— Также нет.
— Любил ли ты уже когда-нибудь столь пылко?
— Да, Розалия, и, может быть, даже с большим пылом. Это была Эльмира, графиня фон...
— Я знаю ее! — вспыхнув, воскликнула Розалия.
— Как! Ты ее знаешь?
При этих словах Розалия заметно побледнела — она старалась тщательно скрыть свое замешательство, отчего испуг ее лишь более усиливался.
— Да, я знаю ее, — сказала она наконец, несколько овладев собой. — Помнится, я видела ее однажды в Мадриде.
— Эльмира никогда не была в Мадриде.
— Или в Алькантаре, я не берусь утверждать.
Она вновь улыбнулась мне обворожительно.
— Представь себе, — продолжала она, вероятно вспомнив, что перебила меня ранее, чем я назвал ей полное имя, — что нам известны твои обстоятельства, возможно, даже лучше, чем тебе самому. Такая добыча, как мой Карлос, стоит того, чтобы изучать и направлять ее с юных дней.
Она обвила меня за шею своей прекрасной рукой, притянула к себе и страстно поцеловала. Воздействие наступило незамедлительно. Все мои сомнения и раздумья, вызванные ее последними словами, сказанными, очевидно, с целью меня припугнуть, растаяли без следа.
— Обещаешь ли ты мне, Карлос, всем для меня пожертвовать, даже Эльмирой, если она еще жива?
— Всем, кроме Эльмиры.
— И ты бы меня покинул, предатель, восстань она сейчас из мертвых?
— Нет, я заключил бы вас обеих в своем сердце, равно мне дорогих, в неизменном равновесии пылкой, искренней любви.
— Искренней?! — воскликнула она, взглянув на меня с изумлением. — Но Карлос никогда не пожелает, — продолжала она после некоторого раздумья игриво, — чтобы девушка довольствовалась половиной его сердца. Выбирай теперь же: я или Эльмира?
Она повелительно простерла руку.
— Эльмира умерла — я выбираю тебя.
— Что ж, благодарю. Пусть же празднество увенчает нашу любовь.
Она хлопнула в ладоши. Из зарослей появились двенадцать девушек, и начался таинственный танец. Их страстные телодвижения вызывали во мне волнение. Каждая из них была обворожительна, и от всех вместе у меня готов был помутиться рассудок. Беломраморные груди и шеи, с легкостью выступающие из-под короткого платья колени и икры, сладострастная игра рук и пальцев, жаждущее выражение томных лиц, натиск и сопротивления, извивы тел, заметные взору вздымания и опускания прикрытых частей тела — все оживляло угасшую было жажду наслаждения. Приникнув друг к другу, мы лишь украдкой глазами, полными слез, взглядывали на танцовщиц, и наше стесненное дыхание вторило их танцу.
Как могу я, любезный С**, описать вам удовольствия этого дня! Я был истощен и после того обрел новые силы. Сладострастная борьба сменилась безразличным оцепенением, и затем я воспрял для новых наслаждений. Прекраснейшие плоды охлаждали мой косный язык, чистое, огненное вино освежало усталое биение сердца. Вокруг меня происходила феерия: все являлось из густых зарослей к нашим услугам, мы были одни, однако чувствовалось присутствие других, побуждающих нас к наслаждению. Теплый воздух, таинственные заросли прекрасного сада, пламенеющая лазурь неба, порхание птиц и жужжание насекомых, тихое, загадочное пение далекой флейты — все вместе обостряло мои ощущения, которые были пробуждены во мне сидящей рядом Розалией, желающей, чтобы я вкушал новые и новые восторги. Мы бродили по саду как его единственные обитатели и в каждом священном, затененном уголке опускались на траву, даря друг друга долгими, умопомрачительными поцелуями.
Наступил вечер, светлая голубизна эфира приобрела темный колорит, и сладострастная звездочка проглянула сквозь листву, шуршащую в веянии прохладного воздуха. Очертания окрестностей потеряли свою отчетливость и постепенно слились с собственными тенями; пение птиц звучало все более приглушенно, и соловей искал одиночества в потаенном сумраке, чтобы без помех изливать свои жалобы. Я был утомлен пережитыми на тысячу ладов удовольствиями, но Розалия оставалась неизменно бодра. Ее глаза сияли все ясней; наступление вечера, казалось, освободило ее от всех желаний и страстей. Некий священный жар разгорелся в ее прекрасном лице, и сладострастные взоры и манящие кивки сменились, несмотря на мои поцелуи, глубочайшей серьезностью по мере того, как сумрак ночи, сгущаясь, все теснее обнимал округу, а звезды становились все светлей. Она медленно высвободилась из моих объятий и с полузакрытыми глазами прислонилась к спинке дерновой скамьи, на которой мы сидели. Затем она возвела глаза к небу, взор ее блистал огнем. Я смотрел на нее с изумлением.
— Что с тобой, моя возлюбленная? — прошептал я ласково и взял ее за руку, но она высвободила руку. Сунув ее за корсаж, она извлекла кинжал и протянула его к небу. Представьте себе мой испуг, мое оцепенение. После недавних наслаждений я должен был испытать едва ли не смертельный страх.
— Силы небесные! — воскликнула она, находясь в высочайшем возбуждении. — Вам приношу я эту жертву.
Передо мной была теперь не жаждущая любви девушка, но совсем иная Розалия. Я не узнавал ее. Она словно колебалась меж божественным и человеческим, желая пожертвовать последним в угоду первому. Подобно грозному судии над всей вселенной, занесла она ужаснейший кинжал, чтобы одним ударом покончить с обреченной на смерть жертвой. Что за величие во взгляде, что за непостижимо возвышенная серьезность на челе и в складке плотно сжатых уст!
