Тихое рычание и когти разжимаются, отбрасывая меня в сторону с дороги зверя. Острый сук от упавшей ветки впивается в плечо, пропарывая тонкую кожу и застревая в мышцах. Я с трудом сдерживаю крик и чудовище, скосив напоследок белёсый взгляд туда где упало отброшенное им тело, продолжает движение вперёд, потеряв всякий интерес к утонувшей в чёрной ночной тьме поляне.
Ночь всё гуще, а холод всё злее и даже тонкий ручеек горячей крови не в состоянии согреть и заставить двигаться одеревеневшие от ужаса и озноба мышцы.
Лесные шорохи играют вокруг свою музыку, но не могут скрыть новые утопающие в кочках всхлипы чужих ног, рык и ворчание. Запах разложения и тлена. Новое прикосновение когтей, уже не такое заинтересованное как первое. Чудовищу больше интересна моя кровь, чавкающие глотки воды рядом с повреждённым плечом и оно отправляется дальше. А у меня даже на отвращение нет больше сил.
Ночь всё темнее и уже не видно силуэтов деревьев, не пробивается сквозь густые переплетённые кроны изувеченных стволов свет далёких и чужих звёзд. Надо двигаться, найти укромное место до утра и затем отыскать Радомира.
Но зачем? Холод ласково шепчет на ухо и обещает покой, избавление от всех тревог и забот. Надо только закрыть глаза и всё станет уже неважным. В конце концов, это ведь не мой мир.
Не мой? С чего я это взяла? Не помню, не хочу знать.
Очередной шорох шагов оставляет равнодушной. Разве может случиться что-то ещё более худшее? Одна посреди населённой вурдалаками топи, ночью и в тонкой ночной рубашке.
Куда я шла? Зачем сопротивляться? В темноте так хорошо и холод уже не так противен.
— Что же ты, глупая, сделала? — осторожные прикосновения бережно укутывают во что-то мягкое и тёплое.
Я сделала что-то не так? Что я сделала? Мысли шевелятся и с трудом продираются сквозь вялость и апатию.
— Тшшш, всё хорошо, — смутно знакомый голос уверяет, что ему можно доверять. — Будет немного больно, но без этого никак. Ты только не засыпай, нельзя пока.
За что он извиняется? Почему нельзя спать? Ночь так уютна. Недоумение и ленивое равнодушие стирает жгучая волна боли, пронзившая плечо, но тут же что-то густое и приятно пахнущее травами впитывается в кожу, останавливая кровотечение.
Такой родной запах, откуда он здесь? Сознание пытается бороться с холодом. Его запах рядом, но не он.
— Отдыхай, Мира, — продолжает успокаивать голос из ночной тьмы. — Завтра подумаем, что теперь делать, а пока спи. Я присмотрю за округой до рассвета.
— Спасибо, — маленькое слово даётся с трудом, озябшие губы не желают пропускать его через себя.
— Спи, — тёплые объятья прижимают к себе и кто-то нежно касается моих губ своими, согревая дыханием, в котором отпечатался запах спелого зерна и предгрозового воздуха.
Мне не нравится вкус зёрен и озоновый запах грозы.
Сон больше похожий на горячечный бред. Холод и тепло. Болотные запахи и запахи зреющих на солнце упругих колосьев. Ночь и день. Липкий воздух топи и свежий ветер с гомоном деревенских голосов. Чьи-то руки надёжные и уверенные отдают моё тело в другие — сильные и пропахшие травами.
Так странно. Мозаика бурых листьев над головой едва различимых в неверном утреннем солнце сменилась гладкими досками потолка, что выхвачены слабым светом от свечи рядом с окном полным ночного неба. Аргор снова не прикрыл окно, он любит видеть облака при пробуждении и игнорирует приказ князя закрывать ставни каждую ночь.
— Как она? — взволнованный женский голос слабым воспоминанием приводит в чувство.
— Болота забрали много крови, но худшее уже позади, — ответ такой же тихий как и вопрос, с едва уловимыми бархатными интонациями. — Радомир нашёл её вовремя. Говорил же, что слишком рано туда идти, но понесла ведь нелёгкая.
— Главное выбрались, — успокаивающе шепчет Любава. — Надо же, девицей оказалась. Ты же знал об этом, почему не рассказал? Я бы ей худа не сделала.
— Ты бы не сделала, — ощерился заклинатель. — А молва? И так второй день крепость слухами полнится. Хорошо хоть Купава народ успокоила, знала ведь куда едет и зачем, колдунья старая.
— Не ворчи, — чуть повышает тон сестра. — Купаве всё ведомо, на то и ведьма. А ты мог и сказать. Я же ей мясо сырое с пола есть предлагала, человеку-то! Эх, ты… Всё тебе звери важнее, а до людей и дела нет.
Сердито фыркнув, Любава вышла из комнаты, оставив её в тишине нарушаемой лишь равномерным дыханием Аргора.
Значит, это не было сном? Там на болоте князь нашёл меня и каким-то образом смог выбраться обратно? Если бы не давящая тяжесть одеяла и скопившаяся в теле ватная слабость, я бы попыталась узнать больше, но веки сковывал сон, будто мало ему было времени со мной.
— Мира, — только он произносит моё имя с такой нежностью, что замирает сердце. — Мирослава.
