Трещал, остывая фитилями,по углам в барских коптилках мягкий будто детский истопный жир.
На самом деле трещалов глиняной обливной посуде свиное сало.
Свечечки в шандалах.
Свечечки в ладонях, налбу, на голенях, на коленях.
Свечечки на полу, напотолке, на ступенях, на перилах, в кладовых, на карнизах, по всей Москве.
Свечечка.
В головах.
К вечеру.
31. Двери! Двери!
"Пошли девОчки завиватьвеночки. Кто венков не вьет, того матка умрет, а кто вить будет, тот жить будет!
- Ай, русалочки, русалочки,умильные русалочки, правду молвите, какой мерой лен да пшеничка уродятся? По колено,или по пояс?
- По пояс, кума, по пояс,как на жирном погосте.
- Хорошо, хорошо, моирусалочки, нате вам шмат сальца человечьего, подсластитесь напоследок, тем, чтоплохо лежит!"
Вместо человечьего клалина межах поросячье сало, русалки близоруки - Бог даст, ошибутся угощением.
С обманными песнями инаговорами по голубым подмосковным луговинам шатались пьяные русальщики, весну хоронили,таскали высоко на оглобле конский череп, взнузданный и расписанный в четыре основныхлубочных колера: красным, желтым, зеленым, синим.
Всем известно, что опаснымаревные непрочные дни раннего лета, когда травы силу набирают, когда по старымдорогам богомольцы бредут к Сергию, когда петров крест цветет и по сырым оврагамо полночи чудится переливами смех и рукоплеск мертвых девиц-омутниц.
Услышит русальные песниконный или пеший, опрометью побежит, ногайкой коня охаживает, надвигает шапку налоб, хватается за нательный крест. Из последних сил спасается мясо православное.
Но скоро поймет беглец,что как ни рвет жилы, как ни задыхается конь по горло в черном травостое - а всена месте стоит, будто муха в меду увязла - ни тпру, ни ну.
Утром только шапку окровавленнуюнайдут на обочине.
Покачают головами чужиелюди, шапку похоронят, как голову, там же, в колее глинистой, вечным молчанием почтят- мол, был прохожий человек, да сплыл, а имя ему Бог весть.
На грядущее лето вырастетв овраге черная Папороть Бессердешная.
Поделом тебе, беглец- не любо - не слушай.
Мало ли кто на поле гделен-конопель, гречиха - ржица, хмель да овес, в сумерки босиком носится, в ладошихлопает и кычет по-кукушечьи
"Ух, ух, соломенныйдух! Меня мати породила, некрещену положила!".
Земляника белыми крестикамицвела под Москвой.
В черностойных сырыхлесах близ Сапожка и Ряжска, русалки водились целыми гнездами, в Туровском борунагие русалки скакали верхом на турах и оленях.
Никакой барин-охотникне смел тронуть нечистую ездовую скотину, потому что везде найдут мертвые девкинарушителя, и мольбу не выслушают, а стальными глазами прильнут к замочным скважинам,окна облепят белесыми ладонями снаружи.
После полуночи в горницупроникнут болотным паром и выпьют врага изнутри, через нос, глаза и уши, как гусиноеяйцо сквозь скорлупу.
Наутро только кожа дакости под постельным пологом валяются, а под носовым хрящиком последняя кровь запекласьмармеладью.
Баю-бай.
Русалки восходят из водна Светлое христово воскресение, когда вокруг церкви обносят Плащаницу.
Тогда не зевай, ключарь,прикрывай двери храма поплотнее, иначе русалки набегут на церковных свечках греться,и крестом не выгонишь. Только и останется, что церковь проклятую заколотить и оставитьвсем ветрам на потребу, иконостас безглазый истлеет, оклады омразятся, в алтаревороны насрут.
Все дни у Господа в рукавестрашны, но страшней прочих
Духов День.
Вот тут-то русальноешутовство большую силу набирает.
Духов день не первыйпонедельник по Троице, духов день он по всей России день не праздничный, а будний.
До Духова дня русалкиживут в водах и пустых местах, а на Духов день выползают на косые берега, и, цепляясьволосами за сучья бурелома, качаются, будто на качелях с мертвецким стеклистым клекотом,бессмысленно и ласково голосят:
- Рели - рели! Гутеньки- гутеньки!
Твердыми холодными губамитпрукают, языки проглатывают, беснуются умильные русалочки.
Есть смельчаки - ловятрусалок за волосы, волокут в избу. Нет живой жены, так нам и мертвая годна. Мертваяжена никому не в тягость, ест мало, все больше питается телесным паром ловца и скоробесследно истаивают вдвоем. Вот так и стоят по всей России заколоченные крест-накрестдосками выеденные избы, никто в них не селится, только на Духов день теплятся впустоте мертвые огоньки и слышно далеко, страшно и нежно:
- Рели - рели, гутеньки- гутеньки!
Нельзя бросать в водускорлупу от выеденного яйца: крошечные русалки - мавочки построят себе из скорлупкибольшой корабль и будут на нем плавать, малявки, притворно глаза слезить, в водоворотахколыхаться, баловаться.
Опасно строить дом наместе, где зарыто тело нелюбимого выблядка или иное скотское мертвородье, не будетвам по ночам покоя, возьмется пустота по ночам летать, милости просить, а развеесть милости хоть малость у Божьих людей?
