сгребали прошлогодние сорняки в кучу и долго, горько жгли.
Ограды и жестяные крестыржавели, безымянные птицы кричали по ночам, рябина над могилами горела не ко времении колокол Николы Угодника надтреснуто приветствовал напрасное воскресение над могилами.
Никто не встанет из Пресненскогоглинозема. Все пойдут на суд, а наши, старые московские люди так и будут лежатьпод горелыми кленами, в душном крапивнике, в октябрьском листопаде под холмиками-делянкамимеж лезущих друг на друга, как челюсти, облупленных оград.
Судьи нас побрезгуютразбудить, тем и спасемся от них в красный день, уклонимся от милосердия.
Плюнем в небо всей Москвойи не встанем.
Дай срок - Любовь распалити укусит. Укусит и отпустит. Отпустит - настигнет. Настигнет - приласкает. Приласкает- выскользнет из пальцев, встанет в изголовье заполночь, нагнется и остро поцелуетюношу в плоский сосок с татарским волосцем в порах.
Душно в ложе. Свечи трещали,нагар потек и закапал в медную чашку желто и жирно.
Кишмиш от тепла сморщился,скисло муторное тихое вино в грановитом бокале.
Плотно и тупо ухали впыльные доски подмостков пятки дебелых актерок кордебалета.
Суета театральная катиласьк антракту.
Любовь Андреевна прокраласьв ложу на воровских плюшевых подошвах, склонилась над Кавалером, запустила рукупод полу кафтана, в прорешку, сжала мягкое ноготками дотверда.
- Ах, ты моя душка!- зашелестела на ушко кромешным шепотом.
Кавалер из кресла вскочил,в барьер бархатный впился пальцами, побелел, но старуха предостерегла, усмехаясь:
- Люди увидят, сиди смирно,детонька. А не то до костей съем. Сегодня и всегда ты - моя невеста.
Кавалер, задыхаясь, глянулвниз. Прицелились на него из партера, из лож, с боковых скамеек - глаза растопыренные,московские, сосущие. Бинокли-ароматницы с флаконами для благоухания, полированныезрительные стеклышки, лица-яйца, глаза-блохи, рты-копилки. Никто на сцену не смотрел,не для балетов Москва в тесные места по субботам таскалась.
У Москвы глаза велики,востры, любопытны и липки. У Москвы руки в церковном золоте, как в гное, выкупаны.Москва и от мертвого не отступит, на миру Москва красна, гарью пахнет, акает и шепелявит,спереди - блажен муж, а сзади - вскую шаташася.
Извозчик выпивши, раздавитколесом на мостовой шавку или нищего - тут же плотно смыкается толпа зевак - всехотят быть первыми и смотреть на городскую быструю смерть досыта.
Не зарабатывать в Москвуедут, не жениться, а на смерть и позор смотреть. Только в том никто не признается.Оттого и шипят на приезжих москвичи - не от скупости, не от ревности - а как псынад костью окусываются - как же, сколько вас тут на смерть приехало глазеть забесплатно,этак если все соберутся, нам, коренным, смерти не достанется ни костки, ни сустава,ни хрящика.
Кавалер под властью старухинойобратно в кресло рухнул, будто кости растаяли в мясе. Лицо оледенил от скул до лба.Намалеванный рот перекосился.
- Возьми бокал, - приказаластаруха.
Кавалер сжал пальцамихрупкую ножку.
- Поднеси к губам, -приказала старуха.
Чокнули передние зубыо хрустальный край.
- Отхлебни медленно.Но не больше двух глотков, - приказала старуха.
Дважды дрогнул кадыкнад розовым жирным кружевом с тусклой искрой.
- Улыбнись, - приказаластаруха. - Шире.
Кавалер растянул губы,как пес, клык показал, влажной щекой дрогнул.
Зашлась с переливом грудастаясопранистка в кисее на авансцене, закричала красным горлом.
Дергалась в раскаленнойпевческой глотке мочечка язычка.
Любовь Андреевна с крахмальнымхрустом подобрала парчовые юбки, встала на колени перед креслом Кавалера, вжалалоб в промежность юноши, затрясла мочалом фальшивых волос, копила слюну, ртом работалав потной мотне.
Один за другим потухалиоптические стекла в зале, фальшивили смычки и свечи.
Кавалер дрогнул горлом,закрыл глаза. Обмякли кулаки на львиных подлокотниках.
Любовь отерла рот отбелесого и соленого.
Как шаловливая девочка,старуха села на полу. Поиграла туфелькой на ковре. Щипнула кишмиш, как ящерка.
Зажевала ягодки, поползпо подбородку вкось кисло-сладкий сок. Любовь промакнула сухим запястьем пенистуюкрасноту с угла губ.
Глубоко облизнула отсладкого мизинец и сказала, будто по книге прочла:
- Каирский судья Ибн-Халдон,триста лет назад писал, что в Индии водились умельцы: покажут на человека пальцем,он икнет, посинеет - и замертво валится. Осмотрят мертвеца - ребра нетронуты, асердца в грудине нет. И вены малые и большие красными ниточками перевязаны, чтобыне кровили. Угадай, детонька, где сердце?
- Знать и не было его.- ответил Кавалер.
- Было, да колдуну подноготь вытекло. Весело тебе, маленький?
- Весело.
Комедианты в муслинеи кисее раскланялись, пал с колосников складками ветхий бархат занавеса, волнамикоробилась безвкусная роспись - белые колонны усадебного дома, круглые липы, лебедина пруду, бараньи облака.
