От первого до третьегоСпаса потянулись жары небывалые, небо желчное, в хмари на рассвете.
Медью, снегом и жухлымилистьями тянуло из купеческих подвалов и хрупал под егерскими сапогами подлесокрощи в оврагах на Воробьевых горах.
Мелькали меж стволамикрасных корабельных сосен рыжие, зеленые и серые солдатские треуголки петровскогостарого покроя.
Жирный копотный запахбесновал Москву. Вода и хлеб отдавали паленым.
Красная Россия стоялабосиком в теплой золе и смеялась.
Август горел под спудом,пепел и торфяной чад вдыхали люди и звери.
Можно глаза зажмуритьот мерзости, от брани матерной уши заткнуть, от скверного корма отвернуться, ноот запаха гари не было спасения, потому что не можно живой твари не дышать.
Сквозь заполошную сепиюсновидений, староверские псальмы, гадательные пасьянсы на засаленных французскихкартах просачивался запах.
Говорили последнее московскоеслово на рассвете пожары.
Шесть недель ни каплидождя.
Растрескалась земля иобесплодела.
Ползучий торфяной палопаснее всего на свете горения - хрупкая корка сверху, внизу - огнедышащая ямища,торфы тлели годами, под землей, в пожарных кладовых Подмосковья, и в знойные днивырвались наружу. Занимались бересты, короста сосновой коры, папоротники, верески кипрей на выгаринах вдоль дорог, долгих, как головная боль.
Снилось Кавалеру до рассветабеспокойство: красная бузина на ветру, оспенные язвочки на щеказ, черные в синевувороньи перья в наледи с кровью, брусника, сухостой, полосатые версты. К утру ближевъезжала в жар подушки конская голова, пялила в запале желтые кривые зубы и бельма.
Ночная кобыла топалаоплавленными копытами у постели, ныла и стонала со всхрапом, как живой человек.Лошадь орала и горела изнутри, гулко проседали дуги обугленных ребер.
Черные слуги быстро несличерез комнаты головни в россыпи костровых искр.
Все дни недели - частый,как гребень, четверг.
Желтоглазая китайскаязаря прилипала к потному лбу Кавалера капустным листом.
Торопись, просыпайся,август уносит тебя в зубах, как лиса петушка, за пожарные леса, на хутора, за дальниехлевы, где бьются о стены в дыму голубые, как валуны, коровы и вытягивают горлодолгим смертным мыком.
Жаркие красные петухиорали зарю на частоколах.
В печи хлеба истлелидочерна.
Когда жара спадала, старшийбрат возил брат Кавалера в Оперный дом, московским господам родную косточку показывать,с невестой беседовать, представлениями актерскими услаждаться.
При Оперном Доме - взеленом парке раскинуты были палатки с временными кофейнями и кондитерскими, поставленыкачели и гигантские шаги на столбах.
Турецкий пленный - балансерна канате, играл зажженными булавами, вольтижеры на скаку выказывали удаль.
Круглые белые кобылии мерины били копытами в опилках.
Горели изнутри шамаханскиеглазчатого шелка шатры.
Пекли мясо на углях.Текли над садами летние вкусные дымки.
Мужик, сидя в кусту,соловья изображал без искусства и сладости. Свистал и щелкал в два мокрых пальца.
Добрые баре сетовали:
- Водчонки бы надо избуфетной принести, горло промочить, изнемог соловей, осип, ни трели, ни раскату,ни прищелка.
- Всыпать бы ему по-солдатски,чище бы защелкал, собака, - откликались злые знатоки.
В глубине аллей липовыхи тополиных пестрели венецейские узоры на женских жестких подолах, трещали скелетныекринолины-ронды на корзинных старозаветных каркасах фижм.
Густо чадили у дверейоперного дома масляные фонари, гости раскланивались, говорили, что нынче обещаюткомедианты "Пьесу о короле Леаре", про то, как один отец с тремя девкамимаялся, а они его в гроб вогнали аккурат после антракта.
Лица, как розовые яйца,все лица - одно лицо.
Все лица - Москва.
Беседы: псовая охотада карточная игра, верховые лошади, девки, шуты, шутихи и куреи-гермафродиты.
Или ворожба, гаданиеи страшные случаи - то в Дорогомилове на рынке бабу-ватрушечницу в караул взяли- а ватрушки-то людоедные, разломили товар - а в тесте палец мертвый и кольцо обручальноезапечены. Слыхали, в саду на Сетуни яблоко уродилось с человеческим лицом. Его садовникисняли, разрезали - мякоти нет, а взамен тамбовская ветчина с косточкой. Дали коту,кот ел, не помер. К чему мясное яблоко в Московском саду вызрело?
К войне знамение, братецмой, к войне.
Скоро весь мир заворуети Китай забунтует.
А там и всему свету конец.
С тем и успокаиваласьМосква. Завтра - не страшно.
Сегодня - хорошо.
День прошел и слава Богу.
После короля Леара публикепредлагали слезливый балет с изъяснением тонких чувств. Будут козлоногие сатирыи нимфы аркадские плясать "русского". Хорошо, не меняется в театре ничего:первый любовник завсегда завитой бараном, а простак в рыжей мочале, китайка синяявместо неба, да холстина малеванная под темный лес, горный грот или морской портс Везувием.
