– Я ненавижу себя за то, что сделал это. И тебя за то, что ты заставила меня это сделать.
– И пусть.
– Ты не понимаешь, да? Я приехал сюда, чтобы искупить грехи, и посвятил себя Богу, чтобы стать лучше. И я не хочу себя ненавидеть. Я не хочу тебя ненавидеть! Я хочу помочь тебе.
– И помогаешь.
– Я не стану тем, кем должен, если буду тем, кто тебе нужен. Что ж, надеюсь, это того стоило.
Я встаю с пола, не поморщившись, не хочу давать ему лишний повод злиться на меня. Усаживаюсь в кресло. В холодном гневе Кеннел разводит огонь, пламя пляшет в его глазах. Челюсти сжаты.
– Ты наконец расскажешь о Патрике?
– Он был моим любовником. Брал меня в своем кабинете на столе до исступления, а потом и в этом доме на всех Библиях, что у него были.
Кеннел одаривает меня ледяным взглядом.
– Ты же так думаешь.
– Не важно, что я думаю. Я хочу знать правду.
– Если я скажу, что романа между нами не было, тебе этого хватит?
– Нет.
– Почему?
– Потому что я живу в городе и доме этого человека, занимаю его пост и постель и хочу знать, кем он был. Я мог сделать это через те письма, но не стал. Да, мне приходилось тебе лгать, но я не раскрывал твои тайны. Я рассказал тебе свои самые грязные секреты и в последнее время только и делаю, что рискую всем ради тебя. Я заслужил немного доверия, Флоренс.
Он снова прав. Но я не могу. Я и без того осталась голой перед ним – ни ткани, ни кожи: он знает о Ниле, о Молли, о Питере, даже о Сиде. Я просто не могу. Не могу обнажиться, как делала это перед Сидом. Не выдержу, если придется переживать потери.
– Он был моим другом.
– Другом? Семнадцатилетняя ты и сорокапятилетний священник?
– Другом моей матери. После стрельбы в школе… у меня случился личностный кризис. Он помог мне. Вот и все. Жаль, если тебя не устраивает такой ответ.
– Тебе нравится дружить со священниками, верно?
– Скорее, это им нравится дружить со мной. Не понимаю, почему. Я ни во что не верю.
– Мы оба знаем, что это неправда.
– После того как умер Сид, я пыталась верить в себя и какое-то время преуспевала, потом я пыталась верить в Бога, даже ходила в церковь. Казалось, это приблизит меня к Сиду. Я хотела верить, очень хотела, но чем больше меня это засасывало, тем сильнее я ненавидела себя – с верой покончено. Но я понимаю, почему люди находят в ней покой.
– И почему же?
– Никакой ответственности. Если все предопределено и даты смерти давно известны, то никто ни в чем не виноват.
Он молчит.
– Ты поэтому стал священником?
– Чтобы избежать ответственности? Напротив, если относиться к этому серьезно, ответственность может раздавить. Порой я не понимаю, почему люди возлагают ее на меня. Я всего лишь человек.
– Но ты хороший человек, Кеннел, что бы ты о себе ни думал.
– Нет, Флоренс. Понадобятся недели, чтобы ты смогла лечь на спину. Хорошие люди не совершают такого с теми, кто им дорог.
15
Нил со свечой в руке что-то ищет на верхней полке дальнего шкафа и так самозабвенно бубнит себе под нос, как старикашка, что меня так и подмывает подойти к нему, взъерошить волосы и сказать: «Не притворяйся таким древним, тебе всего пятьдесят».
– Похоже, Том не в восторге от меня, – говорю я Питу, сидящему по мою правую руку. Ленни поднимает глаза от «Джейн Эйр». В свете лампы их лица кажутся совсем детскими.
– Не обращай внимания, он в последнее время сам не свой.
– Может быть, он не придет, – говорит Ленни.
– С чего ты взял? Он всегда приходит, – отвечает Пит.
– Ему это будто в тягость.
– Это из-за женитьбы? – предполагаю я.
– В том числе, – отвечает Пит. Эта мысль заставляет его лицо погрустнеть. – Он не любит Мию.
– Это он тебе сказал?
– Нет, ему не нужно говорить. Я просто знаю. Синтия приезжала за ним, просила, чтобы он уехал с ней, пока не стал членом общины, но он отказался.
– Почему?
Пит пожимает плечами.
– Тем, кто вырос здесь, гораздо сложнее покинуть Корк.
