– Себе. Тебе. Я вернулась не благодаря Богу, я вернулась, потому что хотела забрать тебя, потому что я люблю тебя и потому, что об этом меня попросила твоя мать.
– Она ничего не понимала. В последние недели она даже своего имени не помнила.
– Это неправда. Она просила меня об этом задолго до того, как заболела. Когда ты была еще совсем ребенком.
– Я думала, ты нашла Бога. Ты говорила, что хочешь остаться. Здесь, со мной, но все это было ложью. Ты всегда лжешь, потому что все, чего ты хочешь, – это вернуться туда.
– Да, хочу! Но только с тобой! Хочу вернуться туда с тобой. Я люблю тебя и желаю лучшей жизни. Я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю… Неужели не видишь?
Стена между нами становится осязаемой. Даже если я превращусь в кровавое пятно на ней, она не двинется, не треснет. Сердце нестерпимо ноет. Молли тыкает в него иглами без промедления и сожаления. И я позволяю ей, ползаю у нее в ногах, не смея сопротивляться.
– Знаю, в это трудно поверить, но Йенс не тот, за кого себя выдает. Во внешнем мире он делал ужасные вещи. Вещи, которые Бог не одобряет. Он не служит ему – он служит себе.
– Ты же знаешь, что лгать – страшный грех.
– Я не лгу.
– Йенс говорит, в тебе сидят бесы. Много бесов, как в Марии Магдалине, но она стала лучшей ученицей Иисуса, поэтому он дает тебе возможность и считает, что для тебя тоже не все потеряно.
– Молли…
– Та коробка. Что в ней было?
– Коробка?
– Которую ты прятала под кроватью.
– Ты открывала ее?
– Нет. Я хороший человек. Но на миг меня охватили бесы, и я хотела открыть. Что в ней было?
– Письма.
– Какие?
– Которые я писала Питеру Арго.
Она словно опадает, уменьшается.
– Ты писала ему…
– Да, какое-то время.
– Он отвечал?
– Какое-то время.
– Зачем?
– После смерти брата ему нужен был друг.
– После твоей смерти мне тоже нужен был друг.
– Я не умирала.
– Но тебя нигде нет. Ты не в этом мире. Не с нами.
– Я в этом мире ради тебя. Ты единственная, ради кого я остаюсь в этом мире.
– Если бы это было так, ты приехала бы. Тебя не было столько лет…
– Знаю, я знаю, что поступала неправильно, но ты не представляешь, как сложно вернуться сюда снова. Ты не представляешь, что этот город делает со мной.
– Не он с тобой, ты – с ним. Корк – хорошее место.
– Молли, – я выдыхаю, на миг прикрывая глаза, – мой испытательный срок почти подошел к концу…
Она смотрит на меня, замерев.
– Я должна принять решение и озвучить Йенсу. Надо выбрать: уйти или остаться. Я хочу уйти, но не могу, если ты не пойдешь со мной.
Она отбрасывает мои руки, вскакивает и отходит к окну. Я встаю, пытаюсь приблизиться к ней, но Август не позволяет: выгибается и шипит. Этот кот ненавидит меня, но боготворит Молли, принимает за себе подобного.
– Я люблю тебя и хочу увезти отсюда, пока не поздно. Поверь, я здесь ради тебя и хочу тебе добра.
– Нет! – она оборачивается. – Если бы ты не вернулась, то не отняла бы у меня Питера.
– Что?
– Ты совсем ничего не видишь? Он одержим тобой!
– Это неправда. Он мой друг.
– До того как ты вернулась, он был моим другом. Моим… моим…
– Послушай, Доктор опасен, он не живет по тем правилам, которые придумал для остальных. У него в доме есть телефон. Я слышала, как он звонит.
– Ты пытаешься разрушить мой мир, потому что разрушен твой.
– Я хочу спасти тебя.
– Единственная, от кого мне надо спасаться, это ты. Ты все портишь. Йенс и Хелен заботятся обо мне, они моя семья! – По ее щекам текут слезы. – Где ты была все это время? Где? – с надрывом вопрошает она. – Корк – все, что у меня есть. Все, что я знаю. Не отнимай меня у Гарднеров. Не отнимай у меня Пита.
Она просит так болезненно и обреченно, что я не могу произнести ни слова. Она верит, что я могу отнять их и причинить ей боль. Она не верит в меня.
– Я очень люблю тебя, – сдавленным голосом говорю я. Внутри так болит, я едва не падаю в обморок.
– Да что ты знаешь о любви?
Я опираюсь на кровать, чтобы не упасть. Слушаю, как Молли всхлипывает. Тонкая фигурка. Плечи опущены. Я должна прижать ее к себе и молить до рассвета… и после него, но она не позволит.
– Ты сбежишь, как сбежала тогда. Ты всегда сбегаешь.
Повисает долгая тишина. Я сдерживаю слезы, это граничит с физической болью.
– Пит… он… одержим тобой, как был одержим Сид. Я знаю его, он не умеет лгать. Он делает вид, что ему безразлично твое возвращение, но, когда он так делает, это значит, что для него это важнее всего на свете.
– Что мне сделать, чтобы ты поверила? Скажи, что мне сделать, и я сделаю.
– Уходи, уезжай и не возвращайся. Забудь о нас: о Корке, о Гарднерах, о Питере и обо мне. Знаешь, мы с ним обещаны друг другу, и я хочу быть обещанной ему. Мой дом здесь. Моя семья – тоже. И ты больше не ее часть.
