вкруг колен черемуховый поток. Темнели воды, уходя в ивняки.
Падали по камням в никудалегкие буруны.
Вечер наотмашь рассыпалчервонцы в корабельных красных соснах, перебрал глинистые тракты, низины туманомтронул.Захолодало под холмами.
Строптиво - шаг-в шаг-шаг-вшаг ступали беговые кони. Играли сбруей.
Вот и малая деревня показалась.
Псы молчали. Трубы холодныи пусты.
Игрушечные домики потянулисьв полутьме. Плеснула в запруде рыба.
- Где же твои карлы?- спросил брат. - Дома стоят потешные и задней стены нет. Для смеху поставили. Декорации.
- Сейчас! Ты увидишь.- ответил Кавалер.
Ничего не увидел старшийбрат.
Только в самом большомиз малых домов на дощатом столе скучали плошки с прокислым хлебовом, когда заглянулиприезжие в пустые окна - метнулась со стола лиса, ушла огнем в лаз.
Во всех домах карличьейдеревни скарб не тронут был - еловые кровати, иконы в передних углах, пестрядинныенаволоки, прачечные вальки, корыта, горшки в печи, тюфяки на скамьях, завески ситцевыена окнах, нераспиленное бревно на козлах во дворе.
Сорвались обитатели иподнялись в круглое небо, в чем были - кто в солдатском исподнем белье, кто в праздничномкафтане.
Кавалер хромал по дворам,посудные черепки звенели под ногами.
Кликал по именам:
- Прохор! Митя маленький!Тетка Наталка! Катя... Онисим! Ксения Петрова! Выходите... Гости с Москвы приехали!
Опустели царицинскиеберега, псиной несло из оврагов, южные птицы разлетелись и умерли, лечебные травыпожгло пожарной засухой на косогорах - черный пал течет за городои, дымно томитсяземля.
От востока до запада,от севера до юга, от реки до моря, на путях и перепутьях, выросла трава с муравой;на крыльце сером сидят тоска со кручиной, едят из кулака хлеб без муки. Соль с ладонилижут желтыми языками, которыми не говорят.
Все дома слепо пялилисьна закат, в проемах сняты с петель двери.
У кого богатые двери,с четвертками стекла, у кого - горбыль на честное слово сколоченный.
Дышали открытые дома,скрипели, доживали. Бузина в окно сторожки колотилась на ветру. Без отклика.
Заходи, кто желает, незаперто, бери, что угодно душе - ситцевый лоскут и плесень, сушеные яблоки и червивыенизки грибов, мяклые луковицы с перьями в плошках на подоконниках, прялки с птицамии цветами, старописные псалтыри, посадские лошадки-каталки, стоптанные башмаки иостриженные женские косы кучей в огороде.
Тосковал по углам хлам. Хозяевам недосуг было следить.Бегство.
Погасло над оврагом низкоенебо, перистая прорись облаков над лесом растаяла и потекла в золотой тоске к Москве.
- Карлы двери забрали,брат. И утекли в землю, навсегда. Как вернуть их не знаю. Казнили меня, не хотятза измену простить.
Старший брат подопнулкозий череп на крыльце крайнего дома, хлопнул Кавалера по плечу перчаткой, пробасилпримирительно:
- Поехали. Так я и думал.Попрятались во мхи, как чудь. Наворотил ты небывальщину. Дело молодое. Я в твоигоды и пуще вранья загибал.
Крепко обнял брат брата,к груди притиснул, оттолкнул. Пахнуло от старшего потом и духами.
- Поистаскался ты, душамоя. Все растратил на маету. Никто тебя не простит, никто тебя не полюбит. На семьюобопрись. Семья не предаст, коли смирен будешь. А так, что взять с тебя, выгорелдотла, глаза запали. Выпало молодцу безвремение великое, как в песне поется.
Комарье тонко зуделонад глинистыми колеями Царицыных оврагов меж курганами.
+ + +
По осинникам, по мшаникам,по болотцам подмосковным, по рощам на холмах, где города не ставили, пробиралисьвереницей карлики - навьи люди.
Ночью шли, днем хоронилисьв валежнике, не дышали, костры жгли бездымные, пекли на каленых камнях соленое тесто,натирались золой и смывали грязь в лесных речках, стирались наскоро, сушили на можжевельникепортки и рубахи.
Бабы в остриженных волосахдруг у друга щелкали вшей, звали мужчин, расчесывали им колтуны на платок жесткимигребнями.
Вечером в дорогу.
Впереди шли крепкие маленькиемужчины с ножами. Следом - женщины и слабомощные в летних санках - волочках безногие,косопузые, горбунки, трясуны, моргуны, волдырники.
Под старой горькой лунойна перекрестках шли навьи люди, гнули спины.
Несли на спинах двери,снятые с петель.
У кого со стеклами, укого с заусеницами.
Дом сгорел, не беда,главное дверь сохранить и на шее черный ключ от замка.
Не стоять домам на Москве,так двери унесем в темноту, не впервой.
Вожак навьих людей -горбун Царствие Небесное оглядывался на свой народ, кутался плотно в табачный кафтан,месил грязь тяжелыми башмаками сорок лет, как казалось.
Дороги сверял по летнимзвездам, по муравейникам, по звону источников под часовнями, по конокрадным оврагам,по лисьему нарыску, по крику выпи в рогозе на мокрых низинных кладбищах, там средибугров травяных чудилась за стволами река-Ока.