Крутились вокруг холостыхгоспод и так себе офицеров свахи. Чуть не на привязи водили матери по аллеям невестноговозраста барышень, ревниво целовались с подругами щеками. Бриллиантщицы и атласницыименовали друг друга на модный лад "москвитянками". Так густо целовались,что румяна со скулы на скулу мазались.
Храпел гравий под моднымиузкими туфлями "щучий хвостик".
Коричневые банты с позолотойна рукавах.
Аппетитный галант плавновыступал в летучих башмачках с розами, с легкими звонкими пряжками, брезгливо поцветному песку.
Полные губы округлял.К голубому локотку его присоседилась премудрая и тонкая бестия, деланная чертомна парижский манер.
Как русалка - лопастатитькой щекотит, мяконькой малинкой, так старуха Кавалера похлопывала по тугим атласнымс отливом бокам сложенным веером.
Под мышками щегольскогокафтана Кавалера - кислые и темные пятна пота.
Старуха Любовь Андреевнаприближала желтый череп к жирно нарумяненной щеке юноши, липкими красными губамишептала преисподние слова.
Кавалер млел, не хотел- а слушал, стекленели и останавливались пустые глаза.
Длительно улыбался. Неслоот него дыней, дымом и мускусом.
Гости его узнавали, расступались,он в ответ кивал, как болван.
Сплетня заварилась подлипами.
Кукольные букли, треуголки,трости, белые перчатки, кружево бежевое, тальмы с узорами, китайские собачки, блесткина ресницах, маски на тростях сплетничали лиловыми ленивыми голосами. Говорила розоваяатласная барская Москва:
- Врали, что Кавалерхорош собой! На поверку ничуть не хорош. Кукла вербная, кафтан по всем швам маловат,лицом сдобен, краску смой - парное мясо выпрет.
- Гарью пахнет, мама.
- А Любовь-то старейпотопа, загуляла с молодым, не осталось стыда на Москве, да и то верно - допрыгался,козелок, тепла ему не хватит старухины кости греть.
- Свадьба будет богатая,весь Кузнецкий столами заставят, Харитоньев переулок коврами выстелят и все кирпичидухами обольют, венчать будут в Успенском соборе, откроют образ Спаса Ярое око.
- Больно приторен...и жеманен, будто замужем. Кажется мне иль и впрямь разжирел?
- Отчего кот гладок?Поел да и набок.
- Нарядилась старочка.Видал, видал: пятно трупное на скуле. Руина!
- Румяна это смазались.Дурак.
- Старухи среди женскогопола самые верные. Молодая на простынях повертится, надсмеется, да бросит, а хрычовкадо смерти не отпустит, истомит, раскормит старинными ласками. Старухи ртом делаютхорошо.
- Гарью... мама.
- Платок намочи пачулямии дыши, не мешай.
- Знать бы какие песниона ему на ушко поет?
- Известно, какие, любовные.
- Мама! Обомру... гарь
Вправду обомлела, упалабарышня, засуетились над нею нянька-мордовка и мамаша крашеная в кружевах.
Хлопала дочку по щекевеером, смазала румяна, причитала.
Никто воды не подал.
Гости ломились в двери.В оперном доме пиликали скрипки, лакеи таскали по ложам на подносах виноград, сладости,зубровку и вино изюмное в виноградном хрустале.
Тесно, как на скотномдворе. Не к кому приткнуться, Господи.
За шумом голосов, заструнными - щипковыми-ударными, за шарканьем ног и звяканьем орденов, шпажных ножени брелоков, никто и не расслышал, какие песенки пела Любовь Андреевна сонному отяжелевшемуот безделья Кавалеру.
Спеты все песенки сороклет назад, остался припев, на выдохе, с нёбной трелью гибкого язычка, и солонелов груди Кавалера от тоски в тон картавому трупному балагурью старухи:
Любовь Андреевна трещалажелтым веером, сладко шептала на ухо:
- Рели, рели, гутеньки,гутеньки.
Прибавляла, облизнувкарминную краску с губ:
- Никогда не лги мне,детонька. Лжа глаза выест. Сейчас отвечай: Дурно тебе?
- Хорошо. Аж тошно.- ответил Кавалер.
Разве есть такое слово"лжа"? "Жар" есть и "ржа" есть. Хоть и нет такогослова, а лжа глаза ест в августе, да так, что теплые белые яблоки из глазных орбитпучит, зуб на зуб не попадает, отекшие пальцы до нательного креста сквозь крахмальныебрыжи не дотянутся, давит гайтан под кадык.
... Гербовая ложа. Одышка.Мутило Кавалера. Театральные светильники пухли шарами, плыли и дробились. На китайскомлаковом столике с фениксами и прихотливыми облаками потела в вазе на фарфоровойноге кисть молдавского черного кишмиша и крымская черешня с выпотом жидкого осиногосахара.
Кавалер дремал в кресле,вытянув ноги.
Нет молодости, нет Москвы,нет горькой пудры и дремотной пыли Оперного Дома.
Все есть Любовь.
Любовь - телесная испарина,шелушинки на голых локтях, натоптыши, морщины, катышки шерсти, оплевышки подсолнушков,седой волосок в багровой родинке на углу рта, под мышками опарыши, вросшие ногти,потертость и сыпь в промежности, пролежни и недержание.
Вот она Любовь.
Вилась Любовь Андреевнаазиатским полосатым шершнем, полозом, плющом вокруг горячего черепа, вокруг Белогои Китай-Города, по кругам кладбищенских Пресненских садов, где сторожа и уборщики