20
Гнев. Животный гнев закипает внутри. Я пылаю – мне не спастись от адского пламени. Я гневаюсь на всех вокруг, но прежде всего на себя. Я разорвала бы себя на части и скормила диким псам, развеяла бы собственный пепел по миру. Может быть, так я смогла бы облегчить эту нестерпимую боль, что горит в груди.
Я мчусь в церковь в глупой надежде встретить Патрика. Знаю, он мертв, я не совсем спятила, но он мне нужен. Нужно ощутить его присутствие. Его покой. Он всегда знал, как поступить правильно, даже когда положение казалось безвыходным. Свежий вечерний воздух приводит меня в чувство. Слезы высыхают на щеках, и я снова держу себя в руках. Это стоит нечеловеческих усилий. Но это ощущение обманчиво, зыбко: как бы холодна я ни была, мозг постоянно в агонии.
И вот я у алтаря, там, где молился Патрик. Я хочу вернуться в те дни, когда видеть его было обычным делом. Хочу встать с ним на колени перед распятым Христом, в которого не верю. Но я верила в Патрика и в то, что он делал. Этого было достаточно.
– Знаешь, у Патрика имелось необычайно сложное представление о людях и мире, – говорю я преподобному.
Я точно знаю, что это Кеннел – он двигается так же, как когда-то двигался Патрик: тихо, неспешно, но в последнюю секунду его что-нибудь выдает. В этот раз пристальный немигающий взгляд, который обжигает спину огнем, как пышущий пламенем дракон. Сердце трепещет в груди, бьется о ребра, как обезумевшая птица, но я сохраняю бесстрастное лицо. Я знала, что рано или поздно нам придется встретиться.
– Он верил в Бога, но не заставлял молиться, не рассказывал об Иисусе, пока я сама не просила.
Распятие. Оно все еще сильно, способно раздавить, не падая.
– Патрик говорил, что судьба каждого человека похожа на Святую Троицу, где есть Бог Отец, посылающий страдания, Сын, покорно им подчиняющийся, и Святой Дух, дающий силы их перенести. Он был моим святым духом.
– Твой Патрик кажется… интересным, – отзывается Кеннел, становясь вровень со мной.
– Он никогда не был моим. Одно из проклятий Корка – он забирает все, что ты любишь. Но да, Патрик был интересным.
– Ты любила его?
– Я любила его. – Сердце пропускает удар, а после начинает биться чаще – впервые говорю это вслух, и глаза влажнеют. – Но не так, как ты думаешь. – Я замолкаю, вспомнив, как мы проводили время вместе, как было спокойно с ним. – Патрик говорил, что Иисус – единственный, кто когда-либо дарил ему чувство полного упокоения. Он успокаивал и меня.
– Патрик или Иисус?
Я поворачиваюсь. Наши взгляды встречаются, я тону в его глазах, блестящих в свете свечей.
– Ты меня избегаешь, – заключает он.
– Да.
– Почему?
Я качаю головой. Если я скажу это, если буду думать об этом, все станет слишком сложным.
– Ты передумала?
Я сохраняю молчание.
– Ты передумала, – подытоживает он. – Йенс переубедил тебя.
– Меня бы здесь не было, если бы он переубедил меня.
– Тебя бы здесь не было, если бы не переубедил.
– Молли говорит, что они с Питером Арго обещаны друг другу? Что, черт возьми, это значит?
– Только ты можешь в рядом стоящих предложениях говорить об Иисусе и дьяволе.
– Так что?
– Ничего не решено. Мэри всего тринадцать, и ей нравится представлять себя невестой мальчика, который ей симпатичен. Может, это успокаивает ее, – он делает акцент на последнем слове.
– Что значит «обещаны»?
– После того как ей исполнится шестнадцать, она сможет стать полноценным членом общины. Если она выберет остаться, а судя по всему, она выберет именно это, то получит все права и обязанности взрослых. Одна из них – замужество. Она будет обещана жениху отцом.
– Они поженятся?
– У нас это называется обрядом слияния – мужчина и женщина становятся одним целым. Но да, если говорить на твоем языке, то поженятся.
– По закону штата она все еще будет несовершеннолетней.
– Этот брак неофициальный и действует только в пределах Корка, пока существует общая договоренность.
– Но беременность станет реальной. Это же то, чего хочет Доктор, – заселить Корк как Землю обетованную.
– Если ты станешь членом общины, то тебе тоже придется пройти обряд слияния.
– И кто выберет мне мужа? Ты?
Его глаза вспыхивают, но лицо непроницаемо.
– Окончательное решение принимает Доктор как старейшина и твой отец как единственный родственник мужского пола.
– Мое мнение, конечно же, неважно.
– Оно не станет решающим.
– И ты позволишь им. – Это не вопрос – утверждение.
– Я уже женат, Флоренс.
– Да, на церкви.
– Как бы ни хотел, я не смогу им помешать, – шепчет он, и от его голоса по телу пробегает дрожь.
– Не переживайте, преподобный. – Я позволяю себе пренебрежительный, злобный тон: – На вас это никак не отразится.
– Обряды слияния провожу я.
– Лишь очередная галочка в вашем большом послужном списке.
Повисает долгая тишина. Я обращаю глаза к распятию. Кажется, оно кровоточит.
– Осталось мало времени, вскоре ты должна принять решение: стать членом общины или навсегда покинуть ее. Что ты решила?