Встретится на молодомсенокосе, где горький молочай и медуница и клевер-кашка расцвели, голая русалкаи спросит:
- Какую траву несешь?
- Полынь.
- Прячься под тын! -крикнет русалка и мимо пробежит, простоволосая, голобедрая, мокрая.
- Какую траву несешь?
- Петрушку.
- Ах, ты моя душка!- крикнет русалка и защекочет до смерти пепельными пальцами без ногтей, уволочетна плече далеко - высоко.
Ей мужское тело не тяжело.Она сильная. Она все вынесет.
Брехня.
Русалки на русскую волювыходят редко.
И все они.
Очень стары.
+ + +
Ехали братья по Москвеневесело, кивали на ухабах пудреными головами, смотрели по сторонам врозь.
Поднялись по левую рукубелые с каменной зеленью новые стены Рождественского монастыря, в небе таяли кресты,поставленные "над луной", на золотые полумесяцы опирались узорные перекладины.
Много красного золотана Москве в рысьей августовской просини.
Ехали братья по Москвеневесело. В красном возке с лубочными картинами на расписных крепостными кистямидверцах.
Рыжие лошади фыркали,скороход разгонял торгующих, выкликал " кто едет!", да "посторонись".Расступались торгующие, снимали шапки, смыкались, как кисель, трясли перед носомгрязным тряпьем, связками баранок, лыком и резаной кожей. Торг до драки. Драка допервой крови. Заварила Москва крикливое торжище - у кого прелой дряни короб - тотвынес дрянь на продажу, у кого медяк с дыркой - будет дрянь покупать и перепродаватьза гривенник.
Досыта Москва жует, корчится,торгуется, вертится, блюет по углам краденым товаром, из под полы сует скверное,дерет втридорога.
Чур от девки простоволоски,чур от жонки жадной, чур от черной татарочки-казанки, чур от бабы-крупенички белоголовки,чуть от старого старика, чур от торгаша, чур от дурака, чур от еретика, чур от ящер-ящериц,чур от кремлевских бойниц, чур от Неглинной, чур от Пресни, чур от Ваганькова шестомогильного,чур от огненных кирпичей Зарядья, чур от зеленого изразца Кесарийского.
Чур меня, Господи, отсамой Москвы.
Чур меня, Господи, отсамого себя.
Небо в золоте азиатскомраскосо и плоско плавилось над кровлями. Черно кричали стрижи. Падалью тянуло изсырых подворотен, с пустырей сорных и строек бессмысленных несло поздний тополиныйпух и каменную соленую пыль.
В монастырской бузиненичьи подростки свистели в два пальца, жгли костры, жарили горбушки на прутиках,прыгали с веревки в пруд голые, дочерна загорелые, ловкие, как цыганята.
Первыми ягодами торговалиситцевые платки на углу.
Перебрехивались бабы.
Бежали за колесами собакии босые девочки-сахарницы с лотками леденцов и самоваренных тянучек с прилипшейсоломой.
- Хочешь кочетка на палочке?- спросил старший брат, мокрый рот промакнул кружевной манжетой.
- Нет - ответил Кавалер.
- Хочешь, велю конейстегнуть шибче, поскачем с трезвоном, собаку что ли колесом задавим, кровь будет,весело!
- Нет - ответил Кавалер.
- Хочешь, в храм зайдем,помолимся, вынутых просфор вкусим, свечу затеплим? Отцовой могиле поклонимся?
- Нет - ответил Кавалер.
- Куда же ехать прикажешь?
- В Царицыно свези меня,братуша. Там дома стоят, трубы дымят, пчелы гудят, к обедне звонят в хлебной церкви.Так хорошо там, что и не сказать русским словом. Хвоя в костре горит, искры летят,там вечер живет, медное солнце за ельник валится, красные сапоги истоптало по моейголове.
- Это в какой же церквезвонят? Я все приходы в Царицыном селе по именам знаю. Два храма на свои деньгистроил, - не поверил старший брат младшему.
- Все храмы знаешь, атакой не знаешь... Там горбун служит, крапивой народ кропит и все прихожане честныекарлы и Богородица у пруда стоит босая, Нерушимый Цвет. На свечном дворе гречишныммедом пахнет, старики несут просфоры на чистых липовых досках.
- Горазд ты врать, братец,- усмехнулся старший брат и кучера в спину толкнул каблуком. - Матери врешь, мневрешь, а пуще врешь себе самому. Страшный мальчик, напуганный.
- Кем напуганный? - спросилКавалер.
- Собой напуганный. Оттогои страшный. Но, что греха таить, ладно врешь, заслушаться можно. - ответил брат.
Тряско ехали гарями,катили буреломами, раздвигали низкие орешники над дорогой.
Поили коней у источника,старший брат купил мерку землянику в лубяном плетении, ел смачно.
Кавалер ерзал на сидении,шею тянул - скоро ли? Поспеем?
- Опоздаем! Карлы лягутспать. Окна погасят. Стражу выставят.
- Отрыщь - как охотничьейсобаке, грозил старший брат. - Дома не уйдут, храмы не попятятся. Доедем.
Кавалер так хотел показатьему осоки, мосты, пасеки, гнезда журавлиные, те близкие к сердцу, тайные края, гденедавно счастлив и скорбен был.
Кони смеялись, показывализубы, стоя по колено в стремнине ручья.
Белой кипенью завивался