Сон отпускает из своих тисков, разрешая повернуть голову к мужчине, чьи горячие объятья возвращают тепло моей коже и вытравливают с неё травяными запахами воздух болот. На глубине карих глаз притаились тревожные омуты, а рядом с густыми ресницами залегли морщинки на потемневшей от недосыпа коже.
— Я думал, что потерял тебя, — нежность и ласка в голосе отзываются трепетом в сердце.
Быть человеком, чувствовать близость его тела, что заставляет ощущать себя живой и нормальной.
Не зверь. Не хочу быть зверем.
— Мира, — дрогнувшие руки касаются моей спины, прижимая к мужчине.
Мой. Родной. Его прикосновения словно память о давно забытой мечте. Но когда я об этом мечтала?
Тепло и нежность губ, таких желанных, ласково убеждают довериться. Он не обидит, будет рядом, всегда со мной. Сердце сбивается с ритма под уверенными движениями ладоней, кожу опаляет уже не озноб, и слабость окончательно отступает под силой того огня, что охватывает тело и душу.
Смутные ощущения и тени от воспоминаний мелькают где-то на границе сознания.
Я что-то оставила там в Сумрачных болотах, память об этом надёжно укрыта и охраняется притихшим до поры зверем. Рысь всё ещё там, внутри, её мех словно щекочет меня изнутри, напоминая о том, что она не сдастся и будет выжидать нового шанса. Теперь нас двое в одном теле и каждая будет бороться за право на жизнь.
Но сейчас всё это не имеет никакого значения. Пока Аргор рядом и обнимает так крепко.
Глава 9
Заклинатель разбудил меня сонным движением, сокращая появившееся за ночь расстояние между нашими телами и утыкаясь своим тёплым носом мне в шею. Казалось, что проведённое с ним время поделилось со мной новыми силами: жить, бороться, привыкать. Свежий утренний воздух касался обнажённой кожи спины, но весь холод, что поселился было внутри вытеснило присутствие рядом Аргора.
В спутавшихся за ночь волосах мужчины терялись первые солнечные лучи, робко заглядывающие в распахнутое окно. Обветренная на суровых болотных ветрах кожа заклинателя чуть шелушилась под кончиками моих пальцев. Упрямо сжатые даже во сне губы и первые едва заметные морщины были близки мне каждой своей чёрточкой. Нежность к суровому нелюдимому воину давно поселилась в моём сердце, но когда именно я уже ответить не могла.
Улыбка тронула мои губы и, погрузившись в свои наполненные солнцем мысли, я не заметила как карие глаза распахнулись ото сна и, пряча в себе смешинки, наблюдали за мной из-под ресниц.
— Ты такая домашняя утром, — улыбнулся Аргор, протягивая руку и убирая вьющуюся прядь с моего лица.
Румянец смущения тут же запылал на щеках, вызвав отдалённое ворчание зверя. А ночью ведь совсем не испытывала неловкости, всё казалось таким естественным, нормальным, человеческим.
Нежное прикосновение губ к губам, уверенные движения рук по спине вновь разожгли не истлевший до конца костёр желания и к завтраку мы спустились когда Любава уже во всю гремела на кухне посудой, выдавая своё нетерпение и любопытство.
Выданное ею одно из платьев было великовато, но всё решил плетёный ремешок на пояс и наряд, расшитый народными мотивами, с вшитыми защитными символами, как объяснил Аргор, вполне удобно обхватил изрядно похудевшее за время болезни тело.
По словам заклинателя Радомир вернулся в крепость со мной на руках два дня назад и всё это время я провалялась не приходя в сознание.
Непривычно снова идти на двух ногах и слабость ещё не до конца разжала свои объятья, поэтому сильная мужская ладонь, обхватившая за талию, придавала уверенности, если не походке, то самочувствию.
— Утро доброе, — всплеснув руками, Люба суетливо принялась расставлять на столе глиняные плошки. — Ты, Мирослава, прости уж меня, от Аргора иной раз и не добьёшься слов. Вот, садись к печи поближе, потеплее возле неё. Продрогла небось на болотах? А князь-то тоже хорош! Радомир-то точно знал всё и спрашивать нечего. Потащил неокрепшую к вурдалакам. Да не стесняйся ты, садись ближе к Аргору, а он во главе стола, как положено.
— Спасибо, — с невольной улыбкой я устроилась на предложенном месте, которое по воле случая оказалось тем, что всегда и занимала в зверином облике.
Сестра заклинателя выудила из печи большой горшок, разложила по мискам сытную набухшую кашу из перловки и кусочки поджаренного индюшачьего мяса. В тишине завтрака под смеющимся взглядом Аргора и любопытными взорами Любавы, было уютно и тепло, будто всю свою жизнь я провела среди них.
— А как там по ту сторону завесы-то? — не выдержала русоволосая женщина, с жадным вниманием разглядывая моё лицо.
— По ту сторону? — я напряжённо наморщилась, но мысли и воспоминания разбредались прочь, не давая себя ухватить, а охраняемый рысью туман на памяти словно стал гуще. — Помню только ведаря, деда Михася, и что после было. Остальное будто стёрто, я вроде помню, что не отсюда, но вроде всегда была здесь.
— Жаль, — Любава огорчённо вздохнула, но в таких знакомых карих глазах вновь зажглось любопытство. — А каково оно — зверем быть? Интересно небось? Все звуки, запахи доступны, непостижимое всё…
— Человеком лучше быть, — слабо улыбнулась сестре заклинателя.