Кавалеру в лицо с изумлением.
- Из каких же ты будешь?- и передразнил давешнюю пьяную болтовню - "Я русский дворянин. Я крамолу немогу слушать". Так?
- Пока я буду туда-сюдамотаться и Архарова на дело уламывать, ты беги к Богородичке, коня укради и бричку,езжайте подальше. Куда бы вас... А, знаю - в Серпухов. Есть там при Ильинской церквина торгу кабак с верхними комнатами для гостей, берут недорого, а стелют чисто.Хозяин там Мишка Хомяков, моего дядьки отпущенник.... Скажешь, что от...
- Кавалер притиснулсяк Марко поближе, назвался полным именем.
Марко аж присел:
- На черта ж тебе Царицино,при таком раскладе?
- Тебе что за печаль?Мое имя - твой ключ. Мишка вас задаром поселит. И еще спасибо скажет. Да прикажи,чтоб на горячее свежатину дал, а не солонину, как всем, а то потом не посмотрю,что вольный.
Как закончим здесь -я к вам самолично приеду при всем параде. Денег привезу, бумаги надобные. И...
- Кавалер вздохнул, вспомнилрыжие косы и тяжкие груди Богородички - И катитесь на все четыре стороны, раз такоедело.
- А как же твои карлики?- спросил Марко Здухач. - Если солдатский развод наскачет, то и Навью деревню непощадят. Хотя... есть одна дорога. Ты помнишь, как правил конями, когда я пьяноговозницу перед тобой разыгрывал? Это по верхнему Царицину надо ехать, мимо церквиЖивоносного источника и несторовой берестяной беседки.
- Помню. Так и поведу.
- Ну что ж... - Марков задумчивости покусал свою косищу, протянул широкую ладонь. - Славный Иванов деньвыходит. Ну что... Друг?
- Черт с тобой. Друг.
И хлопнули Марко и Кавалерладонью о ладонь.
- С Богом.
Разошлись - каждый всвою сторону, будто и не знались.
Всадник срезал дорогу,подстелил под копыта сизую на закате от зноя луговину. Но не успел - осекся конь,оскалился, перешел на лисью рысцу.
Сквозь медуницу и зонтикиснежной душицы бежала Рузя. Старалась изо всех сил, плескала рукавами, болталасьна лямке холщовая сума, в каких нищие горбушки носят.
- Сто-ой!
Еле виднелась бегуньяв дурнотравье.
Задыхаясь, Рузя вцепиласьв стремя. Улыбнулась. Поправила берестяной ободок на летучих волосах.
- Ты куда?
- Тороплюсь, - ответилКавалер.
Рузя лицом потемнела,отступила, так, будто ударили.
- Ты же обещал... Непомнишь? Ты неделю назад обещал, что со мной переночуешь на Ивана?
Кавалер досадливо пальцамищелкнул. Совсем одурел от скопческого зелья, упомнишь разве, что, где и кому обещал.
Рузя чуть не плакала,побрела рядом, опустив голову.
- И батюшка ругается...что ты больше к нему на науку не ездишь. Ни с чем, говорит, пирожок вышел. А я ногойтопнула, кричу на него: Нет, с чем! Нет, с чем! Первый раз с батюшкой поругалась,никогда такого не было. С утра одна брожу. Вот тебе и праздник.
Девочка наколола стопутравяной остью, захромала, села в бессилии в траву и совсем запечалилась. Даже андалуззафыркал, потянул к ней длинную морду - вспомнил зверь, как угощала его Рузя сухарямив бывалые дни.
- Ну, обещал, а вышлоне по-моему... Мне надо! Там такие большие дела делаются, ты не поверишь.
- Я поверю. Вот что тыни скажешь, я всему поверю.
Кавалер застыдился, оглянулсяна пасеку.
"Значит так, к Архаровувсе равно с утра надо ехать на Остоженку. Просителей растолкаю, первым успею. Ночикороткие, а Марко еще Богородичку будет до утра уговаривать. У бабы, известное дело,слезы- грезы, узлы завязать, да собраться, да под образа кинуться, с молитвой. Померетьне померла, только время провела. А девчонку жалко... ведь и вправду обещал. Всеравно солдат раньше завтрего не поднимут в облаву. А с утра чиновные крысы выспавшись,сговорчивей"
- Иди сюда, дай руки. Так и быть. На эту ночь останусь.Уговорила.
Рузя поверила - протянулаладошки, Кавалер, смеясь, подхватил ее, усадил впереди себя на конскую холку, тронуландалуза неспешным шагом.
Рузя тут же повеселела,припала виском к груди всадника, но застеснялась - порылась в суме и принялась плестикольцом жгучие стрекучие стебли.
Запястья белые все вкрапивных цыпках.
Кавалер присмотрелся- сумка девочки до краев полна была осокой и крапивой и рукавичка особая сверхулежала, чтоб жгучую крапиву собирать
- Зачем тебе?
- Венок сплету, украшуцерковь.
- Разве красиво - крапива?
- А разве нет? Посмотри.Вся резная, листик к листику. И пахнет хорошо. Вот сплету, отнесу нашей Навьей Богородице,желание загадаю. Ты ведь у нас в церкви не был? На службу тебе нельзя, ты большой,тебя не пустят. Как скажут "оглашенные изыдите", тебя прогонят... А когданикого нет - можно и посмотреть. Ты мне поможешь повесить венок? Икона высоко, кней не прикладываются. На расстоянии просят о всяком деле... Вот и я попрошу...
- О чем?
