- То про купцов, то процыган, то про господ, кого же ты любила?
- Ах, это... Всех любила,хороший мой. Всех, я ж тебе говорю, я ль не Богородичка.
- Да ты такая же богородичка,как я - прасольский сын.
- Вот и проговорился. Да и не скрывал особенно,сразу видно, меня ни в грош не ставишь. Разве что лебедем моим любопытствуешь.
- Я всю правду о тебевыспрошу у Рузи. Ее отец...
- Без тебя знаю, - Богородичкаостановилась посреди раскаленного луга, заговорила с такой яростью, что Кавалерувдвое жарче стало, отшатнулся, как лошадь от злой шавки, -
Ну что, что ты нашелсреди лукавых уродов? Ладно, старый карла гоняет, тебя как сидорову козу, всемуЦарицыну на потеху, к этому я уж привыкла, твоя блажь, ты и ломайся.
Но как же ты в толк невозьмешь, он горбатый, он юрод, он игрок и лжец, на Москве всеобщее посмешище, емутвой позор слаще патоки. Он тебя, как борзого щенка завел, чтобы на кого надобнонатравливать. Он хитрец и душегуб - я многое могу порассказать, да ты не поверишь.Вот хочешь, докажу мою правду о нем?
- Докажи, - недоверчивосказал Кавалер.
- Изволь. Конь твой,белый, резаная грива. Сразу видно - краденый. Это ведь он тебя надоумил его угнать?
- А если бы и он, тебечто?
- Мне ничего, как думаешь,почему именно этого коня, никакого иного, ни савраску ни пегашку, ни гнедка, нисерого в грече, мало ли у бати твоего рвача-богача коней?
- Он красивый, в работехорош... - неуверенно ответил Кавалер и сам засомневался про себя, а и вправду,почему именно андалуза.
- У него нет клейма.- просто сказала Богородичка. - Чтобы никто не опознал из какого дома ты его взял.
Кавалера будто ошпарили.Не врет. Права. Единственный из коней, не предназначенный к работе - клеймению неподлежит. Как игрушку купил жеребца старший брат, не для езды или упряжи.
- Ну и что, - сопротивлялсяюноша - Мало ли неклейменых под седлом бегает.
В запале крикнула Богородичка:
- Ладно, черт с ним сЦарствием Небесным, у него своя игра.
Но девка эта, беловолоска!Немочь бледная! Волочайка слюнявая. Небось не целка уже, со всем своим карличьимплеменем под тынами валялась, да?
А туда же... клещом впилась,всюду таскается за тобой. А ты и рад, дурак. Она же тебе макушкой до ребер подине достает, малолетка немалолетняя. И горбата, как хлеб!
Постыдился бы, Бога гневишьтаким союзом. Сколько ей исполнилось?
- Шестнадцатый год вроде...Каким союзом? Ты что, рехнулась?
- Шестнадцатый! - желчноповторила Богородичка, не слушая - Вот как. Маленькая сучка до старости щенок.- и схватила Кавалера за ворот сорочки, припала, душная, обдала анисовым пасечнымдухом, зашлась:
- Брось ты эту карлупоганую! Брось, брось, брось!
- Велика фигура да дура!- брезгливо оттолкнул бабу Кавалер. - Прежде думай, что городишь. Еще слово - прикажузасечь!
- Что? - по-рысьи быстроопомнилась Богородичка, услышав знакомые до оскомины слова. Кавалер сконфузился,да поздно было.
Женщина отвернулась,сказала тихонько и горько:
- Строгий ты, прасол.Что там за товар твой батюшка по селам скупает? Лён, пеньку, молоко воронье, маслолампадное? Или душки русские? Эх, ты, охотнорядец погорелый.
Идем уж, полдень жарит,аж тошнит. Высечешь ты меня. Как же.
Да не своими руками.Они у тебя к женскому сечению способны разве что в спальне особливыми кнутами. Яи таких людей любила. Я все знаю. Хочешь - секи. А потом продай. Меня задорого продатьможно. Я умею стряпать и шить. И воротники плоить, даже кружева у одной барынькина Ордынке гладила - ни одного узорчика не пожгла. Да и кружева я плести умею сама,не хуже вологодских. Продай меня, хороший мой. А выгоду пропей.
Дошли до пасеки в тягостноммолчании. Богородичка простила обиду, предложила весело:
- Посидим ладком, молодой?Пообедаем?
- Нельзя - улыбнулсяКавалер - я голодный, что твой волк. Но прежде вечера не могу. Так уж положено.
- Мой волк, хоть на минуту,да мой - согласилась Богородичка, хотела потрепать по прядям - уклонился, смеясь.
- Сколь ни корми, всев лес, да? Ну и беги в свой лес. Потом. Будешь обедать вприглядку.
Богородичка вынесла натраву зашарканный ковер, миску с зеленью и постным маслом, хлеб и кувшин белогокваса.
Хлеб ломала руками, угощалавсе же, несмотря на отказ.
Отказался - ЦарствиеНебесное не велел хлеб с чужими делить.
- Так посижу. Погляжуна тебя.
Богородичка посмеяласьбез жеманства, легла белая на большую траву, щипала мякиш, водила пальцами по узоруковра, будто по сердцу вела ладонь.
Кавалер в который разгадал - хороша ли Богородичка под покровом, или уродлива. А какова бы ни была, тряпьемскрытая, мне, первой красоте московской, не соперница.