Дорога верная, все поворотыв смертную честную сторону, где людей нет.
Плохо там, где добрыелюди есть. Добрые люди белым хлебом по губам до крови бьют.
Карлики выставляли напривалах караульщиков.
Пускали быстроногих соглядатаевднем на дорогу - чисто ли.
Чисто.
Можно идти.
Царствие Небесное с матеркомвзваливал на закорки тяжелую дверь от родного дома., звенели в двери вставные цветныестекла. Онисим прихватывал снизу дверь, как носилки. Мертвые бабы бережно клалина дверь белую Рузю.
Накрывали лоскутным одеяломпо горло.
Горела Рузя в бреду,говорила быстро, весело, мотала головой от плеча к плечу. По ногам сукровица текла,запекалась под коленями. Одолевали ее мухи.
Бабы отгоняли мух лопухами.
Следом за карликами,волоклась босиком дебелая баба, рослая, как солдатка, подол в грязи по колено, лицорябое, рыжие косы спеклись немытым колутном.
Опухла вся, как копна.
На голове серый платокс чепухой по кайме. На руках петух. Кормила зернами, баюкала. Петух к ней привык,спал в подоле. Утром не кукарекал - немой был петух, плохой. И без него солнце вставаловсякий день.
Навьи люди Наташу нашлина перекрестке, мертвого Марко Здухача прикопали неглубоко, затормошили Наташу совсех сторон, а она кричала по бабьи, виски ладонями давила, колени и локти сорвалав каляном сухоземе. Не хотела от жениха уходить.
Уговорили, поковылялаза ними, двери у ней на закорках не было. Отроду не жила гулящая Наташа дома.
Не от чего и ключ держать.
В деревне под Клиномукрала петуха, лепешку горелую и наволоку.
Бабы догнали, хотелибить вальками, но разглядели и отступили - юродку грех мордовать.
Так и увязалась за маленькимилюдьми Наташа Кострома, шлюха пресненская, скопческая богородичка.
Стали звать ее Безымяшкой.А она и рада была.
Добрая стала баба, всемсволочам покорная. Осела как сугроб, постарела скороспело.
Если кто из карликовплакал, прикладывала взрослого к пустой груди, пусть сосет в утешение. И все гукала,все в ладоши хлопала. Отходила недалеко, приседала на корточки и скупо ссала с желтойпенкой, кричала карликам:
- Не смотри! Не смотри!
Никто не смотрел.
Петух клевал в холоднойзоле крошки. Клонил бледный гребень.
На дневках Безымяшканевнятно пела, корешки выкапывала, венки плела, иной раз выходила на перекресток,плясала в грязи перед извозными людьми. Крестила мелко на четыре стороны. Водилапальцем по линиям на ладонях, пророчила счастливые дни.
За счастье мужики давалией когда хлеба, когда вареный свиной кендюх.
Отпетые вели Безымяшкуза телеги, подначивали, дразнили:
- Покажи красный бабийстыд!
Безымяшка щерила зубы,задирала грязные юбки до пупа.
Мужики щипали ее за промежныеволосы, совали в рот медные деньги.
Хвалили меж собой: махровбабий мох между ног.
Добычу Безымяшка носилабез остатка навьим людям.
В дороге у Наташи сталагнить щека. Язва мокла. Бабы-карлицы жевали горькие листья, налепляли на щеку. Легчало.
Безымяшка спала тихо,без испарины и бормоти.
Только во сне рукой шарилапо земле - искала своего петуха.
Находила, успокаивалась.
Оглашенные изыдите. Двери!Двери!
Карлики долго путешествовали.Считали недели, ставили зарубки на двери.
Потом потеряли счет ибросили это дело.
В среду вечером, какстали карлики на крыло подниматься и костры заливать, Рузя, приемная дочка ЦарствияНебесного умерла.
Ксения Петрова, матьназванная, подошла напоить больную дочку, тронула лоб, понюхала с ладони холодныйвыпот, упала на колени, стала мять и целовать.
Бабы ее увели, оттерлипо щекам мокрыми полотенцами.
Не закричала. Хорошо.
Царствие Небесное дочкупо щекам хлестал наотмашь. Дышал рот в рот.
Молчала дочь. Нос заострился.Мухи на нее не садились, и на протянутых вдоль тела руках густо проступили синиежилки, побелели и будто отслоились слегка ногти с грязцей под ними, с белыми лунками.
Сильно и весело цвиркалив зарослях дергачи и кузнечики.
Царствие Небесное разокглянул - отвернулись карлы и глаза в землю уставили.
В ту ночь малый народне тронулся с места. Зажгли костры. Бабы шили на скорую руку холщовое полотно, крупностегали, отворотя иглу от себя, чтобы покойница дорогу домой забыла.
Рузя закостенела и сталастрога.
Лежала голая на дверипод небом. Груди острые отроческие - одна чуть меньше другой, на белом мыске разорванноголобка - пух и сукровица.
Позвали Безымяшку, так мертвым привычная, внимательно обмыла тело соломенным жгутом.
По всем впадинкам, подколеньям,по горлышку, по заду, по подмышкам прошлась.
Грязную воду выплеснула,как могла далеко в бурьян.
Все беспокоилась, вдругживую похоронят.
Рузю обрядили в купальскуюрубаху.
Волосы расчесали на двестороны, свили полынный венок, на губы положили белый камешек, в обе ладони по зеленому