где бы мы только ни были, повсюду лица светились радостью и любовью, и в чаду множества табачных трубок мы сами были искренне счастливы.
Если мы останавливались где-либо хоть на один день, тут же из погреба доставали лучшую бутыль вина к нашему удовольствию, вокруг нас собирались красивейшие девушки, и бедняки, которым не хватало только повода повеселиться, обретали при нашем посредстве и участии еще несколько счастливых часов. С—и никогда не отвергал ни их угощения, ни их даров, ни их доверия; он пил и ел все, что ему предлагали, танцевал и с дурнушками, и с красавицами, шутил и смеялся с каждым и обо всем; под конец праздника он часто садился и наигрывал на лютне песенки, которые, как он полагал, могут угодить их вкусу, или рассказывал о своих путешествиях. Тогда вокруг нас воцарялась такая тишина, что можно было бы услышать упавшее перышко; все внимали раскрыв рты, не проронив ни звука и переводили дыхание лишь к концу рассказа. Следствием было то, что люди со слезами на глазах расставались с нами, когда мы вновь отправлялись в путь, либо бежали за нами, маша на прощание рукой, примерно с четверть мили.
В Блуа[211] вновь свел нас случай с герцогом фон Б**, и мы оказались виноваты в том, что этот гордый британец, который так надеялся на свое неисчислимое богатство и безмерную щедрость, с их помощью рассчитывая все уладить, получил суровый урок. Мы приехали рано утром и во время меж обедом и ужином отправились на небольшую прогулку, чтобы ознакомиться с главными улицами и прилегающими к ним окрестностями. Незадолго до нашего возвращения прибыл герцог с двумя каретами, двумя камердинерами, с семью-восемью дюжими лакеями и парой верховых лошадей. Хозяйка, которая как раз собралась приготовить нам ужин, заколебалась, следует ли ей принять англичанина со всей его роскошью и всеми гинеями[212], так как предвидела, что это может принести ей много хлопот и помешать насладиться нашим обществом. Не оставляя очага, она все же дала гостиничному слуге ключи и приказала проводить герцога в комнаты. Пэр[213], который привык к тому, что на любом постоялом дворе хозяева бросаются ему навстречу, был очень удивлен, что к нему выслали слугу. Однако он напрасно рассчитывал на появление хозяйки, так как она как раз была занята взбиванием молочного крема, который граф С—и заказал на обед, а хозяин ушел на целых два часа в город, чтобы купить для графа, в соответствии с его пожеланием, бутыль вина «Де Ла Кот»[214].
Едва англичанин занял свою комнату, как внезапно во дворе послышался ужасающий шум. Пока мы осматривали город, а наши слуги повели лошадей на водопой, люди герцога поставили его лошадей в стойла, отведенные для наших. Вернувшись, наши слуги обнаружили, что место занято. Молча, с испанской вельможной важностью Альфонсо спешился, отвязал непрошеных гостей, вывел их вон, а наших лошадей поставил. Слуги лорда не могли опомниться от изумления, что лошади его светлости были вытеснены — и кем? Какими-то двумя клячами.
Они принялись громко возмущаться и спросили Альфонсо, как он мог себе позволить распоряжаться лошадьми лорда Б**. Альфонсо ответил громким смехом, запер дверь конюшни, положил ключ в карман и преспокойно отправился домой. Англичане, увидев, что с ними обращаются так пренебрежительно, впали в ярость. Завязалась столь запальчивая перебранка, что герцог, который узнал голоса своих слуг, выглянул из окна спальни, выходившей во двор.
Он высунулся из окна в ночном колпаке и спросил слуг о причине ссоры. Поняв из общих криков причину раздора, он приказал Альфонсо еще более строгим тоном отдать его слугам ключ, чтобы его лошади были водворены назад в стойла. Слуги уже издавали победные крики, но Альфонсо высказал им со всевозможной вежливостью свои прежние притязания и заверил их, что он скорее расстанется со своей жизнью, нежели с ключом. Лорд, разгневанный его упрямством, приказал своим людям отнять у него ключ силой, и оба тут же напали на бедного Альфонсо. Ему противостояли семеро дюжих детин, и, опасаясь, что слуги герцога отберут у него ключ, он зашвырнул его в открытое окно кухни, где хозяйка стояла у котла, помешивая соус.
Она уже некоторое время наблюдала за бесчинством и порадовалась стойкости Альфонсо против бесстыжих англичан. Альфонсо, как и С—и, обладал счастливой способностью превращать хозяек в своих служанок. Когда хозяйка увидела своего любимца в опасности и ключ влетел в окно, она расценила это как зов о помощи и поспешила во двор с огромным черпаком, чтобы положить конец беспорядкам. Она уже вознамерилась стукнуть по голове своим черпаком ражего детину, который больше всех наседал на Альфонсо, когда в воротах наконец появился ее муж с бутылью вина под мышкой, ликуя по поводу своей покупки. Он сразу понял причину раздора из громких воплей враждующих сторон и поторопился во двор. Так как драка разгорелась из-за ключа, а не из-за Альфонсо, слуги его отпустили. Однако на голове у него осталась рана столь глубокая, что туда можно было запросто вложить палец. Можно себе вообразить вопли хозяйки, когда она увидела это кровавое представление.
