. На тело, на дело, не оглядывайся... Все прошло. Не болит.
Лети.
Я с тобой.
Бог с тобой. КондратСеливанов.
Глава 24 Лебеди
- Погоди Бог. Много слов.А дела мало, - перебил Кавалер Кондратия.
Медоносный сад будтоокурили ладанным дымом из кадила, в истоме в луговом испарении томился близкий вечер.
Застольные гости ахнулибабьими голосами, один молодой опрокинул кувшин - потекло по скатерти белой белоемолоко, будто душа вышла. Видно, в саду было не принято перебивать Бога.
Но Бог не удивился, толькопересел поближе и положил холодную шелковую ладонь Кавалеру на лоб, пальцами сдавил- юноша вздохнул - откинулся на резную спинку скамьи - отпустили тиски головнойболи от бесстрастной ласки.
Второй ладонью Бог Кондратийзакрыл ему глаза и стало совсем темно и легко.
- Разве я с тобой говорил?Братцы милые, отвечайте, был я в слове?
- Не был - отозвалисьбратья - Мы песни пели, ложками стучали, брагу пили, ты молчал.
- Послышалось тебе, прасольскийсын. В ушах шумит.
Служки неслышно подошлик Кондратию сзади, расстегнули медные пуговицы, стянули с круглых плеч Бога глухоеполукафтанье - обнажили белую без пятнышка атласную рубашку с вышитым на левой сторонекарточным сердцем. Рукава широки, крылья белые, шелестящие.
И взмахнул Бог Кондратлебедиными рукавами, шикнул весело
- Кыш, лебедушки! Оставьтенас.
Дважды повторять не пришлось- все сотрапезники встали. Четверо взяли скатерть за углы, сгребли в узел вместес брякнувшей посудой и по саду с поклонами попятились, стараясь не обращаться кБогу спиной, будто к алтарю.
Кавалер с любопытствомследил за гостями пасечника.
Все, как на одно лицо- глаза ссаные, запухшие. Шуршат по траве чистыми рубахами до полу.
Женский пол от мужскоголегко отличен, хотя все повязаны косынками под подбородками: мужики, как ватныекули и пищат, как мыши, а женщины тяжелы в шагу, плоскогруды и голосом грубы.
У всякого верного запястьяперевязаны были платками, заскорузлыми от сукровицы, как бабки конские бинтуют отзасеки.
Странно пропитала кровьбинты - крестом.
Поймал Бог взгляд Кавалера,предупредил вопрос:
- А это братцы себе меточкунавечную делают. Наточат лезвие косы и крестообразно рассекают пясти, а потом врану вкладывают крестильные крестики, чтобы врастали они в живое мясо для мученьица.Видишь - у кого запястные платы чистые, те уже кресты свои переболели. Бабонькибыстрей кресты перебаливают, бабий грех - курям на смех, какие у них грехи, сампосуди. Они же - бабы...
Кавалер себя вспомнил,усмехнулся, отстраняясь от Бога:
- Зря только изуверствуете.Крест не мясной, а небесный носить велено.
- Посрамил! Не по годамумен - обрадовался Кондрат, облизнул сухие губы сухим языком - Вот было дело - старыелюди двоеперстием крестились. Стал Никон, закрестилось стадо тройной щепотью. Знаешьсказку? В преисподнем аду особый бес поставлен. Зовут Кикой. В кукише живет. Ктотремя перстями обмахнется в церкви, тот Кику сотворит и ему поклонится.
- Знаю я твою сказку.Мне бабка-покойница говорила. Как первый снег ляжет, выводила на двор, сложит триперста и в снег тыкает, и спрашивает: "Ну-ка, отвечай, кто такие следы оставляет?"А я маленький, в шубке беленькой, ничего не смыслю, смеюсь, смотрю на следы - тройчаткина снежке пушистом и в ладоши хлопаю: " Котик! Так котик ходит! Еще покажикотика". А бабка меня - хлесть перстнем по скуле наотмашь и за волосы таскает.Я кричу криком, а бабка стоит, узелки на лестовке староверской перебирает и учит:"Не котик, а Диавол. Не крестись тремя, Диавола не тешь"
Иной раз и выпороть велит,чтобы запомнил. Нравная она была, бабушка. Да я плакал, не понимал, кого мне запоминатьпод розгами, Господа али Диавола...
- И правильно,- задумчивосогласился Бог - Не крестись.
На кресте меня повесилии замучили. Думаешь, мне по сердцу смертная память? Ради того ли я смертью смертьпопрал, чтобы мне всякий день мою виселицу поминали?
