Тут Кавалер не выдержал,вскочил, опрокинув полукресло, и через трехрожье подсвечника серебряного, сметаяк чертям сервировку с ковра, бросился и сгреб брата за кружевные брыжи.
Покатился канделябр напол, завоняло жженым воском, зашипел, чернея, фитиль.
Старший налил багровымрумянцем пудреные щеки, вывернулся и кратко гавкнул:
- Никитка! Мишка! Атть...ко мне! Живо!
Ввалились с треском взолотые двери дюжие гайдуки, растащили дерущихся.
Кавалера с матерком запиналив угол, скрутили руки за спиной - треснул и распоролся рукав.
Секретарь-фитюлька нацыпочках засеменил, как таракан, затоптал свечи, накапал старшему на платок уксусавенгерской королевы из флакона, и с кудахтаньем оправил на костюме господина измятуюкрасоту.
- Пшел вон - старшийбрат шлепком ладони в лицо смазал холуенка, тяжело взглянул на Кавалера, с которым,пыхтя, возились гайдуки.
Кивнул сокрушенно, прошелсяпо медовым половицам, чижику в клетке затейливо посвистал, побарабанил по прутьям.
И обернулся к бунтовщику,заложив руки за спину.
- Неблагодарность естьнизшее чувство. Мерзейшее из всех возможных. Запишите это в душе, юноша. Иначе конецваш будет жалок, - и вдруг сменил менторский тон на площадной, прошипел по-семейному,с неистовой лаской:
- Задушу, пащенок! Даесли я тебе счета предоставлю, за все, что ты прожил, ты ослепнешь! Вызвал меняодин такой. Дебошан паршивый. Никитка, под замок его, до ужина. Пусть остынет. Иприберите здесь, - старший поддел носком башмака полураздавленный апельсин и закончил- Распустились совсем на Москве сволочи!. Без хозяйского глаза.
- Трус, - устало сказалКавалер, отдернулся от буйволиной туши Никитки - руки убери... холуйская морда.
- Идите уж, княжич. Стыдобуустроили, так не ворохайтесь.- крепко держа за локоть Кавалера, прогудел кулачныйбоец Никитка, выволок юношу из залы.
Запетляли по крутой лестнице,сбили, борясь, палас. Напоследок Кавалер вцепился в косяк, уже понимал, что запрут,но до слез обидно было сдаваться запросто.
- Пусти, я ему скажу,я всем скажу, что он трус собачий, слышишь, ты...
Никитка, зевнув, захлопнулза ним дверь и только руками развел, слушая, как тяжко и часто колотится пленниквзаперти.
Мишка, подельник верный,вынырнул из каморы - таких ходов-переходов тайных много было в Харитоньевом доме.
Кавалер, спиной к дверисильно брыкался в карельское дерево, так что петли трещали в косячном брусе. А потоми лицом обернулся и бросился.
- Отвори, раб! Убью!- крикнул в щелку.
- Господам раздор, анам забота... - пожаловался Никитка Мишке, отер рот рукавом..
- Погодь. Я быстро обернусь.Сейчас мы задрыгу утишим на час-другой, верь совести. - Мишка ненадолго скрылся,вернулся, тяжело ступая по скрипучим ступенькам, грохнул об пол ношу, подмигнул.
- Отпирай.
- Ага, - Никитка повернулключ, отскочил.
Кавалер от неожиданностигрохнулся на четвереньки через порог, взвыл от боли в свихнутом запястье.
- Э-эп! - весело гаркнулМишка и опростал на парня полное помойное ведро с кухни.
Толкнул облитого коленомв грудь и хлопнул дверью от души - посыпалась с завитушек позолота, подскочил нагвозде пейзаж-десюдепорт с розовыми пастушками.
Кавалер так и осталсястоять на карачках. Чуть погодя, отряхнулся от помоев, вытащил непослушными пальцамикухонную дрянь из волос и из-за ворота.
Утирая разгоревшеесялицо, засмеялся, без надрыва, а просто, как во сне.
Через два часа из-задвери гукнули:
- Барич? Буянить не будете?Я умыться принесла.
- Не буду, - мрачно отозвалсяКавалер, присел на корявый подоконник - Меня уже умыли. На всю жизнь.
- А я все равно войду.Барыня велели, - завозился в скважине ключик, простучала каблучками по елочкам паркетадомашняя девушка.
Прислали мамашину шептунью,Павлинку, среди прочих известная расторопница и красавица. Надо же, уважение оказали.
Девушка поставила налаковый столик горячий таз, разбавила кипяток в кувшине колодезной водой. Мило болтала,пощипывала оборки ношеного платья с барыниного плеча.
- Мыльце вам неаполитанскоеали грецкое?
- Какая разница, из чьейсобаки варено? Полей на руки.
- Фу, дерзости, фу, мерзости,- хихикнула Павлинка, подняла кувшин к плечу. - Ну что же вы набедокурили... Весьдом гудит, маменька третий час с пульсами лежат. Братец ничего не кушали, весь полдникна кухню снесла... нетронутый. Как вас обиходили под замок, очень гневались они,с обезьянкой в библиотеке заперлись, и видеть никого не хотят. Вы бы повинилисьчто ли. В ножки бросились. Простят.
- Перед кем виниться?Перед матушкиными пульсами, перед братцем или перед мартышкой его? - спросил Кавалер,крепко и зло отер лицо выглаженным полотенцем.
Павлинка вздохнула, шевельнулисьна открытой груди кружевные фестоны "скромности".
