свадьба расстроилась, помните, зимою было дело, много вокруг него вертихвосток крутилось,да ни одной с крепкими намерениями не сыскалось. Товарец-то у нас лежалый, - поневолеответил хозяин, пасмурно сдвинул брови. - Не в монастырь же его...
- Зря, батюшка. Отчаяниегрех злой, смертный. А если бы нашлась хоть одна... вертихвостка с крепкими намерениями?Вашему жеребчику строгая наездница нужна. Чтобы и повод твердо держала, и баловатьне давала и с ваших плеч сняла обузу. С глаз долой из сердца вон, не так ли? Авосьукротит зверя, а если богата, так и наследству вашему не в ущерб. Умная жена посоветуетему отказаться от наследной доли, он и подмахнет потребные бумаги.
Хозяин на гостью воззрился,сглотнул слюну:
- Знаете такую?
- Как себя, - раздельнопроизнесла старуха. Хозяин понял намек, покосился на секретаря, оркестрантов и арапа.
- Простите, мадам, авозраст как же?
- Шестерых мужей пережила,Бог семерицу паче троицы любит. Число счастливое.
Хозяин всего раз очамиповел и кулак сжал, замерли оркестранты и, как ветром сдуло арапа, секретаря и лакеев- последний скатерть вместе с посудой собрал в куль и поволок по аллее.
За голым столом без свидетелейдолго говорили хозяин Харитоньева дома и Любовь Андреевна.
О чем говорили - неведомо.
Собеседники осталисьдруг другом весьма довольны. Хозяин подхватил даму под локоток, показал "козу"вздорной Куночке.
Бережно повел гостьюк дому.
На крыльце лобызал каждыйпальчик, мелким бесом рассыпался, шептал на ушко глупости, оттеснял старуху в обшитуюдубом прихожую:
- Благодетельница, спасительница!Я ваш должник, а вы уж расстарайтесь. Навестите его. Пусть пообвыкнется, женскогоглаза ему не хватает.
- А коли и в меня башмакомзапустит? - лукавила гостья, обернувшись на лестнице.
- Не посмеет, - твердозаверил вельможа и сам перед нею дверь раскрыл, сунул голову - повертел.
- Спит он.
- Дрема, дрема, ступайиз дома, тетка Ненила тесто творила, вино курила. Тебя не забыла. Ночная кобыла...- бормоча под нос скороговорку-заплачку, старуха прошелестела юбками и встала посредикомнаты, будто кукла на тростях, потряхивая мудреной пудреной прической. Помедлив,скользнула к разметанной постели.
Душно в опочивальне.Табакерка рассыпалась, муха мясная в оконце тук да тук... ползет по стеклу, срывается,снова ползет, моется лапками.
Воздух стоялый, не по-летнемунатоплено в мужском холостяцком логове.
Замер старший брат напороге, сложил руки в паху, будто гробовщик или нотариус.
Ворохом сбилось полотнок краю постели. Духан, как в казарме: махорка, прелое белье, перегар, вязкие протухшиедухи - на ночном столике рассыпаны осколки разбитого флакона.
Кавалер лежал на спине,как мертвяк, старые синяки на скулах пожелтели, скаталась шариками пудра, черныекудри сбились в колтун на вдавленной подушке.
На скрип дверной не поднялся,сморгнул раз-другой и неуклюже согнул колени под одеялом.
Всплыло над ним лицостарухи - да как же старухой назвать. Личико - белое ярмарочное, выморочное, с кулачокссохлось.
Неясный образ, как изпод кисеи, которой покойникам в богатых домах глаза застилают, чтоб за живыми неподсматривали.
За кем пришла?
Не ты ли, старая сераяженщина на белой кобыле в утреннем березнике баловалась, щелкали косточки куриныев гриве конской, кастаньеты испанские, костка к костке, прах во прах.
Старуха склонила фальшивыекудри над изголовьем Кавалера. Улыбнулась. Быстро принюхалась к губам болящего.Шевельнула под постелью пустую сулею - откатилась склянка, с другими склянками пустымиперекликнулась звоном.
- Ах, вот в чем хворьтвоя, детонька. - старуха веером распустила юбки помпадурные, положила сухую холоднуюруку на лоб юноши и совсем уж неслышно шепнула, чтоб по губам прочитал:
- Из буфета водку крадешь?Знаю.
Муть под кадыком. Похмельезатхлое. Мухи. Будто не по стеклу, а по глазному яблоку ползут. Щекотно.
Старуха на табурете ворохнулась,наклонилась низко-низко.
Такой знакомый запахот выдоха ее.
Медовое дыхание у нее,ласковое, будто свое собственное. Век бы пил.
Щека к щеке приблизилась,отразились Кавалер и Любовь друг в друге, будто зеркальца в оптической головоломке.
Захрустели крахмальныеоборки прогулочного платья с низким лифом, свысока улыбнулась ветхая днями либертинка.
Ладонь скользнула пододеяло, нащупала ворот рубашки юноши, проникла внутрь.
Что искала - то настигла.
Сдавила двумя пальцами-щипцамиплоский юношеский сосок, как ягоду, до тошной боли головной, до сладости во рту.
Тут бы закричать Кавалеру- но только глаза расширил и сухую губу прикусил и приподнялся на локтях, отнялголову больную от подушек с вышивкой.
Брат в дверях торчал,как молчаливое чучело.
Отвернись, ради Бога.Не подсматривай.
