и красный перец оплели кладку. На рынке горы дынных и арбузных плодов, красоткипо кручам коваными каблучками чок-чок, скрипочка из трактира жалуется, за душу берет,ласточки к скалам гнезда лепят и человеческие зодчие от них не отстают, век бы жилв городе Которе, кабы не помер...
Жила Вакуша на отшибе,зеленел за окошком горный склон, а под ним - синий дол до моря. По утрам овечьиотары текли крикливыми грудами по росным травам. Видны были дальние дали - городкималые Пераст, Герцег-Нови и Рисан, все монастыри, пекарни, склады, церкви и кладбищакипарисовые.
Люди называли Вакушуто самострижной монахиней, то знахаркой. Выбросило ее море в лихом декабре на камнив одной рубахе. Тело нашли дети, собиравшие раковины, позвали людей, посмотрели- а у нее на шее крест, грех так бросать и понесли девушку хоронить на досках, аона села и заговорила.
Выходили ее добрые люди,сложила Вакуша себе дом из камней, носила камни в подоле, раствор босиком месила.Насадила гранатный сад. Выстлала раковинами тропинки. Любили ее за великое знание.И раны лечила она и переломы, и тоску и нестоиху мужскую, и нерожиху женскую, всек беднякам ходила к пастухам, к рыбакам босиком в любую погоду, деньги за лечениене брала.
И в церкви исповедоваласьи крестилась и пасхальные хлебы делила со всеми, у попадьи принимала роды.
Очень ее хвалили горожане,но замуж никто не решался брать. Вроде бела, а приглядись - дело ведает.
В одиночестве поседелаи иссохла Вакуша, тонка, сквозна, обнять такую - страшно.
Час жила Вакуша, деньжила Вакуша, год жила Вакуша бросила веретено острое на пол, сказала: "Не могубольше одна".
Надела сапожки высокие,зашнуровала четыре корсажа черных с бисером, шесть кос заплела медными подвескамии пошла искать траву в тишине.
Слушала, как морскойприбой в гротах ревет. Слушала, как ветры тяжелые валятся в леса Биоградской горы.Как на Дурмиторовых кручах до крови на щетине загривной сражаются вепри. Как волнуетсякруглое озеро Скарадское ответным переплеском от берега к берегу и топит лодки.
Нашла Вакуша на лужайкенад морем среди всех цветов траву неприметную с пестрыми цветками.
Раз в семь лет цвететпестроцвет. Если бесплодная баба в полночь положит его на язык и проглотит без воды,то понесет сына. Родится безотцовщина, от цветка зачатый.
Но только раз в жизнибаба может от пестроцвета забеременеть, на второй раз - умрет от яда.
В точный час проглотилаВакуша, не глядя, пестроцвет, да не заметила, что прилипли к лепесткам семена волчьегомака, что растет на младенческих кладбищах, где зарывают убитых детей и бродяг.
Плачевный мак, неприрученный,чертов.
Затяжелела Вакуша и родилав срок мальчика с волчьими ушами торчком. Утроба несытая, зубы острые, нелюдим,нелюб, ненаш.
Крестила его Вакуша Матвеем.А называла Буй-волк.
Как ученая ведьма хужеприрожденной, так волкодлака хуже Буй-волк. Волкодлак в волчьем обличии шалит, аБуй-волк человечьими зубами добычу грызет не от голода, а по злобе.
По окраинам бродил Буй-Волк,овец задирал, кошкам кишки выпускал. Приваливался матери под бок по утру хмельнойот крови, из пасти гнильем несло, полнощным хищничеством.
Мучилась Вакуша, молиласьсвятому Марко-евангелисту об исправлении Буй-волка.
Смотрела на левый сапожоксвой у печи - в левый носок того сапожка обувщик заложил страшную вещицу, именине имеющую.
Кого левым сапожком ударитВакуша под брюхо - тот растечется у ног ее лужей дегтя.
Не пора ли ударить?
Как можно... Ведь сынже, Матейко, единственный.
Как его убить?
Раз приволок Буй-Волкнищенскую суму, всю окровавленную, с волосами на лямке. Задрожала Вакуша - никакзагрыз первенец на перекрестке путника и вещи его принес.
Бросил мамке под ноги- может пригодится, на базар ходить.
А дел у Вакуши много,к печальному человеку надо сходить, утешить, роженицу посетить белье прополоскатьи на рынок мясо и фасоль для супа купить, где уж ей за сыном присматривать.
Что ни неделя находилаВакуша на пороге дома, то посох, то рукавицы, то постолы, то рыбацкую шапку, тоопушку от юбки.
Допрашивала сына, секлаивовой лозой, кричала. Молчит, как чурбан. Устанет мать хлестать, сядет в угол,лицо в ладони скроет, воет. Час повоет, бросится искать сына - слышала ведь, какдверь хлопнула... Опять ушел.
И находила его на пастбище,валялся сын подле загрызенной овцы безголовой, а голова кровавая откатилась к морю...грызет сын не хребет, не позвонок, а корень волчьего мака. С побоями, с молитвамиволокла пьяного от крови сына на плече Вакуша, шила ему куртки из чертовой кожи,повязывала на запястья и голени красные шерстинки, ничего не помогало. Губил Буй-ВолкМатей людей на дорогах.
На Вакушу никто не думал.
Ходили по перепутьямкоторцы с факелами и косами, искали убийцу. Не нашли.