Я радости любил, глиняныхптиц оживлял, на пиру воду в вино превращал для веселия, и детей исцелял и просилих первыми к себе допускать. А вы меня обратно под бич, на крест, в гроб. Да ещеи во славу мою - дитя по скуле да под розги. Тьфу... Вот оно изуверство истинное.
Кавалер вскинулся, ажскамья зашаталась:
- Ну, ты ври, да знаймеру... Какой ты к ляду Бог...
- Не ты первый, сынок,брешешь. И позаливистей тебя кобелей слыхал - усмехнулся Кондрат - засиделись мы,пойдем, что ли пасеку покажу, а там если захочешь, то и на молебствие оставайся.
- Чего я не видал? Мнес вами молиться гнусно....
- Дурак. Ничего ты невидел, как чушка, рылом в глину зарылся, звезд не видит. Молиться нигде не зазорно.Расплодили, понимаешь, богов, в небесах тесно - бог такой, бог сякой, бог разэтакий.Раз пристал ко мне один французишко, въелся, пуще древоточца, заладил: нет бога,нет бога. А я ему - так точно, нету, мил человек. Я всемогущий. Моя воля - хочуя "бох", хочу в - пизде мох. Ну, вас совсем. Лучше отгадай загадку:"Живет не девка, не баба, не солдатка, не вдова и не мужняя жена; мужа у нейнет, а детей много....".
- Богородица... - неподумав, бухнул Кавалер
- Пчела, - возразил Кондратий,поманил в садовую гущу, пошел впереди, неся в охапке московские иконы. Повел к наибольшемуулью, в виде семиглавого православного храма, укрепил в божнице икону Зосимы и Савватия,приговаривал дурманным голосом:
- У нас не пасека, аПасха, у нас завсегда весело... Этот улей зову я Зосимою, он из всех наибольшийи старейший. Видишь, как роятся божьи работницы-разбойницы над росистыми лугами.Был день, Зосима и Савватий после трудов, уснули на беломорских камнях и явилсяим Спас в синеве и Богородица в полумесяце, повели их спящие души в земли идольскиев земли райские, там поили-кормили, радовали.
Сам Гавриил архангел,темноглазый, смеясь, подносил им потиры со сладостью.
И сказал Зосима, промокнувгубы:
- Сладко питье на небеси,вот бы нам на земле такое, а то все горько, да пресно.
Сама Богородица строгоспросила:
- Отделишь ли сладостьот болести?
Похвалялись Зосима иСавватий, что отделят сладость от болести.
Подала мати Богородицавересковый мешок Гавриилу в чистые руки, приказала:
- Проводи гостей, принесимой подарок на Русь.
Сердито гудела в мешкепчелиная сила.
А угодники хмельные слушалипчелиные песни, шли с неба на землю и улыбались. С верхушки сосны вытряхнул босойархангел вересковый мешок и засмеялся по-женски, с лукавством, будто дождь грибнойсквозь солнце пролился.
И зажалили пчелы угодников,завопили угодники: Нет мочи! Вот она болесть! Где же сладость?
Сжалился Гавриил и научил:
- Возьмите колоду долбленую,постройте улей- церковь, крестите его, как младенца, женским именем. Внутренностьулья будет образом утробы Богородичной.
Дождитесь полного цветенияи раннюю сладость понесут пчелы в утробу Её.
Так и стало. Напилисьмедку - познали сладость, понатопили свечей - озарились храмы и обрушились, позналиболесть. От огня пчелки повелись, от молоньи Илии, если где пожар вспыхнет, хорошозаливать святой водой с медом - одной пригоршни хватит, чтоб горящую слободу затушить.
Пчелки только раз ударитьмогут - как выпадет жало, тут им и смерть приходит. Тоже нам знамение. Есть у настакое моление - сорок дней нужно пить только воду с серебра и не видеть людей имолиться о смерти своего лютого врага. Истово молиться, чтоб он обнищал, чтоб женкаего заблудила и сгнила похабной болезнью, чтоб дитя его в корчах чумных подыхало,медленно, чтобы понял за что муку принимает, а потом бы и сам в петлю полез. Нидна вражине ни покрышки, ни спасения, ни воскресения...
- Страшно... - отступилКавалер от Кондрата - за своих врагов надо молиться, а не против.
- Страшно - эхом отозвалсяСеливанов, спокойно расставлял он иконы на главицы, семеня от улья к улью. - Оченьстрашно. Только я такой закон установил: сорок дней можешь молиться богу, чтобывраг твой издох. А на сорок первый день либо сам сдохнешь, либо враг. Все, как ярешу. Веришь, как поставил я такой уговор, никто против врагов своих не молится,только во здравие. Самим помирать не охота.
Ай, как гудят работницымои, как поют, то не пчелочки поют, то Гаврил-архангел, на коне катает, по лугам