Огонь нутряной по телуКавалера потёк, от голеней до кости лобной, потешный огонь, негасимый.
Песок раскаленный подкожей истонченной от великой тоски.
Снова улыбнулась старуха.
Отпустила сосок. Нехотявыползла рука на свет. Старуха сухо отерла щепоть и понюхала пальцы.
Полистала книжонку, забытуюв щели меж подушкой и резным изголовьем.
Новая книжечка, половиналистов не разрезана. Взгляд гостьи задержался на фронтосписе.
Прочла четко, с издевочкой:
- "Душенька. Древняяповесть в вольных стихах... В Санкт-Петербурге печатано в Типографии Корпуса Чужестранныхединоверцев. 1794 года генваря шестого..." Новинка... Любите читать чувствительное?
Кавалер очей не сводилс жарких, новобрачных глаз Любови.
Левым глазом старухазаметно косила и потускнела радужка - находило на глаз дряхлое пятно катаракты- темная вода.
Любовь порылась в сумочке-сакена длинной цепке, трижды обернутой вкруг запястья, вынула четвертку бумаги и вложилав середину книги, не прерывая легкой болтовни:
- Молодым болеть не положено.Здравие и страсть рука об руку не ходят, время корень точит, нешто пристало вам,как Иову, в гноище валяться, не разувшись?
Протянула старуха грешнуюклешню сызнова - не отпрянул Кавалер, поддался ласке, лбом в ладонь окунулся.
Ловка старая охотница,и оглянуться не успел - украла мое дыхание, пала, как стервятница с потолка, золотымпером косо хлестнула по скуле и сердечную сумку выпила до капельки.
Сама руку отдернула отмолодого тела, будто от кипяченого добела молока с пенкой.
И не, прерывая толедскойулыбки, сама себя тронула за иссохшую левую грудь, сплюснутую тесным лифом. Сомкнулабольшой и указательный пальцы.
На соске.
Тем же движением.
Виски Кавалера испаринойвыморосились. Засолонело во рту.
Блуд безблудный одолел.Кавалер выпростал навстречу старухе млечное плечо из сорочки, подался к ней неумело.
Любовь будто не заметила,охолодила взглядом, кратко опустив руки, молча велела лежать.
Кавалер лёг. Смотрелнеотрывно на гостью снизу вверх
Будто в зыбун провалился- от сапожных подошв до подвздошья. Дернешься - глубже уйдешь. По бедра, по колено,по груди, по горло, по лобные доли. А там и - амба!
Все на свете ложь и трясина,все зыбкость и фата-моргана, лишь упрямый клевок ее иссохших пальцев на твердомсосце - истина ненасытная.
Суставы из пазух выскочили,жила яремная на шее взбухла и забилась, в паху стыдная натуга дрогнула, налиласьи опала.
Старуха закрыла книгу,положила на край простыни.
- Ну, Господь с вами,детонька. Поправляйтесь. Всему свой срок.
Сухо поцеловала в лоб,встала и вышла вон.
Кивнула старшему брату.
- Проводите.
Прошаркал туфлями кожаныминерасторопный лакей, о порожек спальни зацепился.
- Не надобно ли чего,барич?
Уже на лестнице старшийбрат услышал прежнюю горячую речь Кавалера:
- Кипятку, мыла, чистогобелья, живо!. Прежнее - сожги. Флакон полыни таврической и пожрать чего-нибудь.Окна отвори. Душно.
- Сей секунд, - ответилраб, бросился исполнять.
Переменчивый ветер вторгсяв разомкнутые рамы. Погода обеспокоилась, смутилась, болотным теплым дурманом дунулос дальних окраин Москвы.
Кавалер присел на крайпостели, дышал хорошо.
Без лишней мысли поднялброшенную душещипательную книжку.
Секретная записка выпалав ладонь.
Развернул и спрятал вжарком кулаке, как вор - монету.
Два слова выведено былоубористым почерком поперек листа по косой линейке:
"Приходи вчера".
С яростью натирая мочальнымжгутом молодое тело, подставляя еле зримый пушок на щеках острой бритве, Кавалервспоминал слова эти, как заклинание.
Ежели хочешь избавитьсяот наваждения похотного или отчураться от русалки или еретицы, что в дырочку отсучка на крышке гробовой подглядывает, то скажи ей два слова "приходи вчера"и отступится пакость, не в силах исполнить урока.
Нежная нечисть улыбаетсяи завтра бросает камень, убивая птицу вчера.
Господи Вседержитель!Свежо к вечеру. Как жить-то хочется! Как дышится вольной глоткой!
Вымоюсь дочиста, оденуськрасно, пойду гулять по Москве запросто!
30. Свечи человечьи.
Москва меж тем завязывалаглаза татарской полосой, белила полотна, разжигалась без жениха.
Большой город. Хороший.
Сухарево небо просияло,истаяло в узких бойницах боровицких, рассыпались полосы облаков над Большой Полянкой,над Якиманкой и дале, дале, до Крымского моста, пали на западную сторону ясные светыи рассеялись навсегда в осинниках и садах.
Базарные ряды обмелели,торговцы убирали товар, перекликались голословно.
От кирпичей, оконницрезных, маковок и щербатой кладки итальянских укреплений - тянуло теплом, дрожалинад мостовыми и пересохшими лужами воздушные змеи.
Кричали ласточки-вышивальщицы,ныряли в обморок травяных дворов.
Уснула девка- водоноскау поленицы, вода из ведра вытекла в песок.