и неослабевающим стараниям, должна была я окончательно пасть, однако небольшое происшествие развеяло все его надежды, вернув меня к моим прежним мыслям.
У него была маленькая болонка[193], она мне безумно нравилась, и я постоянно давала ему понять, как мне хотелось бы стать ее хозяйкой. Но он, очевидно, не желал расставаться с нею. Однажды утром пообещал он мне все же, что вечером подарит ее мне. За час до того, когда обыкновенно собиралось все общество, я прогуливалась по дорожкам сада; тихо пройдя мимо входа в замок, я увидела сего кавалера, занятого своей маленькой любимицей. Отступив назад, я спряталась за кустарником. Старательно повязав собачке на шею ленту с бантом, он поцеловал свою питомицу и не удержался от того, чтобы сказать:
— Бедный Тонон, итак, мы должны расстаться; но я всегда буду любить тебя более тех удовольствий, что получу взамен обладания тобой.
Эти слова пронзили мне сердце будто кинжал. Я тут же увидела все отчетливо и без прикрас. От потрясения я едва не лишилась чувств, и мне стоило немалых усилий взять себя в руки и предстать перед ним совсем иной Эльмирой, чем та, которую он знал прежде. К счастью, ярость и боль пересилили мои вздохи и слезы; подавив всхлипывания, я вернулась незаметно в свою комнату.
Как только я немного успокоилась, я поняла, как важно не разыгрывать дальше начатую было роль. Я постаралась казаться веселой и, как прежде, невзыскательной; песик был мне вручен с необычайной торжественностью и принят с дружеским изъявлением благодарности. От меня ожидали и требовали наконец награды за жертву, но поскольку я была заранее предупреждена, то смогла успешно уклониться от настойчивых ласк и нежных угроз моего кавалера.
Так протекло еще несколько недель, но случая к бегству по-прежнему не предоставлялось. Опасность моего длительного пребывания среди Братьев возрастала с каждым днем; однако я не знала ни окрестностей, ни живущих поблизости соседей, и редкий час за мною не наблюдали. Наконец, предвидя новые затруднения, я отважилась на то, что никогда не смогла бы сделать даже при более благоприятных обстоятельствах. На одном празднестве, затеянном в мою честь, когда глаза всех должны были быть устремлены на меня, соскользнула я с трона, на котором сидела, ожидая процессию, залезла на ближайшее дерево и схоронилась в его кроне до наступления ночи.
С приходом сумерек я слезла с дерева, и тропинка привела меня к отдаленной деревне. Темнота и случай благоприятствовали мне. Готовая ко всему, я смело шла моей судьбе навстречу. Сменив платье и вымазав лицо, я, прося милостыню, прошла через все провинции Испании и Франции, пока не добралась до этой деревни. Часть драгоценностей, которыми меня украсили в день празднества, я растеряла во время путешествия, но все же мне удалось спасти достаточно, чтобы купить этот небольшой крестьянский двор и завести все необходимое для хозяйства. Тут надеялась я прожить весь остаток моей недолгой жизни».
На сем, любезный граф, заканчивается лаконичная выдержка из истории Эльмиры, относящаяся к тому времени; я изложил ее так, как сумел запомнить. Вы видите, как все в высшей степени необычно сложилось. Если бы я когда-либо сомневался в воле Провидения, тут был бы случай вновь обрести благоразумие. История моя и Эльмиры показывает, сколь далеко может воплотиться высшая премудрость в нашей жизни, которую мы не всегда способны даже в конце постичь.
Но рассказ мой близится к концу. Позвольте же мне в нескольких словах изложить краткое и незначительное завершение этой истории. Клэрхен влюбилась в ухаживавшего за ней молодого крестьянина; но она была бедна, а отец ее избранника довольно богат. Тут смотрят на это так же, как и везде в мире. Я дал ей в приданое приличную часть из того, чем владел сам, ибо не хотел ни продавать, ни дарить вещи, которыми владела Эльмира, увязал снова мой узел и, преодолев путь из Швейцарии в Германию, оказался в окрестностях Г***, где имел счастье с вами познакомиться.
С той поры вам известна моя история. Пока вы участвовали в войне против британцев[194], я перебрался в Б**, чтобы предаться хоть и не вполне деятельной, но и не совсем праздной жизни и развлечениям, к которым привык. Я не стану описывать маленькие приключения и истории, в которых беспрерывно бывал замешан несколько лет, и рассказывать, как я был окружен и наблюдаем всяческими тайными орденами, обществами и разного рода носителями суемудрия; я разгадал их тайны и понял, что они либо подчинялись тем, кого я уже знал, либо находились с ними в некоторых сношениях, однако довольно скудных и непрочных.
