волчонок.
Подошли к ребенку сзадивнезапно.
- Дитя. Покажи ожерелье.
Мария Нагая с мертвымсыном на руках осилила сто пятьдесят ступеней. Посмотрела на звонаря Федора Огурца,как застрелила. Приказала звонарю:
- Давай, холоп, набатпо убиенному.
Бил колокол. Бежали гурьбойи выли обыватели.
Первого апреля тысячапятьсот девяносто второго года стоял в городе от погребов до стрех великий плачи стенания. Целыми семьями отправлялись в Сибирь жители Углича.
Набатный колокол, сбросилисо Спасской колокольни, вырвали язык за смелые речи, отрубили ухо, на площадномпомосте дали колоколу дюжину плетей - по апостольскому счету. В нелепую телегу впряглизнатных угличан, налегли на лямки ссыльные, ухнули, поволокли опальный карнаухийколокол по ухабам и колдобинам в Тобольск.
В ссылке заперли углицкийколокол в приказной избе, выбили вечную позорную надпись "первоссыльный неодушевленныйс Углича".
Большой пожар случилсячерез восемь десятков лет. Выгорел Тобольск до фундаментов и в том пламени ссыльныйколокол расплавился, раздался без остатка.
Врут грамоты... И сейчасзвучит Углич.
...Полозья шваркают посухой земле. Впряжены люди в лохмотьях в постромки. Тяжел колокол.
Насквозь просвечивалонебо перламутью.
Кавалер, всплывая помаленькуиз одури, следил сквозь веки, как толкают колокол люди.
Вот пошли через Москву-рекупо понтонном мосту. По Царицынским холмам, по лугам бедовым, по Звенигородскомушляху, сквозь толпу обыденную, сквозь кладбища и торжища, сквозь маковое поле, алоеот злодеяния, мертвые углицкие люди тянут колокол и тянут и тянут, и все в никуда...Докука великая.
Прилип сухой язык к нёбу.Один глаз видел, другой - зарос кровяной бурой корой, окривел Кавалер от удара,но полежал, подышал, проморгался.
Маки шелестели над головой,солнце осиновым колом - во лбу.
Сколько так провалялся?
Полдень. Теней нет. Черные-белые,черные- белые стволы на ветру. Близкий березняк. Частый гребешок царевной брошенныйтонкими березами пророс.
Кавалер привстал и заметилв березовом стоеросье всадницу.
Белая фигура отмеряламедлительный долгий галоп под голым солнцем.
Сначала Кавалер подумал,что андалуза угнали, но нет - под дамским седлом строптиво и настырно выступалачужая костлявая кобыла.
То ли сухой древесныйзвон плашки о плашку, то ли стук счетных костяных палочек сопровождал каждый шаглошади.
Кобылья грива заплетенабыла в мелкие косицы-колтуны, на концах цветными нитками примотаны желудевые орешки,черепа куриные с горошинами и вываренные фаланги пальцев.
Всадница поднесла к лицувеер с прорезями для глаз. Шуршал марлевый, будто в склепе истлевший до желтизныподол верхового платья на конском боку.
Всадница была очень стара,нелепая шляпа колесом на проволочном каркасе болталась на черепе, на голых руках- палках - перчатки из порушенных молью кружев.
Все белесое, призрачное,прозрачное, то исчезнет, то возникнет в черно-белой ряби надорванной лоскутами березовойкоры.
Лошадь приближалась,шатаясь под шпорой старухи-всадницы, узкий хлыст повис на правой руке.
Где я мог ее видеть?За мной явилась?
Лежащий навзничь Кавалерне шевелился, глотал слюну. Как мог, давил приливы тошноты. Снизу вверх глядел слюбопытством. Вот наплыла конская грудь, копыто повисло над виском, облаком вздулосьзадрызганное болотной грязью конское брюхо.
Переступила лошадь черезизбитого, задели скулу десятки щелкающих косточек - подвесков на косичках конскогохвоста.
- Сгинь.
Рассеялось видение бесследнои насмешливо в черно-белой берестяной ряби. Кавалер забыл о старухе тут же, и поползна локтях и коленях к Рузе, которая съежилась поодаль. Земля скрипела на зубах,больно тукало под горлом сердце. Рузя тиснула грязный подол меж колен, да так изастыла на боку, как выкидыш, скорченная.Рот порван справа. На щеке замер паук-косеножка.
Кавалер сел рядом. Смотрел,будто впервые. Заметил, что начал раскачиваться, как жид на молитве. Перестал. Мыслипростые проросли, не мысли - куски стекла. И все он видел теперь, как из-за стекла,и стеклом толченым полон живот и жилы, изжога желтая.
Тело горбуньи на траве.
Не тело - язык колокольный,его клещами вырвали. Надо нести. Они колокол везут, я понесу язык.
Сквозь поникшие от зноямаки незримо тащилась углицкая волокуша и полуголые каторжане в ременных лямкахи чугунная туша колокола и конные холуи с плетьми.
Кавалер уже привык кним, кивнул переднему призраку, кореннику, тот обтер клейменый лоб, в ответ головойдернул.
Добрый путь.
В два часа пополудниКавалер принес Рузю в Навью деревню на руках. Следом за ним ковылял кое-как занузданныйПервенец. Солнце палило. Слепни одолели. Хлопали калитки. Выходили маленькие люди.Бабы подметали улицу подолами. Мужики снимали шапки. У Царствия Небесного последнийдом на улице. Окна резные. Красиво.