Но все реже и реже приходилик Вакуше просители и страждущие. Боялись нелюдимого ее сына, встанет поперек тропыот калитки до крыльца и ноздри раздувает и корчит рожи и клыками пугает - щелкнетпастью у виска - всякая баба присядет и заорет "мама!" и давай Бог ноги.
Стало в доме голодно,ни рыбки, ни толокна, ни дрожжей, ни сала, ни капусты в кадке.
Ни холста, ни креста.Как есть пусто.
Только самые обездоленные,кому люди на темя плюнули, сироты приютские в парше да богаделки с чирьями старческимиприходили лечиться. Пролезали сквозь дыру в заборе и приносили - кто придорожныхколокольчиков букет, кто гороховой кашки, кто свинячий копченый хвостик, краденый,кто серьги из пушка кроличьего на крючках с бусинами, кто лунные стеклянные шарики,да мало ли хлама у сирот по карманам водится.
И вот, не вру, во вторник,пришел к Вакуше мальчик из монастырского приюта, лечить обваренную в посудомойнеправую руку.
Приложила к ожоговымпузырям Вакуша мокрые целительные травы, погладила мальчика по голове и задумалась...
А вот был бы ты моимсыном, не губил бы на пустошах хорошие души, на мои слова зубами не ляскал, былбы вот такой, черныш, сероглазый, веселый с веснушками на переносье.
Ты ли виноват, Матей,я ли виновата в том, что приклеились к зачатьевским лепесткам зерна волчьего могильногомака.
Сирота стоял перед Вакушейбез боязни и дерзости, счастлив был, что боль отпустила.
Вакуша заметила на шеемальчишки черную ладанку,
- Позволишь?
- Ага. Она у меня с малолетства...Так и нашли на пашне с ней. В плаще. А так гол, как сокол в мир выпал. Бабки в богадельнеговорят, что я на луне родился, оступился и свалился.
Сняла ладанку Вакуша,приложила к глазу стеклышко гнутое - слаба стала с возрастом глазами и рассмотреласодержимое - узнала в иссохшей пакости - детское место, младенческую сорочку, знатьв рубашке родился и хранит оберег.
- Как звать тебя, дитя- спросила Вакуша.
- Марко, - охотно ответилмальчик.
Тут лампадка перед иконойМарко-евангелиста вспыхнула алым огнем, озарила образ, и треснула на четыре части.
Беда, вернулся с промысластарший сын, Матейко Буй-Волк.
Заорал с улицы.
- Мать! Человечиной пахнет.Отдай мне гостя, надоело искать, уже все на дворе переворошил. Отдай мне его. Загрызу.
Вскрикнул сирота, закрылсярукавом.
- Не бойся - шепнулаВакуша, ударила об пол кленовой тросточкой и стал мальчик не крещеная плоть, а стальнаяигла с ушком.
Продернула Вакуша в ушкоигольное нитку, села у окна штопать тряпье.
Ворвался в дом Буй-Волк.
- Не ври мать! У менянюх волчий на человечину. Отдай мне, что не знаешь.
- Чего же я не знаю,сынок? - весело спросила Вакуша и перекусила нитку, воткнула иглу в стол - Видишь,сижу, фартук чиню. Если ты сын покорный, помоги мне, старухе, надеть сапожки, ато ноги опухли, не могу.
И вышла, охая, и за крестецхватаясь, на ступени крыльца.
- Ладно - взревел Буй-Волк, потащил из сеней матерние сапоги, - давай, мамка, ноги. Но помни - это в последнийраз.
Он натянул на материнскиеноги узкие сапожки, и вощеные жилы зашнуровал на икрах крест на крест до резкойболи.
- Да. Сынок, - молвилаВакуша равнодушно - это в последний раз.
И ударила Матея Буй-Волкав пах левым сапожком. Завыл и заплакал старший сын и разлился у материнских ноглужей дегтя.
Враз поседела Вакуша,стала пепельной матерью, дегтярную лужу засыпала опилками из цыплячьей корзинкии шатаясь, вошла в дом.
Вынула иглу из столешницы,обратила в мальчика с перевязанной рукой, как было. Поставила приютское дитя напротиви сказала:
- Ты сирота и я сирота.Хочешь быть моим вторым сыном, коль первый не удался. За многое знание я заплатилавтридорога. Сразу надо было приютского брать, нет, своего хотела, кровного. Пойдешько мне жить, Марко?
- Пойду, мамка - ответилмальчик - только условие одно поставлю.
- Ишь ты... скорый, ну,говори свое условие. Коль посильное - исполню.
- Выбрось свой левыйсапог навсегда.
- Бедовый ты, умен непо годам, засмеялась Вакуша, но задумалась и тем же вечером сожгла в садовом костресвои сапоги.
Научила новая мать Марко,как собрать деготь и опилки со двора. Останки снесли на косогор и там зарыли наразвилке дорог, вырубили на сороковой день из осинового комля крест и выжгли нанем каленым ножом имя погребенного:
- Матей. Буй-Волк.
И след волчьей лапы.
Так зажил Марко с мамой.Доил черных коз и молоко пил, на базар ходил и торговался весело, полы в доме подметал.
А то мало ли - приходитбогатая девка, от босяка тяжелая, кричит :
- Избавь от плода! Обманул!Утоплюсь от сраму!
Волосы рвет, белые рукиломает, монистами трясет.
А волос и кровяных пятенна полу после нее остается столько, не выметешь за раз.
Но Вакуша плоды травитьне бралась - черный промысел душу в утробе губить, но ведь и девку непутевую жаль,иную замучает до смерти жестокий отец или братья старшие насильно в монастырь постригут,