И оглох от истошногокошачьего мява - Стеша, визжа, как горящая в мешке кошка, отпала от Кавалера, выгнуласьдугой и обмякла.
Утишилось простое с рябинкойлицо.
Рузя уже бежала по лучу,чуть не за рукав подрясника тащила за собой батюшку-карлика, отца Кирилла.
Тот сразу догадался,что к чему, увел Кавалера в ризницу. Налил стакан водки.
- Ты на Стешу не держиобиду. Это не Стеша, а Шева, душа-лишанка из нее орёт.
Шева от человека к человекупереходит, то ворсинкой, то червем, то соринкой обернется, с незакрещенным питьемее и глотают. Была Стеша - батрачка, стала Стеша-имяречка. За ней черницы присматривают,а тут праздник, дел невпроворот, вот и о прошлом разе тоже ушла в лес, залезла наелку и оттуда куковала, еле сманили на землю оладушком.
- Д-да она мертвецамибитком набита - стуча зубами о край стопки, выговорил Кавалер.
- Что ж поделаешь, -развел руками отец Кирилл - и по Петру Могиле ее отчитывал и молимся всем приходомза здравие, а толку чуть. Дьяк Федулка говорил, что хорошо бы ее сквозь хомут продернутьда кнутом отходить до полусмерти. Да разве ж я позволю над убогой изгаляться. Онатихая. Только вот с тобой заблажила. Наверное, гроза собирается. Или...
Поп присмотрелся, сощурилсяпристально:
- Слышь, душа-человек.А шёл бы ты отсюда подальше. По-хорошему.
28. Купала.
Купальская ночь истратиласьдо грошика.
Ветрено, ветрено в среднихворотах.
Пчелы обмерли в колодах.Поползла по низам седая остуда Иванова тумана. Вишневые деревья потели смолой-камедью.Над мертвыми и живыми пролетела босая мамка по имени Летавица, русая, простоволосая,ее честная нагота, как речная вода, за спиной в корзине - дитя молочное, Иван Предтеча,сжал кулачки и веки.
Собрала Летавица звездысветлые в корзину, пропала за лесом, будто не гостила на земле.
Свеча оплыла в черепке,новую в огарок воткнули и затеплили. Марко Здухач уговаривал Богородичку. Гладилпо локотку. Ласковые слова говорил, а то и покрикивал. Богородичка плакала, слушатьне хотела, ничему не верила, коралловое ожерельице вертела, вертела и порвала, бусинкипо половицам стукали-тикали, как барские часики.
- Кладу три креста взаменодного! Чтоб я на всех трех висел, если обману тебя.
Согласие свое дай, силойбрать не хочу, а там уж все готово для побега. Сам без тебя с места не тронусь.Уедем в Серпухов, а выгорит дело с московским гостем, так тронем в Новгород. Веселыйгород. Все сытые. Опасную красоту твою сливками омою, в черных лисиц и песцов одену,всему что знаю, научу. В Пасхальную заутреню свечи будут у нас в руках гаснуть,земли не хватит, чтобы наши могилы засыпать, никогда не состаришься, не подурнеешь,будем с тобой облака гонять ладонями, ливни приманивать, засуху отваживать, с чернымихворями сражаться, сам обернусь красным медведем, тебя железной волчицей обучу перекидываться.Я птица-воин Могай, ты Сирин-птица- радуница. Полетим далеко-далеко голые по небу,крыло о крыло, сядем на Рай-дерево, все царства тебе поклонятся, корабли с дарамипо волнам к тебе побегут. На Рай-дереве гнездо совьем, соловьиное. Будешь детокрастить, монисто плести, смеяться, весну благовестить.
- Ай, врешь!
- Смотри - Марко высвободилиз-под ворота кожаную ладанку, достал четвертку бумажную, развернул, показал: мелкойвязью испещрена была грамотка, порыжела на сгибах.
- Сам читай, я не обучена.
- У новгородского дьячкая кладовую грамоту обманом добыл. Тут написаны все новгородские клады, я наизустьвызубрил:
Значит так: у Богатырскихворот на юрке - котел серебра и меди. Не доходя церквы Флора и Лавра десять сажень,куст ракитовый, под ним сундук с яхонтами и лалами. Близ Нарвы на двадцать пятьверст от почты лежит валун, под ним три туеса с деньгой. За Варламьевыми воротамиот красной сосны отмерь четыре сажени, увидишь два ключа, меж ними копай, под крестом,там горшок с моложенным медом - любые раны заживляет, если помазать. Только копатьдолжен смертельно раненый, еще никто не успевал дорыть, прежде времени кровью истекали,оттого земля на том месте ржавая и молчит.
На старинной зимней дороге,в Порховском селе по левую сторону забора от второго дома считай, найдешь две сопки,как сенные копны, между ними бочка медных пятаков и неизводная бутыль водки - весьгород пои допьяна неделю, ни капли в бутылке не убавится. В достатке будешь со мнойжить!
Богородичка вскочила,отняла кладовую грамотку, порвала в клочья, сказала без лишних слёз:
- Ох, как надоели оба.Один с барством, другой с воровским ухарством. Что кроме барской вольной да неизводнойводки за душой - пшик?
Бросилась было к двери,да Здухач поймал ее на полпути, обнял тяжело и нежно.
Снял лебединый покровс заплаканного лица.
- Ничего у меня большенет, девушка. Видишь, пустые руки.
Долго целовал, ртом врот проникал. Разжала Богородичка зубы. Впустила язык. Больно попробовала уздечкуподъязычья. Тем же ответил ей Здухач чужеземец.
Медленно расплел МаркоЗдухач рыжие косы, раскидал волосы по плечам. Целовал пряди.