Старший брат вошел, хлопнулдверью ложи, спросил:
- По нраву ли вам пиеса?
- Отменно, - ответиластаруха, подала ему руку - старший помог ей подняться на ноги.
Кавалер восковым комомоплыл в кресле. Одна за другой подламывались, прогорая, вялые свечи в чашках шандалов.
- Видите рисунок на занавеси.- без чинов указала пальцем старуха - с моего подмосковного дома малевали. Местаживописные, торфяные болота окрест, осушать дорого, да и жалко, там клюква родитсяи мох кровохлебка. Надеюсь, нынче летом Бог пронесет, не зтронет угодья низовойпал.
Давно хотела продаватьимение. Но раздумала. Теперь мне выпало дело молодое, приданое расточать грешнодо обручения.
- Верно, Любовь Андреевна,- густо смеялся старший брат, окунул было руку во фруктовую вазу, но отдернул тутже - Экая дрянь у вас тут... Все сгнило. И плесень. Лакея прибью. Дармоед!
- Никто честно работатьне хочет, - поддакнула Любовь Андреевна. - Рабы нерадивы.
Кавалер кое-как поднялся,отвернулся от брата, голубой полой прикрыл расхристанную прорешку на панталонах,скомканную сорочку под живот запихнул. Слушал вполуха беседу.
- Какое же из именийваших на занавесе изображено? - спросил старший брат.
- За Пресненской заставой,у Москвы-реки, прозвание усадьбе Студенец. - старуха улыбнулась, - Там воздух живительный,хвойный. Пруды утиные-живорыбные с кувшинками и пристанью. Оранжереи, не хуже ваших.Сад по французским образцам разбит. Вот что: в четверг я за вашим младшим бричкупришлю, пусть погостит у меня, обвыкнется, а вы в субботу приедете. Там и дарственнуюна имущество подпишем. Ты слышишь, детонька, ты сделаешь? - дернула старуха за локотьКавалера.
- Все подпишу, - ответилКавалер.- Только отстаньте.
- Золотые слова! - обрадовалсястарший брат. - В субботу с утречка ожидайте. Я заеду. Иконой благословлю, я жетеперь нашему жениху заместо родного батюшки. Ты только дарственную подпиши, пожалуй.А я тебя ой как полюблю, Кавалерушка, хоть ты и сволочь!
Со скрипом опускалисьна цепях ярусные люстры Оперного дома, служители собирали в корзины огарки.
Опустел оперный дом.Баба заметала жесткими прутьями в проход меж господских кресел грушевые ошурки,огрызки, случайные любовные записки и осморканные платки.
- Послушный мальчик.Хорошо, - старуха продела обе руки кренделями под локотки братьев - младшего слева,старшего - справа подцепила.
Мужчины на лестнице конфузились,придерживали шпаги, - во весь проем шелестели душные старухины юбки, пышные, какпри веселой царице Елисавете.
Поднялись по заплеванныммосткам на сцену оперного дома. К обтерханному занавесу с пейзажем.
За кулисами шевелилась,ерошила сквозняки шелковая шкатулочная тьма.
Старуха заворочала черствойголовой в парике с розами и барбарисом, принюхалась, уронила бумажный цветок изфальшивого шиньона.
- Чем так пахнет? Смолкойвроде. Тленно, вонько? Не чуете, господа?
- Липы в Замоскворечьеотцвели давно. Разве хлеб ночной пекут, - вежливо пожал плечами старший брат. -Или горит где-то.
- Ин ладно, не беритев голову. Вот мы и дома. - старуха с трескои накрест распахнула полы занавеса -
и за нарисованной открыласьусадьба каменная в садах на Пресне за ручьем Студенец.
Прохлада. Рябь. Голландскиепруды. Липовая аллея. Чугунные ворота с вязью и коваными засовами. Черемуха, жасмин,сирень персидская, белые горбатые мостики, квадратные насыпные острова с колоннамии беседками.
- Добро пожаловать.- с улыбкой молвила Любовь.
+ + +
... От больших желтыхворот с цезарскими доспехами, копьями и стягами до главного дома проложена былаширокая гравийная аллея для экипажей и по две стороны от нее пешеходные тропки,три обрыва четвероугольных, зацветшие зеленые пруды, сто лет не чищенные, впадалипруды с шумом в грязные решетки Москвы реки у ткацких красилен.
Дерновые террасы узорнымполукругом обняли облетевший розарий, малороссийские бархатцы и календула выбежалис клумб, заразили насыпной косогор.
В стеклянной закатомзажженной оранжерее - рыжие померанцы, лимоны с нарочными плодами, ананас в листах.
Стекла в зимнем садупобиты, если заглянуть в теплую глубь, видно было, что восковые лимоны и померанцыпроволочкой прикручены к мертвым черенкам, а шишка ананасная перезрела и провалиласьс левого бока. Черные мушки роились над сладкой гнилью.
Близкое болото, вязкийзапах трясины, гнилой щепы, лягушиной ряски.
Августовский незлой комарзудел на закате у виска.
На дорожках и в замершихслужбах - ни одного человека. Ветошь на лежанках сопрела, в казанке на людском двореокаменел ячневый кулеш.
Церковь заперта, аркав колокольне пуста. Нет колокола на балке.
Будка собачья пуста,в конюшне перетаптывались от голода два коня, кормушки изгрызены, солома промокланавозной жижей и мочой.
Кавалер прошелся межденников, вспугнул шагами воробьев, покликал конюха.