Здесь хочу я вновь соединить, после стольких различных отступлений, нити тех обстоятельств, о которых я поверхностно упомянул в середине записок, что писал для графа. В наших окрестностях появился человек, который, как я опасался, подбирался ко мне очень близко и чье появление угрожало мне новыми напастями; я предполагал, что через сердце графа он искал иных путей влияния на меня. Но это продолжалось недолго. Он хоть и приобрел дом по соседству, но через несколько дней снова исчез. Говорили, что поводом для его отъезда была чья-то женитьба в Б**, и это меня успокоило.
Однако сей случай произвел на меня неизгладимое впечатление. Я отказался от некоторых своих планов, в частности от намерения возвратиться на родину. Кое-какие вещи стали для меня ясней, и я понял, как являлся мне Амануэль. Мне казалось, что тут Незнакомцы допустили ошибку. Возможно, они хотели меня подобным образом запугать, чтобы я всегда чувствовал их незримое присутствие; однако после раздумий все мистическое в явлении Амануэля, имевшее власть над моими потрясенными чувствами, развеялось. Я был знаком с искусством «естественной магии» и знал еще более о влиянии взвинченного воображения. То был не более чем причудливый розыгрыш[195] для детей, но он слишком затянулся, что и выдало Орден.
С этого удивительного момента можно было видеть, как паутина тайных сетей Общества отпала и влияние его ослабло, приглушенное покровом обыденности. Появление Якоба нанесло моей зависимости от Незнакомцев первый разрушительный удар, и мой дух, освободив чувства от опутывающих чар, ступил на более твердый путь.
Граф очень огорчался по поводу исчезновения столь полюбившегося ему чужака. Уже в самом начале я пророчествовал ему о том, что это произойдет, почти с удовольствием. Но я не знаю, что удерживало меня говорить о нем далее. Прежде чем я закончил свои записки, надеясь, что через них смогу ему все лучше объяснить, дела принудили графа оставить меня довольно надолго. Но как я уже упомянул, из-за частых увеселений я тогда мог писать только по ночам либо во время какого-либо краткого недомогания.
На сей раз отсутствие моего друга затянулось, так как дело его очень осложнилось. Казалось, противники его пустились на все уловки, чтобы через возможные процедуры и придирки измучить его вконец и заставить потратить как можно больше времени самым бессмысленным образом. Он писал изредка, заключая каждое свое послание сетованиями, что вынужден еще долее задержаться. Так как он знал, что мне хорошо известны его замыслы, он совсем забросил управление имением, и это вынуждало меня все более углубляться в хлопоты. Никогда еще в моей жизни не было такого времени, когда каждую минуту нужно было посвящать делам; да и самые минуты приходилось считать, от раннего утра до позднего вечера. Вначале все эти скучные работы, постоянно одни и те же, не нравились мне; но после нескольких недель принуждения сделались они мне столь легки, что я уже никогда бы не смог от них отвыкнуть.
Я был тут более полновластным хозяином, чем сам граф, который уже долгое время не общался с нижестоящими сословиями и не обладал их познаниями. Я же, напротив, разговаривал с каждым, выслушивал советы и часто находил нужным принять к сведению тот или иной из них, сопоставляя и объединяя его с моими собственными замыслами. Я проводил целый день в седле или обходил пешком каждый угол; наконец, когда все успокаивалось, я приводил в порядок счета за день, брал книгу, ложился на софу и в покое и уюте наслаждался ужином. Затем посвящал я некоторое время своим запискам, пока не укладывался спать, доволен целым миром и прежде всего самим собой. Записывание моих мыслей шло очень быстро, и менее чем через месяц, когда граф наконец возвратился, рукопись уже была готова. Я несколько обработал ее и вскоре отдал графу для прочтения.
Я всегда был страстным садоводом, и, если мой друг обладал в этом деле превосходным вкусом, ему не хватало терпения в мелочах. Я предпринял некоторые работы в его великолепном парке, чтобы придать ему некоторую завершенность; отдельные старые здания и павильоны я назначил к перестройке, и особенно один павильон в дальнем углу парка, который мне казался более других отвратительным и куда не следовало заглядывать тем, кому жизнь дорога. Павильон был скрыт густыми зарослями и как бы самой природой предназначен к уединению, и я задумал устроить здесь некое жилище отшельника, состоящее из нескольких комнат, в сладостной надежде переехать сюда уже следующим летом. Идея и план пришли ко мне однажды ночью. Ранним утром я вышел в сад и, увидев несколько человек, которые чистили водоем, не говоря ни слова, взял несколько кирок и ломов и повел работников к павильону. Я велел им сейчас же снести постройку. Люди принялись за работу, и после того как часть боковой стены обрушилась сама, был сворочен в сторону огромный камень, который, по-видимому, поддерживал другую ее часть. Нам бросился в глаза вход в узкий коридор, мы переглянулись с удивлением, и я спросил, не зажжет ли кто-нибудь огонь. Рабочие ответили утвердительно, отломали от ели старые сучья и сделали что-то вроде факелов. Все, смеясь, последовали за мной в пещеру с надеждой обнаружить клад и также не остаться при этом без вознаграждения.