- Как тебя зовут?
Девка подняла невидное,с мордовской курносинкой лицо, всхлипнула напоследок. Смешная. Брови рыжие.
- Наташка Кострома сПресни. Я- шлюха. Весной ушла из кабака на Черных Грязях, что на Звенигородскомшляхе, тошно стало жить. К скопцам прибилась. Вот, живу.
- Наталья. - повторилМарко, будто только имя и расслышал - Поедешь со мной? - обнял затылок ладонью,поцеловал тихо, в висок, ни о чем больше не просил.
- Да. Поеду.
- Едем, как есть. В ночьна Ивана все нагие. А барахло носильное да съестное, к черту. Пропьем - наживем.Мне ни кладов, ни Рай-дерева не нужно. Одна ты. Летал я к тому дереву, видел, нанем вместо яблоков секиры високосные растут, а в хорошие годы - колокола и волчьиягоды. А клады могильные на сто голов закляты, не стоит и браться.
Жди меня у средних межевыхворот на перекрестке. Идти лучше порознь, я упряжку выведу окольной дорогой и тебяподхвачу, где условились. Увезу тебя в город Котор. Домой. Жить.
Наташа, не размышляя,вышла из горницы. Только раз обернулась. Большой Марко улыбнулся ей вслед, однимиглазами пожелал "Добра!".
Она в ответ засмеяласьв рукав, как малая. Пошла по травам, дышала жадно, кобыла беглая. Подставила ночномуветру навеки свободное от маски лицо.
Крутанулась на пятке,забаловалась. Как ведьма хороша, Наташа, побежала с пасеки, прошила пряную огнецветнуюночь, сама над собой хохоча от счастья, точно пьяная.
Сорвала походя у обочиныподорожник - трипутник, наощупь узнала круглый жилистый листок. Прошептала докрасназацелованными губами:
- Трипутник-попутник,живешь при дороге, видишь малого и старого, скажи моего суженого!...
Бросила травку, затоптала,как пиявку:
- Ай, бес! Без тебя знаю!Гадать - страх, ворожить - грех!
Только на перекресткеу средних ворот опомнилась. Отдышалась. Стала ждать.
Нож у горла.
Ловушка.
Наташа замерла. Чуялакожей, жилочкой лезвие ненавистное, ледяное.
Враг зашепелявил за ухом,вкрадчиво:
- Со свиданьицем, девуш-шка...Уговор дороже денег. Говори, где белая карлица с московским гостем по ночам шляется?- Шестерка поудобнее обхватил шею девушки локтем, пощекотал острием ножа под челюстями.
- Я не знаю. Дома. Илив церкви...
- Нет их там. Смотрели.
- У источников...
- И там нет. Не ври,красючка, знаю, ты с белой карлицей накоротке была, дни вдвоем коротали, пока мужикмежду вами не пробежал. Сказывай, есть у белой карлицы свои убежища? Разве подружкаподружке о тайных местах не болтала?
- Боже мой! Пусти, незнаю ничего... - забилась Наташа в смертной тоске.
Щеголеватый Тамарка,скользкий, сальный, с глазами подведенными сурьмой, встал напротив, облизнулся,стрельнул плевком сквозь выбитые передние зубы. Мигнул Шестерке, тот осклабилсяи провел ножом, как смычком, по шее Наташиной. Неглубоко провел. Пугал.
Полилось алое меж ключиц.
- Все скажу! Не режьменя! Есть полянка потаенная, с маками. Рузька туда одна бегает, песни поет, никомуне выдает. Только меня по секрету на Пасху водила. Место помню смутно, то ли в ельнике,у пруда... Ой, нет, в березняке. Она мне верила. Мы сестры крестовые, на Троицупокумились, крестами поменялись, когда девичью яичню жарили.
- То ельник у тебя, тоберезняк, - хмыкнул живорез Шестерка - Пошли. Сама покажешь убежище.
- Сволочи... - сказалаБогородичка - Я только мужика нашла.
- Мужик не блоха, отщепоти не ускокнет. Покажешь дорогу и беги к нему. Никто тебя больше не тронет,больно надо - буркнул Шестерка.
- Сестра крестовая. Сука,- смрадным голосом мурлыкнул Тамарка, почесал подмышье и завилял за Наташей и Шестеркойтомными потными ляжками.
Шла Наташа, страшиласьножа, только раз оглянулась на перекресток - не стучат ли копыта, не поют ли колесныеспицы, не спешит ли на помощь Марко Здухач?
Стрекот ночных кузнечиковв траве. Волны полевого ветродуя по колоскам. Проточный рассвет. Небо морское срваными перистыми облаками, так на голову и валится, быстрое небо, погода меняетсянеобратимо.
Ветрено, ветрено, ветренов средних воротах.
Хмель в лесу завил усы,полозы-лозы, сказы, узы, вас возьмут насильно, погубят, истомят, сварят ядреноепиво, усатые колоски клонятся, серп у корени, враг во городе! По жилам солод польетсявспять, гребень бросят наземь - лес вырастет, где отравлен плод, там стеклянныйгроб, кто вчера в шелку, тот сегодня наг. Господи... Не забудь меня.
Всю ночь не спали птицы,всю ночь не спали люди, всю ночь не спали кони, бродили без седла.
Отбегали деревенскиегулены по лугам, накупались, налюбились. Крались теперь по крутогорью и орешникамдомой, держа обувку в руках. Гадали, что будет, коль мать с утра грех заметит: волосывлажны, на шее засос поцелуйный. По каким выгонам шлялась пьяная, на чьем костреподол опалила, с кем миловалась на холодных угольях?