Тихо.
Чертыхаясь, юноша нашарилв кладовке ведро, зачерпнул теплой воды с тиной из пруда, плеснул коням, те жаднопотянулись пить.
Любовь Андреевна стоялав воротах конюшни, склонив голову, в свободном молдаванском платье - о прошлом годеМатушка Екатерина такое нашивала - модно, чтобы без фижм и цвет не маркий, зелененький.
- Что у вас конюха нет?- крикнул Кавалер через проход.
- А зачем? - тихо, нослышно ответила Любовь Андреевна.
На желтых ключицах старухилежала тройная нитка речного жемчуга - розовые рисинки.
- И дворника нет? И повара?И девушек комнатных? И кучера не держите? А то как нашего возницу с бричкой отпустили,так и не выберемся отсюда.
- А зачем мне люди? Этолишнее. Захочу, будут у меня и дворник и князь, и книжник и невежа и дама и валет.Только я сейчас не хочу. Иди ко мне, детонька. Будешь смеяться и малину с ладошкикушать.
Кавалер вытянул из рухлядиседло, обтряхнул сор, подергал подпруги,
- Что же вы и на столсама накрываете?
- А зачем? Заживем стобой - буду тебя только с рук кормить, в молочном корыте купать, спать уложу натройные перины, четвертой покрою.
Кавалер про себя буркнул:
- Спятила, карга.
Быстро измученную лошадьоседлал, повел. Кобыла еле переступала нековаными копытами, гуляли на крупе мослы.
От духоты Кавалер раздернулбелый острый ворот рубахи, волосы насаленные перекинул через плечо хвостом, губыобветренные пухлые до боли отер кулаком.
Сдохнуть можно от жары.
- Вот что, бабка, я неголоден. Проедусь дотемна. Голова от копоти болит. Дышать нечем. Только слово, чтоСтуденец.
Любовь Андреевна шларядом с ним по сорному двору, переступала через вздутые куриные трупики в пере наптичьем дворе.
- А Студенец он и естьСтуденец. - откликнулась старуха - Тут Нижняя Пресня недалеко. Три горы и сады яблоневые.А за ними - Черная Грязь. Погуляй, молодой, побалуйся. Ну, наконец-то и ты вонькупожарную учуял. Прав был твой брат: торфы с июля тлеют в лесах. Немудрено. ЧетвертыйСпас. По мощам и ладан.
Кавалер обернулся в седле,дернул щипком редкую гривку на тощей холке лошаденки. Глаза от позднего солнца прикрылладонью с тяжелыми перстнями:
- Вы, бабушка, путаетеменя. Трех Спасов знаю с детства. Медовый, яблочный, ореховый, четвертому Спасуне бывать.
- Четвертый как раз сегодняпразднуют, внучек. - старуха Кавалера по голенищу высокого ботфорта погладила любовно- Неужто не слыхал? Спас Торфяной, Ярое Око.
- Пошла! - Кавалер поконским бокам каблуками перебил, заскакала вкривь и вкось студенецкая кляча, замоталаверблюжьей шеей. Уронила котях из-под репицы.
- А что, старая, ты ивпрямь за меня замуж собралась?
- Нынче же ночью! - подевичьи счастливо закричала старуха и быстро перекрестила всадника. - Я на тебяпрыгну!
+ + +
-...Уеду к черту на рога,где меня никто не знает, имя переменю. Пускай на развалине братец женится, он татаринжадный, ему двоеженство не зазорно, чтоб он сдох. Я вам не разменная карта, даромне дамся, москвоеды, куркули харитоньевские!
Сам не ведал, что говорилКавалер, гнал кобылу по сухому проселку к городу. Вот за лесом показался упраздненныйцарским указом Новинский Монастырь, на вилочковом слиянии реки Москвы и речки Пресни.А в объезд, выселками, и на Звенигородский тракт свернуть не долго, там обозы груженые,там выпряженные кони бродят по грудь в кипрее, там мужики краденого барана освежевалии жарят, горячую водку с перцем хлещут из скляниц и девок в крапиву валят. Там воля.Там закаты мерцают марганцем, там все черное становится золотым само собой.
Вот забелели за стволамистены осадной обители, крыши портомоен и арестантских рот, поманила луковками Введенскаяцерковь.
Лошадь заартачилась,присела на задние ноги, грызлом в пене звякнула, завизжала.
Кавалер бил кобылу поголове.
Дура, дорога ровная,что тебе, ни тпру, ни ну?
Кляча боком в бурьяншарахнулась, запердела.
Кавалер из седла выпал,схватился за луку, пробежал, рвал шпорами траву.
Разжал руки, пал на колени.
Потрескалась земля отзасухи черепашьими старческими черепками.
Сизый, еле видимый дымоккурился над дорогой впереди, высачивался из трещинки неспешно.
Будто уголек не затушилив шерсти.
Кавалер поднял с обочиныкамень-голыш, бросил от плеча.
Гулко ухнул камень ипросела дорога, пыхнула из расселины сильным печным жаром, зализали, заплясали почтинезримые огонечки и слезно задрожал над подземным огнем воздух, исказил луговину,купола над лесом, крест на перекрестке.
Горели торфы поперекгорла. Отрезали Пресненские выселки от Москвы. Близко под землей ползли тленныедымные змейки из дальней Шатуры, вся Москва окружена огненным полозом, тленной подспуднойяростью последнего пресненского августа.
Кавалер засмеялся, сталшвырять в расселину щепки, сорняки с корнями, песок, сухие коровьи лепехи.