Покров тихонько волновалсяот дыхания Богородички - вышитый лебедь мирно плескал круглыми крыльями. Надолгоповисало молчание - обоим неловко было. Богородичка хлопнула себя по колену, ай,забыла, да вспомнила, быстренько сбегала к себе, вынесла с почестью кувшин обливнойс закрытым вощеной холстинкой горлышком.
Поставила на край ковра,сняла крышку - и так гневным медным медом ударило из скудельного нутра, что сразусобрались у горлышка пчелы, Богородичка посмеивалась, отгоняла папоротниковой лапойдокучниц. Болтала впустую, остро глядя глаза в глаза из прорезей:
- Люблю я Царицыно село.Тихо мне здесь, вольно. Светлица своя, пол дощатый, кошку вот завела. На Трубнойплощади бухарец кошками торговал, страшно дешево, я на гранатные бусы выменяла,такая красивая, полосатая.
На Москве все кошек держат,это нынче считается хорошо. Все кошек заводят и чай с яблоками пьют на крылечке.Московское естество: рябиновые дворики, пустыри, яблоньки, купола, кошки... Не хужечем у людей. Вон и Рузька твоя с котом таскается, как дура.
А я беру кошчонку с собойпод бок спать - она урчит в головах, моется... Знаешь как у меня под боком сладкоспится? Ты глаза не отводи... Знать не знаешь, а догадываешься.
А сейчас бегает где-токошка, полевок давит, вернется, я тебе ее покажу. Приходи посмотреть. И постеляу меня широкая, хоть пляши. Я люблю одна спать. Никто не жмет, не смердит рыганьем,не давит насильно груди...
Кавалера разморила тяжкаяжара, про кошку и постель прослушал, вымолвил невпопад:
- Так это нынче говорят- Царицыно село, для форса. А прежде не так называли.
- Как же? - Богородичкаловко тиснула ржаной ломоть под покровец, надкусила. - Скажи мне, молодой, я нездешняя.
- Сельцо Черная Грязь,- нехотя ответил Кавалер, - Вот как.
Хлеб шлепнулся наземь.
Богородичка вскочила,завизжала:
- Ай -йй, дура! Сменялашило на мыло! Черную Грязь на Грязь Черную!
- Богородичка затопталась,будто на углях, впилась в тряпку белыми пальцами, того гляди сорвет, Кавалер вскочил,поймал девку за просторный рукав, прикрикнул:
- Ты чего?
- Пусти добром. Пусти,говорю! - Богородичка извернулась, укусила Кавалера в запястье и бросилась бежать- белая, в россыпь бисерного шитья - будто саваном махнули, едва на бегу пчелинуюколоду не снесла.
Слышно было, как ревет,повторяет оскаленным ртом:
- Черная, Черная Грязь...
То ли грязь, то ли мразь- за рыданием и не разобрать.
Кавалер подул на укус,дернул щекой,
- Блажная.
От досады подхватил кувшин,несмотря на запрет, хлебнул до одури. Пить хочется.
И едва успел сесть.
Темное облако-кулак придавилосад.
Красные спирали-крученицыв глазах вспыхнули, обожгло питье горло и грудину и тут же потянуло по новой.
Впился в кувшин так,что почудилось - треснула обожженная глина. И в Петербурге - городке во дворцахтакого не пробовал, и даже не рассказывали о таком и обиняками не намекали.
Ветер завернул край ковра,растаял пчелиный зуд.
Вот тебе и посидели ладком.
Дурной народ бабы, изачем их родят?
Ничего, перебесится,помиримся. Поднялся на ноги, хватаясь за тонкие яблонные веточки за солнечные лучики,за честное слово, побрел с пасеки прочь.
Тело медом наполненноене слушалось и страшная жажда иссушила язык - все бы отдал за новый глоток.
Что со мной, Господи.
Гуси-лебеди ударили навесь мир набатными красными крыльями.
Заголосили...
Богородичка спряталасьза баней, в поганом месте, качалась на корточках, промокшее полотно липло к лицу.
Утирала жаркое с глазкулаком, и уже еле слышно, с хохотком твердила:
- Черная грязь.
Шестопалая рука сцапаласзади ее мокрый дрожащий рот. Второй вор выступил из лопухов, повел грузинскимиочами, задрал сапог сафьяновый бабский на обрубыш бревна.
Улыбнулся нагло потянулнож из- за голенища, показал лезвие в глаза
- Тихо.
Богородичка даже на помощьпозвать не смогла так и осела, да получила пинок под копчик. Заозиралась. Чужакина пасеку заявились... Дело небывалое.
Шестопалый сплюнул, тиснулобомлевшей девки под нос овальный портрет-миниатюру:
- С ним была сегодня?
- Да.
- Знаешь, чей будет?
- Нет.
- Завтра еще придем.Скажешь о нем все, что спросим?
- Да.
Сплюнул Шестопалый, отпустил,Тамарка бедрастый, тюремный выродок покуражился, ножиком повертел, но Шестерка егопо запястью хлыстом конским вжарил.
- Хватит. Едем. Старухаждет.
Зажмурилась Богородичка,хотела стать маленькой-маленькой, скорчилась в сорняках, готова была не то что покровцемскрыть лицо, но и с головой в жирную земельку закопаться.
Слушала шаги чужаков.Сбруя звякнула на дороге за забором.
Поднялись в татарскуюнарысь воровские кони-бедовики.
Белая змейка в желтомободочке дремала на камушке за банькой, не тревожила ее людская возня, но как пошевелиласьиспуганная женщина - змейка бесшумно ушла в траву.
Тут Богородичка бросиласьк расстеленному в саду ковру, оправляя на бегу бисерный сарафан, увидела медовый