- Не скажу. - дурачиласьгорбатенькая Рузька, болтала ногами, припевала тоненько, будто из под воды, не всклад, не в лад:
- У воробейко жена воробейка,у горностайки жена горностайка, стал воробейко сына женить, стал горностайко дочьотдавать. Жить горностайке с воробейкой долгий век, три недельки. Все венки поверхводы, а мой утонул. Все дружки с Москвы пришли, а мой обманул.
Как белая лодка, шагалане шатко, не валко большая снежная лошадь с двумя седоками по лиловым волнам иван-чая,лениво длилось летаргическое плавание в лугах. Кавалер молился в полудреме, чтобыне заканчивалось оно. Длинными лучами ластилось к долинным луговинам закатное солнцеиз-за ельника.
Когда доехали до НавьейДеревни, Рузя замкнула крапивный венок.
Тихо-тихо, не остановился,а будто причалил конь у белой карличьей церковки на чисто выметенном и посыпанномречным песком дворе.
Карлица-черничка в старушечьемчерном платке в белый горох, завязанном узлом под подбородком крутила ворот церковногоколодца, обернулась на приезжих, вытянула полведра, по-вечернему чисто срывалисьв глубь колодезного сруба капли. Водоноска поджала губы, мелко и зло перекрестилаКавалера и потащила ношу к службам.
- Это Стеша-кликуша.Она иконы пишет, но никому не показывает, пускает по водам - прошептала Рузя и передернулаплечиками - И чего она тебя крестила? Она редко крестит. К добру или к худу?
- Суеверство - ответилКавалер.
Внутри все, как в большихцерквах - и птахи перепархивали под низким барабаном многооконного византийскогокупола и колонны покрыты процветшим орнаментом и ладанный холодок и свечной ящики образа и Царские врата, запертые по праздному времени.
В узкие оконца-бойницыпроскальзывало кирпичное солнце. Сумрак клубился по углам - над головой - сияние.День погожий, а кажется будто снаружи шелестит дождь.
Рузя сняла с гвоздя привходе рябенький платок, повязала, отбила поклон на три стороны. И Кавалер потянулбыло троеперстие ко лбу, но опустил. Вспомнилось всякое, ну его. Только встал поразвязнееот упрямства, оперся локтем на расписную колонну:
- Богатое место.
Образа на иконостасевсе незнакомые - то искусные, то кустарные, будто ребенок малевал, были и на стеклеписаные лики, по обычаю карпатских деревень, и резные образа - Николы и Георгия-Змееборца.Все на украшение годилось, лишь бы глаз пестротой тешило.
Рузя навещала знакомыеиконы, кланялась, тихонько здоровалась, иные целовала - но не как святыню со страхом- а с радостью, будто пожилого родича.
Чтобы руки освободить,надела крапивный венок на голову, указала Кавалеру на икону, повешенную выше остальных:
-Подними!
Кавалер поднял девочку,подождал, пока она прикрепит венчик к подножию оклада.
Икона известная - веселая,ясная, самая что ни есть - купальская:
Богородица Неувядаемыйцвет. Румяна и чернобова, совсем малоросская Марийка.
Рузя вся тянулась к НеувядаемомуЦвету, на отвесном солнце сияло, как янтарная капля, живое тело под рубахой напросвет.
Видно коротким да жаркимбыло ее желание.
- Вот и все. Пойдем.Скоро наши соберутся, на молебен, а я с утра была.
Кавалер, задумавшисьо завтрашнем, повел девочку к двери, привычно соразмерял свой широкий шаг с ее теснойпоступью.
- Куд-куда-куда! Тах-тах!- аж под хорами куроклик отдался, Кавалер чуть оземь не тяпнулся - сзади под коленисумасшедшим кубышем подбила его круглая карлица в черном платке в белый горох, дикая,краснорожая, затрясла сальными подолами, вывалила язык и глазные белки будто Арина-удавленница.
- Стеша! - завизжалаРузя.
- Накатил! Накатил! Накатил!- вопила бабенка, каталась колесом - не давала выйти из храма.
Вдруг, как на пружинеподпрыгнула и впилась в плечи - выхаркнула в лицо юноше жаркий плевок - тот аж пошатнулсяот ноши.
Не было лица у кликуши- будто сырой глины ком вертелся на шее, космы седые, платок кладбищенский, всев пестрядь мешалось. Живоплотная глина менялась, будто разминали ее бесноватые пальцы.Десятки лиц, личин, рож, кукишей мордоворотились напротив. Менялся и голос. ЗаблеялаСтеша, будто из живота, мужским козлогласием:
- Я Сазон-Утопленник,кто меня посадил в тело, не скажу, не скажу!
- Пусти, мой чяред!- сменилось лицо, опухло, постарело - Я Ляксандр, Ляксандр, спьяну замерз, помнишьмяня - с полесским выговором умоляла личина, но ее вытолкнул новый человек, нехотявылупился из мяса, захрипел, облизнул разорванные губы - вырвана щека была - подразнилгнилыми зубами:
- Я Наум убиенный. Говоримне красную смородину...
- Нет... - хотел сказатьКавалер, заплясали перед глазами церковные росписи, львы и орлы на дверях.
Стерла и скомкала лицедейскаякруговерть Наума, резкими чертами высеклась старуха, старописной строгости, ротпровалился в морщины, веки позеленевшие от медяков отворились - высунулась из левойпустой глазницы черная мышка.
- - Ба-бушка... - послогам окликнул Кавалер.
- Ты. Ты. Ты. Ты, - монотоннозатявкала покойница.
Кавалер, как битый бык,грохнулся на оба колена, ослеп от слабости.