Весело, как в кузнице,вспыхивала с треском расселина, пускала искры, окрасились и вчерне сморщились низкиесосновые лапы и тонкая красная кора пошла волдырями и лопнула.
В гаревом мареве открылсяСпас Ярое Око, косматое пугачевское солнце раздавило Пресненские пригородные лесаи мелкие слободы на холмах железными подошвами.
Нет пути.
Огонь на Пресне.
Зарделись щеки, пересохлов глотке, затрещали и скрутились в смрад кудри на лбу, занялся рукав, Кавалер попятилсяпрочь на карачках, рухнул под откос в болиголов, сбил пламя с рубахи.
Кобыла ковыляла назад,в Студенец по брюхо в колосьях.
Кавалер хромал рядомс ней бок о бок, держась за мокрую шею, дышал конским потом, чадом торфяным, прянойжелтой пижмой в низинах.
Битые стекла усадьбыСтуденец над Москвой-рекой остро поймали и утроили рыжий закат.
...
Старуха ждала у желтыхворот.
Липы и тополи бросалитень на въезжую аллею за ее спиной. Вязко зеленели пруды, и качались на мелкой рябиптичьи плавучие домики для птиц. Кликал на воде серый дикий гусь, бил по рябям подрезаннымикрыльями.
- Нагулялся, детонька?- спросила Любовь Андреевна и протянула Кавалеру черпак прудовой воды с козявками.Он хлебнул безропотно, облил рубаху, барское обгорелое полотно облепило безволосуюгрудь.
- Там в лесу и на дорогегорит. Собирайте вещи, какие подороже. Уйдем через реку в Дорогомилово. Лодка есть?- сказал Кавалер.
- Лодка у меня была.Она утонула. Зато икона есть, Неопалимая купина, и яичко свяченое с Пасхи, надоикону трижды вокруг пала обнести и яичко с сугубой молитвой в огонь бросить. Богородицана землю лишнее молоко из груди сцедит и все потушит. Надо только церковь отпереть.Да я стара, близорука, третьего дня ключик потеряла в траве. Мы его вдвоем утромпоищем. - ответила старуха.
- Что же делать?
- Ступай в дом, остынь.- приказала Любовь Андреевна. Встала против солнца, тонка, сквозна и хороша, какбарышня в красном кушачке.
Тянуло с Москвы-рекихолодком, дегтем и солодом.
- Иди, я переоденусьв чистое, ноги вымою и между ополосну. Сегодня свадьбу сыграем.
Ты мне две косы заплетешьна висках, как жене богоданной. И прилеплюсь я к телу твоему телом.
- А как же сговор, поп,бумаги?
- Сговор крепок. Попзапил. Бумаги ветром унесло.
- А кто же свидетелембудет.
- Спас.
- А кто венцы будет держать?
- Бес.
- А кто за стол сядет?
- Свиньи.
- А кто нам постелит?
- Пресня.
Кавалер кивнул - с безумнойспорить себе дороже. И потащился в дом, отравленный гарью.
Кабы ты спустил мне,Господи, вервие с колечком - повернул бы я всю землю на сине небо, а сине небо насыру землю: на миру бы смерти не было, и народ бы был весь жив.
Комнаты Студенецкой усадьбыпаутинные, путаные, обои оборваны лоскутами, тигровый бархат и белый атлас с увядшимибукетами - гирляндами, все фиалки, да жонкили, да бессмертники. Розовое дерево,старые мебельные лаки, вощаная мастика, источавшая запах мёда, яблоневого цветаи чайной плесени.
На французском полотнерозы повылазили.
Сто лет назад за цветыплачено дороже денег. Деньги обесценились, розы состарились.
В одном покое стоялианглийские часы, маятник выпал на пол, бойная пружина заржавела.
Дальше по анфиладе рамыот картин пустые по стенам вкривь и вкось оскалились.
В третьем покое мебелькольченогая вверх ногами навалена, обивка сгнила, лопнула, подавилась войлоком,искалечены были ктиайские столики и кресла, будто топором в ярости рубили для растопки,и верно - сложен был в углу кирпичный очаг, в нем обгорелые корешки дорогих книг.
Российское верное топливо- старые толстые книги.
На подоконнике чашкидорогие костного фарфора и пекинский чайник - будто господа собрались пить чай ибросили.
Кавалер заглянул в чашечку- метнулся из пыли черный паук, покатился шариком в рукав, защекотал тонкими ножками.
Кавалер растер паукапальцами в горелой батистовой складке рубахи.
Если паука убить сорокгрехов зачтется или проститься? Не помню, что московская примета гласит.
В бальной зале усадьбыростовые зеркала - тусклые с чернетью, оправа резная жучком поточена, паркет выломан,посреди выломанного паркета окаменевшее говно, лепнина потолка черна от ласточкиныхгнезд, на штукатурке нацарапана гвоздем похабщина, горлышки битых бутылок оскалились,по нищенски обнажилась дранка с крошевом.
В оконных проемах мрелонебо. Проступили над садом, дрожа, белесые оспинки звезд.
Кавалер пробирался сквозьрухлядь, отваливал покосившиеся двери, пытался приладить на место лоскуты распоротыхживописных холстов, отставшие штофные обои.
Смотри, что стало с домомпредков твоих.
В последней комнате вместоофортов белели по стенам ящики с чучелами белок, щеглов, хорей, кошек и диванныхсобачек.
Домашние зверушки, отжилисвой век, отлюбили и отданы были искусным немцам из Басманной слободы, чтобы выпотрошили