Вот и он сам. Из за стеклавсе видно - Царствие Небесное бежал навстречу. Проселок пылил под башмаками. Шапкаупала с головы карлика, покатилась, как голова.
В пяти шагах от Кавалераостановился Царствие. Кулак в рукав кафтана спрятал. Кавалер знал - там у него метательныйнож.
Рузины волосы до землиспускались. Голова изломом запрокинулась, Кавалер поймал ее затылок ладонью. Перехватилтело поудобнее. Мешала свинчатка, сковавшая правую ладонь, пальцы посинели и опухли,не снять.
- Положи ее на землю,сынок, - внятно произнес Царствие Небесное так, будто зверю зубы заговаривал - Иотойди.
- Не могу, тут грязно,- ответил Кавалер.
По знаку Царствия Небесногоперепуганная соседка постелила под ноги Кавалера чистую скатерку.
- Вот так. Теперь клади.
Возились на дворе ЦарствияНебесного бабы, волокли Ксению Петрову на крыльцо, не давали кричать, как приказано.
Но она вырвалась к привратнымстолбам.
Молча мать стояла.
Кавалер осторожно положилРузю на холстину. Попятился, как велено. Девочку унесли тотчас.
Опустела улица. Ксениюувели за рукава.
Долго стояли под солнцемЦарствие Небесное и Кавалер. Кавалера в сон клонило.
Давил зевок, сводилоскулы.
- Я не трогал ее. Скажихоть - жива?
Царствие Небесное выпустилиз рукава ладонь. Пустая. Только следы от ногтей на мякоти.
-Уходи.
..От топота копыт пыльпо полю летит. От топота копыт пыль по полю летит. Оттопотакопытпыльпополюлетит.
Если про себя одну иту же скороговорку твердить, мысли усмиряются, стекло плавится, дорога скрадывается.
Вот и Москва. Окраиныминули. Огороды и пристани. Лопухи и колоколенки. Ограды, проезжие улицы. Переулокувел под арку.
Плыл тополиный пух. Бельесушилось на прищепках. Перекликались женские голоса с этажа на этаж.
- Марковна-а! На базаридее-ошь?
- Иду, иду!
А самих не видно. Пустойдвор. Лень московская, ласковый снегопад тополиный. Любо-дорого глядеть. Над чердакамидраночными, над каланчами, над Яузскими узкими мостами и островерхими каланчамиполоснуло зарево московского царства.
У пожарного колодезядевчонка-кухарочка крутилась, переливала воду из общего ведра в чистое. Гремеларжавой цепкой.
И зачем свернул в подворотню?Ах, да... пить хочется. Кавалер наклонился с конской высоты, сказал отчетливо:
- Солдатскую командуповеду верхами. Чтобы лишнего не заподозрили. Всех лебедей переловят. А Рузю я заберу.Женюсь. Кто сунется - убью. Дай воды.
Спешился, шагнул навстречу.
- Ой, нате... - девочкасунула ведро в страшные опухшие руки всадника. Внимательно хлебал, да мимо. Половинупролил на голую грудь с крестом на перекрученном узлами гайтане. Кудри на вискезапеклись кровяными сосульками. Мокрое ведро выскользнуло из рук Кавалера, ударилопо босым ступням окованным днищем. Юноша боли не почуял. Сил на спину взобратьсяне осталось, так и похромал дальше, держа андалуза ладонью за холку. Девчонка заревелавслед, прикусила передник. Зря напугал. Плохо. Приложил палец к разбитым губам искрылся в тесной московской арочке. Поспешил за последней помощью.
На Остоженке отыскалголубенький особняк. Вечерело. Ощерились пики ограды.
Вытянулись у полосатойбудки на воротах два одинаковых румяных солдата в гренадерских высоких шапках. Штыкипримкнуты. Увидели полуголого просителя. В одном левом сапоге. У лошади спина ссажена.
- Куда прёшь, босота?
- Назначено. К Архарову.- Кавалер обе ладони - в свинчатке и без, поднял выше плеч - смотрите - без умыслапришел, все чисто.
Через силу назвался полнымименем.
Один часовой со смехускис, второй насупился, свистнул секретаря-крысу, который с визитной книгой на пюпитресидел при дверях обер-полицмейстерского дома и потреблял морс из казенного графина,заедая черствым коржиком.
- Доложи. Неладное дело.
Кавалера повело прямоу столба с будками, еле успел прихватить щипком посиневший мизинец - от боли полегчало.Секретарь скоро обернулся. Шепнул грустному часовому:
- Просят немедленно.
- И не такие хаживали.- заметил веселый часовой, и на всякий случай визитера по порткам охлопал. Пусто.
Хлопнул меж лопаток перчаткой
- Валяй. Там разберут.
Секретарь живо подхватиландалуза под уздцы, передал холопу - веди на конюшню
- Куда идти? - спросилКавалер, споткнулся на пороге, заробел.
- По колидору налево,к лестнице. Я покажу, - засуетился секретарь, тронуть за плечо сумасшедшего брезговал,так, рукой махнул в полутьму полицейского особняка.
Кавалер побрел покорно,еле успел схватиться за вылощенные многими ладонями перила.
Секретарь забежал вперед,мелко постучал в дверь.
- Да! - глухо отозвалисьиз-за двери.
Секретарь вовсе расточилсяв сумерках, распластался по стене.
- Пожалте.
В кабинете каморе запростым столом сидели трое в полукреслах. За их спинами играло закатными колерамиокно-фонарь с цветными наборными стеклышками.