Взглянула с печальнымлукавством, будто отирая лишнюю влагу, мазнула по щеке юноши кончиками пальцев:
- Бриться еще не начиналитолком, так только, для баловства. А ведь пора пришла. Заневестились. Чисто персиккрымский. Пора бы щетинку растить, ну что вы глядите букой... Хотите секрет разболтаю?Любезный секрет.
Рехнулась Павлинка.
Никогда такой близкой,кондитерской не была.
Кавалер напустил на себябесстрастие, стянул из розетки колесико нарезанного лимона, пожевал, сморщил щеку- у, кислятина.
- Говори свой секрет,Павлинка. Глупости, наверное.
- Готовьтесь, - жаркошепнула горняшка - К осени будет на вашей улице праздник. Такие средства потрачены- страсть. Ваш братец уже способных людей в невестин дом послал, томятся там повам, скучают, глаз не смыкают... Осталось только сговор подтвердить... и дарственнуюподписать в невестину пользу и в монастырь, подмосковный, и еще кой на чье имя,там вам скажут. Только вы меня не выдавайте, мне куафер барынин, мосье Труа всерассказал. Все знают, только молчат. Радость- то какая у вас!
- Радость... - осоловелымголосом повторил Кавалер, зарделся, не заметил, как неясные тени внесли свечи, воцарилсяв покоях вечер, стало пусто и светло...
Выявился прихотливыйузор на крышке английского спинета.
Раба подхватила таз смутными ополосками, наладилась к дверям.
- Погоди, Павлинка. Какаясвадьба. С кем? Я что, и вправду - девка, что мне до срока суженую не показывают?При чем тут дарственная? Опять дарственная, как тогда, у скопцов на пасеке! Чтовы все на Москве белены объелись?
- И ничего не объелись,ради вашего блага стараемся. А вы строптивитесь. - обиделась Павлинка и каблучкомв порог, как козочка, стукнула.
Кавалер спрятал лицов обе ладони, раздвинул пальцы, посмотрел на бесстыдницу искоса..
А потом сгреб ее за шнурованнуюталию и губами в губы впился.
Девка уронила таз, поплыла,как розовая корзинка вниз по великой реке.
Слабо хлопнула Кавалерапо спине. А потом и сама впилась искусным ртом в рот. Сплела язык с языком.
Долго стояли, ласкались.
Наконец Павлинка высвободиласьиз рук, отпрянула, присела в лживом реверансе, подобрала брошенную утварь.
- Не цените вы братнегомилосердия. Дуэль на клинках затеяли, как неродной, обидели благодетеля. Вот васкак радость-то окрылила, даже на меня налезли в кои-то веки. Одеваться будете кужину? Вам особливое приготовили.
- Уговорила. Буду.
- Мишка! - крикнула вдверной проем раскрасневшаяся Павлинка - Подавай камзол!.
С улицы раздался режущийкрик, будто напрасно били ребенка.
Кавалер прильнул к окну
- Паша... Что за чертовщина...Что?
Умная девка оттянулаза локоть в комнату. Припала к груди.
- Не надо. Не смотрите.Это брат коня вашего... Нашего Первенца приказал вывести и пристрелить. Не слушается.Задом бьет. Кусается. Зря только большие деньги плочены. Испортили вы скотинку своевольнымискачками. Уже мужика пригласили с волокушей, чтобы тушу свез.
Кавалер от души хлопнулстворкой окна - брызнули на подоконник цветные осколки.
- Озверели?
Лошадь снова закричала,ударила задом, упала, поволохалась на боку, потом хлопок пороховой ... и ничегобольше.
Зашкрябали по двору полозьяволокуши.
Кавалер тупо стоял посредикомнаты, слушал, как брешет собака, как с кряканьем и кхеканьем тащат мужики тяжелуютушу.
- Извольте - настойчивоотозвалась темнота, протянулась из ниоткуда одежда, перламутровая, на старый фасонс серебрушкой на квадратных обшлагах рукавов.
Кавалер продел руки впроймы.
И вышел в зеркальнуюгалерейку, где арапчата в шальварах ощипывали пахучие листики с померанцев и цитроновв деревянных кадках.
Апельсиновым светом обменивались,потрескивали в настенных подсвечьях нарочные тусклые огоньки.
Кончался нечистый четверг.
Сбывался сон под пятницу.
Последний.
Раскрылся на пустой страницеСоломонов сонник.
Смешались все насекомыебуквицы кириллицы в золотистом переплете.
Страшен сон, да милостивБог - под сурдинку из-под мостов и монастырских кровель вздохнула мать Москва.
Павлинка догнала, развернулабарича за гарусное плечо:
Зашептала в ушко:
- Ну что вы, как малоедитя всему верите, это не Первенца, это водовозную клячу на говенном дворе порешили,ей срок пришел умирать, все зубы вылезли и на копытах нагнет. Знаете, сколько живыхрублей братец Ваш за коника заморского выложил? Нешто позволит он такого жеребца,редкого, белого, в расход пустить! Это пугают вас... чтобы место свое знали. Воти стреляют под окнами. А конь ваш, куцый Первенец так и будет стоять в зверинцеживехонек. Будет крыть кобыл, сено есть...
- Господь с тобой, Паша.Будет врать-то- вымолвил Кавалер, подышал в пробор девушке, где русые кудри по гребнюнабело разделялись, точно книга на развороте.
Быстро расстался с нею,не оглядываясь.
Дрожали и таяли в анфиладахХаритоньевых каменных палат человечьи свечи - вслед уходящему юноше.