— Что скажут добрые господа, когда вернутся домой! — вопила хозяйка не переставая. — О Боже! За что такое несчастье!
Едва один из графских слуг захотел вместе с ней проникнуть в дом, чтобы найти там ключ, она нанесла ему своим орудием такой сильный удар в лицо, что бедняга отшатнулся на несколько шагов.
В этот момент герцог сверху дал приказ о примирении. Он хоть и был англичанин, но отваги ему недоставало; поняв из воплей хозяйки, что у Альфонсо есть господин, он перепугался и почел благоразумным оставить свой натиск. Хозяйка, увидев его и распознав в нем зачинщика всего этого безобразия, не смогла долее обуздывать свой язык. Она столько наговорила ему о бесстыдстве его людей, сколько англичанин за всю свою жизнь не слыхал. Также и муж ее, который в прочих вещах не так уж часто бывал согласен с женой, объединился с ней в этом пункте, заявив, что стойла ни за какую цену не будут сданы англичанину.
Герцог расценил отказ как оскорбление чести своей нации. Чтобы поощрить хозяйку к уступчивости, он стал швырять во двор гинеи. Столь нелепое проявление щедрости еще более разозлило хозяина, который оставил монеты на земле, но, все еще с бутылью под мышкой и шляпой в руке, повторил свой отказ, обращаясь к герцогу непосредственно.
Тот при виде упорства хозяина пришел в совершенное исступление. Он то предлагал ему деньги, то угрожал его убить, но хозяин пропускал все угрозы мимо ушей. Лорд, зная, что в ближайшие дни в городе трудно будет отыскать постоялый двор со свободными конюшнями, дал себя наконец уговорить, и лошадей отвели в другое стойло.
Когда хозяин хотел уже откланяться, пэр заметил у него под мышкой бутыль; он справился о сорте вина, и, к несчастью, оказалось, что вкус милорда совпадал с наклонностями С—и. Он стал уговаривать хозяина продать ему вино, но тот опять проявил неуступчивость; к тому же он был настолько язвителен, что пустился в весьма подробные рассуждения о замечательных качествах вина, постоянно присовокупляя, что эта бутыль не продается ни за какую цену и что ему стоило невероятных усилий ее найти. Милорд осведомился о причине столь странного поведения, и тогда хозяин, в сердце которого уже запечатлелась дружба к графу, не поскупился на похвалы, рассказав о наших заслугах, из которых смелость и мужество были первейшими.
— Да, — заключил он, — эти господа путешествуют просто и без особой роскоши, но я был бы дурнем, если бы не признал в них иностранных князей, путешествующих в нашей стране инкогнито.
Слова хозяина произвели на герцога некоторое впечатление. Он убедился, что из-за своей вспыльчивости затеял банальную ссору, и несколько смущенно спросил хозяина, каким образом можно было бы смягчить Альфонсо. Но хозяин покачал головой и сказал, что, как ему кажется, деньги тут не помогут. При последующей попытке его предположение подтвердилось.
Вскоре и мы возвратились домой. Герцог, глядя в окно, удивлялся королевским манерам графа, который забавы ради заставлял свою лошадь выделывать неподражаемые курбеты. Благородное животное, разрезвившееся от упражнений, с готовностью угождало ловкости своего хозяина. В это время хозяйка, вообразившая, что графу угрожает опасность, выбежала, чтобы придержать лошадь за узду; тут же появился и Альфонсо с перевязанной головой.
Мы спешились и, увидев дом полон чужих слуг, догадались уже наполовину о том, что произошло. После рассказов хозяйки мы сочли необходимым немедленно нанести визит его светлости. Он принял нас с неописуемым смущением, которое хотел скрыть под несколько бесцеремонной манерой держаться. Я спросил его коротко, не называя наших имен, а также не поинтересовавшись его именем, каким образом он желает загладить оскорбление, за которое я возлагал ответственность всецело на него одного. Он попытался оправдаться, но под конец повел себя благоразумно, попросил у меня прощения, и мы вежливо расстались.
Такие случаи происходили часто, ибо себялюбие людей превосходит их жадность. Свое благородное происхождение и титулы мы оставили в Париже, однако приличным и утонченным поведением, которое в первую очередь характеризует человека высокородного и благовоспитанного, сумели снискать привязанность и расположение всякого. Малой дружбой пренебрегают так же легко, как и малой враждой; и часто нам оказывали безмерные услуги люди, которых мы поначалу считали к тому неспособными. Нас повсюду торопились как можно лучше обслужить, и чем менее мы требовали и чем довольней казались, тем больше находили доброй воли, и плата за все возможные виды предупредительной услужливости и стол всегда оказывалась ничтожной.
Однажды вечером, уже проехав Шартр[215]