— Встань подле меня на колени, Карлос!
Я повиновался.
— Слушай мою клятву!
— Я весь внимание, Розалия.
— Клянись вместе со мной.
— Вот моя рука!
— Пусть ни единое живое существо не встанет между нами и ни единое создание и ни единый помысел не разорвут нашу связь, и мы вовеки пребудем вместе, ненарушимо, и останемся верны Союзу, который позволил нам любить, и ни один из нас не осмелится отдалиться от другого.
Я поклялся.
— И да преследует каждый из нас нарушившего клятву, и да предаст неверного неописуемым пыткам, утоляя жажду мести и на полуистлевших костях, и не успокоится, пока не сотрет в пыль все, всякое напоминание, всякий след своей любви, будь то даже наследник его дома.
Я поклялся.
— И если он не накажет отпавшего, пусть костный мозг разольется у него по жилам, пусть будет он мучим тысячекратно ядом, пусть одеревенеет его язык от неутолимой жажды и члены высохнут от неукротимого голода. Да подкрадутся к нему адские муки посреди наслаждений и прекраснейшие удовольствия обернутся несчастьем, которому ужаснется всякий человек! Клянись, Карлос.
Я поклялся.
— Итак, отныне посвящаю я тебя в свои супруги. Да благословит нас небо. Незримые силы реют над нами. Я опускаюсь на твою грудь, ими освященную, — твоя благочестивая, верная супруга.
Соскользнув со скамьи, она очутилась в моих объятиях, устами против моих уст. Все желания умолкли в этот божественный миг, мертвая тишина объяла природу, празднуя вместе с нами своим священным молчанием, и ни единый листок своим шорохом не нарушил наше великое торжество. Взволнованный, я прижал безмолвно свою божественную супругу к сердцу, и ее огромные глаза, сияя тихим, чистым пламенем, лишь отчетливей подтвердили обручение наших уст.
Она все еще держала в руке кинжал. Обнажив мою руку, она уколола ее. Кровь заструилась каплями, и Розалия, припав ртом к ране, сделала глоток. Обнажив свою руку, она также уколола ее. Подставив кровоточащую рану к моим губам, она воскликнула:
— Так смешаются наши души!
Но она была бледна от потери крови и опустилась, холодная и без сознания, ко мне на руки. Я разорвал ее платок и перевязал рану. С трудом удалось мне привести ее в чувство. Но и у меня также потемнело и замерцало в глазах, я совсем позабыл о своей ране и через мгновение заплатил за это, почти лишившись чувств. Розалия позвала на помощь. Из зарослей вновь появились женщины. Меня, поддерживая, отвели в замок. Здесь, почти в бессознательном состоянии, меня уложили в постель, и я вскоре задремал, утомленный удовольствиями при столь бесконечно разнообразных обстоятельствах.
Наутро, очнувшись после сладчайшего, живительного сна, я увидел Якоба, сидящего подле моей постели.
— Вы очень долго спали, Карлос, — сказал он мне. — Чувствуете ли вы себя теперь достаточно бодрым, чтобы разговаривать со мной?
— Отчего же нет, мой друг, мой спаситель!
— Спокойней, милый Карлос, выслушайте же меня, и мы поговорим рассудительно и хладнокровно. Вы считаете меня своим другом, и лишь от вас зависит, буду ли я для вас таковым на самом деле.
— Что я должен сделать, Якоб?
— Для начала спокойно меня выслушать. Тогда вы поймете, как обстоят дела. Вчера вы были опьянены. Сегодня вы должны воспринимать все более разумно. Мы послали к вам Розалию для того, чтобы крепче опутать ваш ум, но девушка полюбила вас совершенно искренне. Это все меняет.
— Ах, Якоб, ты говоришь со мной так откровенно.
— Я должен быть откровенным, если желаю быть вашим другом. Будьте же и вы со мной откровенны. Вы любите Розалию?
— Я боготворю ее.
— Будете ли вы хранить ей верность? Будет ли ваше сердце всегда принадлежать ей?
— Не поклялся ли я ей в том уже вчера? Теперь, отрезвев после вчерашнего опьянения, я готов незамедлительно принести брачную клятву.
— Что ж, я верю вам. Она достойна того, чтобы вы ее боготворили. Сумейте же заслужить сердце, которое предложили вам даром. В наши замыслы не входило, чтобы вы уже теперь наслаждались удовольствиями, которые приносит лишь супружество. Вы же сделались супругами прежде, чем заслужили это, и вкусили наслаждений прежде, чем сделались супругами. Если же вы теперь желаете заслужить право обладать друг другом, то должны крепче связать себя с нашим Братством.
— Могу ли я заслужить сие право своим полным подчинением Братству?
— Да, единственно этим. Но у меня осталось совсем немного времени, а я еще должен столько сказать тебе. Изволь выслушать самое важное. Ты не всегда будешь нас понимать, Карлос, но не усомнись и с охотой подчиняйся. Когда мы убедимся после достаточно долгой проверки, что ты при всех обстоятельствах, в любом положении неизменен и всегда остаешься тем же Карлосом, тогда спадут с твоих очей покровы, которыми мы вынуждены пока прикрывать некоторые наши деяния. Не ропщи на это. Мы еще не вполне хорошо тебя изучили. Мы пока еще не знаем, на какие черты твоего характера можно и на какие нельзя положиться. Но радуйся наступлению будущего, Карлос, и Союз будет гордиться тобой.