тушки, вставили пуговичные глаза, соломкой и рисом набили утробу, укрепили ребражелезными скобами, и ярлычок повесили с кличкой и латинским изречением. Долговечнахозяйская привязанность.
Трезорка, Аделька, Фиделька,мартышка Марковна с восковой морковкой, попугай Пантелей на жердочке.
Кавалер замер перед застекленнымящиком.
Не решился отомкнутьзамочек.
Черными осколочками глазсмотрел на него белый зверь - фретка. В снежном меху на горле - чучельный штырек,передняя лапка сторожко наставлена, хвост убран между окорочков.
Вот он где теперь горностаюшко,гордый князюшко. Собаки не заели. Зря хотел бить собак. Вот он, мой зверек.
Как живой. За стеклом.А может и не мой зверь, мало ли господ заводят горностаев. И красиво и на звериныйподшерсток хорошо салонные блохи ловятся.
В темноту уводили взглядящики с чучелами и надписями-кличками:
Мими, Цезарь, Милушка.
- Да-да, особенно Милушка...От Государыни подарок, из Сам-Петербурга. -
ласково заговорила ЛюбовьАндреевна. Старуха остановилась на пороге, затрещала лопастями желтого веера подокучному обыкновению.
- Собачка значительная.Когда Матушка Екатерина узнала, что злые санклюты прилюдно казнили на площади миропомазанникафранцузского Лудовика, то вскочила в гневе со стула. Левретка ее, Милушка упалана пол с подола и убилась насмерть. Пример нам подала, смотри, что смерти все игрушка:собачки и цари. Брось безделицы рассматривать. Идем. Даме руку подай. Нешто вежествуна Москве юношей не учат?
Кавалер сглотнул сухимгорлом и подал старухе руку.
Пара остановилась у выходаперед овальным портретом.
Любовь Андреевна подняласвечу в трактирном подсвечнике, осветила снизу вверх написанное лицо.
Кавалеру причудиласьна холсте гордая отчая дочь Анна Шереметева, не ее ли злые гордые глаза, не ее личерные кудри кипенью, не ее ли крепкое переносье и татарские скулы и пухлый рот,не ее ли малая грудь в красном вырезе платья.
Нет. Сроду не было уАнны Шереметевой разбойной родинки слева над губой.
А у этой была.
- Похож? - спросила старухаи ущипнула Кавалера за щеку. - Вылитый ты, только баба!
Нет, не Анна Шереметева на старом портрете изображенабыла, а сам Кавалер, ряженый фальшивой святочной цыганкой, простоволосый, как греческийпастух, пьяный, молодой на холсте усмехался.
Сеточка старинных трещинуродовала картину.
- Кто это? - спросилКавалер.
- Я. - ответила ЛюбовьАндреевна - Могла бы сестрой тебе быть. В Италии писали маслом с натуры, сорок пятьлет назад.
Приподнявшись на цыпочкик раме, старуха сама себя поцеловала в губы и потушила свечу в ладонь. Зашипелакожа на фитиле. Любовь и не поморщилась.
... Кавалер и Любовьшли под круглыми дугами усадебного боскета. Кавалер пригибался, но все равно помакушке шваркали листья. Маленькая, тоненькая, как мама, Любовь Андреевна шутила,тормошила его, шуршала по камешкам свадебная кисея шлейфа.
Выбрели к пруду.
Ночь, а нечем дышать,как в полдень.
Малосольной латинскойбуквой "W" представилась над купами сирени и запрудой Кассиопея. Еле пробивалисьзвезды сквозь чадный падымок.
- Вот здесь и поженимся.- шепнула Любовь и приникла к плечу скулой.
- Господи. С души воротит.- пожаловался Кавалер. - Я не ты, так сразу не могу.
- Передо мной никто нелукавит, детонька. Раз мне покорился, два мне покорился, разве на третий заробеешь?Я ли тебе не хороша? Бела лицом, тонка запястьями и станом, жемчугом шею в три нитиобернула, подмылась между ног, розовые туфельки из города Парижа примерила и бросила,босыми ножками под венец пошла, как в старое время. Мало тебе, ирод кудрявый? -сказала Любовь.
- Любовь, дай мне отсрочкина три года. Я отцово золото по семи монастырям раздам, мелкие гроши по нищей братии.- ответил Кавалер.
- Не дам тебе отсрочкина три года. Золотая казна тобой не заработана, душе не будет помощи, нищий грошитвои не захочет. У тебя гроши фальшивые с дырочкой, я уж знаю. - сказала Любовь.
- Дай мне отсрочки натри часа. Попрощаюсь с доброй матушкой, брату- Каину в морду дам, хорошей девушкеписьмо пошлю.- ответил Кавалер.
- Не дам тебе отсрочкина три часа. Матушка твоя не добра, выпила наливки, спит без молитвы.
Старший брат занят делом,новую девку кроет, девка ногами дрыгает. хорошая девушка письма ждет от батюшки,а твои письма все фальшивые, надушенные, я уж знаю. - сказала Любовь.
- Дай мне отсрочки натри минуты. Я "отченаш" прочту, лоб перекрещу щепотью. - ответил Кавалер.
- Не дам тебе отсрочкина три минуты. Отче наш иже еси на небеси, щепоти ты не сложишь, крестное знамениеу тебя фальшивое, с кукишем, я уж знаю. - сказала Любовь.
- Чем же мне откупиться?
- Решай, что мне оставишьв откуп. Без торга.
- Оставлю тебе Москву.
- Добро.
Старуха веер на петлепокрутила, повесила свободно на локоть.
- Давай, детонька, закрепимдоговор, поцелуемся. Только - чур - язык на язык, любовную манную кашку на двоихиспечем. Вдохни глубоко. До пупа.
Кавалер послушно вдохнул.
Прилип ртом ко рту старухи.
Кисло, как ревень.
Язык на язык.
Не отнимая рта, он стиснулстарухину шею.
Брызнули из-под большихпальцев рисинки речного жемчуга.
Старуха харкнула мокротойв глотку, брыкнула коленом в пах, Кавалер стерпел, давил пристально, скользко игадливо - старуха мучаясь в удушье укусила его за язык до крови. Кавалер ослеп отболи тупой и с вывертом дернул ее голову за голое сморщенное плечо.
Разжал руки.
Старуха завалилась навзничьи распласталась в кисее.
Свадебный подол завернулсяи пропитался между ног темной влагой.
Кавалер присел на корточкии бережно оправил белую робу на ляжках и тощих коленях трупа, крахмальный слой захрустким слоем.
Босые ноги Любови Андреевныторчали, как нарочно.
Вывернутую голову покойницыКавалер тронуть не решился.
Наклонился над ЛюбовьюАндреевной, и жалел, что так и не смог рассмотреть ее спину. Ни в гостях, ни здесь,в Студенце. Будто и не было у старухи спины.
Кавалер, шатаясь, отошелв камыши, по пути сбросил башмаки и кафтан, потащился в одних белых нитяных чулках.На берегу его внимательно стошнило винной кислятиной. Сухие коричневые метелки рогозапо пояс.
Кавалер вошел по коленов пруд, взбаламутил илистое дно, глянул на тот берег - еле-еле маячила в звезднойтемноте белая беседка на острове и барская пристань. Быстро промокали на икрах чулки.
Юноша встал на четвереньки,отклячил зад, зачерпнул горстью теплую густую воду - студенец, и вправду студенец,вода порченная, вязкая, как овсяный кисель.
Он не донес воду до рта.Не помнил, чем пьют. Мерно выронил капли.
Длинные волосы суслямимокли в грязи.
Кавалер знал, что старухалежит на берегу.
Щепетно зашоркали заспиной то ли камыши, то ли нижние юбки.
Кавалер закрыл глазаи сказал в голос:
- Она идет сюда.
+ + +
... В субботний полденьстарший брат бил по щекам младшего костяшками кулака в наборных кольцах.
- С-сволочь! Вот сволочь.
Моталась тяжелая головаКавалера, путаясь в волосах, по серой подушке. Показалась из ссадины кровь.
Пасмурь висела над гагаринскимипресненскими прудами. На водной ряби огари рыжими крыльями хлопали. Сеял косой урожайныйдождь.
Восточный ветер отнесот Москвы гарь, взамен принес простуду и ненастье.
Час назад перенесли младшегобрата на кровать.
Бледный лакей хваталза локоть барина:
- Убьешь, милостивец!
Старший брат унялся,пососал отбитые костяшки. Отошел к окну, распахнул с хряском ветхую раму в сад.Посыпались осколки стекол.
- За доктором послали?
- Едет.
Старший провел пальцемпо крестовине рамы. Поморщился, растирая в щепоти пыль.
- Запустение без хозяйскогоглаза.
- Как же, милостивец,хозяйка того-с...
- Какая еще хозяйка?- прозрачным голосом переспросил старший.
- Старуха... Вы еще свадьбуиграть хотели, к настоятелю Успенского монастыря в Кремль ездили. С арзамасскимигусями и штофом аглицкой ржавой водки... Он согласился окрутить молодых. Храм велелиукрашать.
- Запомни. Нет никакойстарухи. И не было. Дело замнем. Пшел вон.
- Слушаюсь.
Доктор Кавалера отпоилвонючими немецкими каплями, пожал запястье, вытянул язык, задавал вопросы, но ответаКавалер не дал.
Молчал, в глаза не смотрел,зрачки в точку.
Три часа прошло - игламикололи в ляжку.
Молчал.
- И что вечно теперьв молчанку играть будет? - осведомился старший брат.
- Не могу знать. Я невсесилен - развел руками доктор, степенно принял мзду и уехал.
Много денег на взяткисудейским раздал старший брат, заглаживая свадебную ночь на гагаринских прудах.
На Ваганьковском кладбищеспешно погребли в простонародном рву закутанную в холст старуху - родни не сыскалось,отпевали по общему чину, но как звали ее - Анна, Любовь или Мария, Бог весть, даи была ли Любовь Андреевна - московские обыватели достоверно не помнили, и подтверждатьс нею кумовство или приятельство не желали. А родни старуха не имела.
+ + +
Спустя малое время запряглина заднем дворе дома в Харитоньевом переулке крепкий возок.
Старший брат отрядилдля охраны и присмотра за Кавалером способных людей, из числа отпетых, велел пятерымглаз не спускать с безумного, каждый месяц писать в Петербург - ему лично в руки,и в Москву - матери - обстоятельные отчеты о здравии его и занятиях. Молчит хорошо,заговорит - ну что ж, на все воля Божия, но чтобы без надзора ни шагу.
Отправляли Кавалера подНижний Новгород, на хутор, подальше от дорог, срама и сплетников московских.
Семья большой урон черезнего потерпела, с глаз долой, из сердца вон.
Плакала мать-Москва ИринаВасильевна, но так и не спустилась попрощаться.
Особенно светел и тих