– И тебе?
Он не отвечает.
– Он привязан к нам, – отмечает Ленни. Пару секунд он и Пит переговариваются взглядами, которые понятны только им двоим, а потом Ленни возвращается к выцветшим строчкам.
Дверь открывается, и по лестнице спускается Том.
– Простите.
Нил окидывает его недобрым взглядом.
– Томас, – в его голосе неподдельная суровость, – ты же знаешь, почему все устроено так, как устроено.
– Извините, мистер Прикли. Я не мог уйти раньше. Ждал, пока Мия заснет. Я единственный, кто живет в доме фанатика.
– Не единственный, – шепчет Пит.
– Садись. Но в следующий раз, если ты опоздаешь, не важно – на пять секунд или двадцать минут – окна и двери моего дома будут для тебя закрыты. Ты понял?
– Да, сэр.
Нил кивает, позволяя Тому занять место рядом с Ленни.
– Ты ей не скажешь? – спрашивает Пит.
– Она член общины до мозга костей. Я попаду на религиозное собрание, если она узнает.
– И мы все вместе с тобой, – заключает Нил, морща лоб, но злится не на Тома – на обстоятельства.
Нил кладет на стол книги, перед Питом – «Чтеца» Бернхарда Шлинка, перед Томом – «Анну Каренину» Толстого, и присаживается на низенький стульчик во главе стола.
– Сегодня, джентльмены и леди, – он чуть подается в мою сторону, – немного отвлечемся от истории и поговорим о любви. Перед вами три… – он также указывает на книгу в руках Ленни, – классических романа о любви. Какое впечатление у вас сложилось после прочтения?
– Что любовь убивает? – предполагает Том.
– Анна умерла скорее от недостатка любви, нежели от избытка, – отвечает Нил.
– Разве? Ее съела собственная страсть, – говорит Ленни.
– Нет, Анна пребывала в тяжелом психологическом состоянии беспомощности. Отчаяние – одно из самых ужасных чувств, и когда оно охватывает человека – а именно оно охватило Анну, – он способен на поступки, которые не сделал бы в обычном состоянии.
– Но это был ее выбор, – отмечает Ленни.
Том качает головой.
– Ее загнали в угол, и она увидела единственный выход – покончить с собой. Все от нее отвернулись, даже человек, которого она любила, тяготился ею.
– Томас понимает, – говорю я.
Наши взгляды ненадолго встречаются. В его серых глазах клокочет боль. Отводя их, Том смотрит на Питера, и этот взгляд полон всего: нежности, заботы, верности, готовности рабски поклоняться и умереть в его руках. Вот дьявол! И как я не замечала этого раньше? Видит ли это кто-то еще?
– Чувствуешь себя так же? – вдруг спрашивает Питер.
Том сглатывает.
– Да. Порой.
– Ладно, давайте поговорим о чем-то более воодушевляющем, – просит Нил.
– Сами же выбрали тему, – хмыкаю я.
– «Джейн Эйр». Специально подобрал этот роман для вас, парни, чтобы вы хотя бы одним глазком заглянули в прелестную девичью душу.
– Мне не понравилось, – говорит Пит.
– Почему же?
– Джейн такая… – он замолкает, чтобы найти слово, – жертвенная. Рочестер хамит ей, называет ведьмой, унижает, подавляет, заставляет делать то, что ей не нравится, и, конечно же, она в него влюбляется.
– Потом он сказал, что делал это из-за любви, чтобы показать чувства и вызвать в ней ответные, – парирует Том.
– Такой себе способ. Рочестер приносит Джейн боль – ни одна нормальная девушка в такого не влюбится.
Ох, Питер, мой милый Питер.
– Но не забывайте, – Прикли назидательно поднимает палец, – у Джейн особое восприятие себя, мира и нормы человеческих отношений. Она не знала, что значит быть любимой, и поэтому считает поведение Рочестера проявлением любви.
– Это лишь мое мнение. Здесь я ведь имею на него право?
– Ты имеешь на него право где угодно, но за пределами этих стен об этом лучше помалкивать, – отвечает Нил. – Но я выбрал эту книгу не только потому, что она противоречива. Один аспект в ней очень важен и показателен. Никогда не позволяйте себя унижать и знайте, что вы достойны счастья. Вы достойны лучшего. И это лучшее можно построить даже здесь, в Корке.
Все затихают и задумываются. На лбу Пита появляются морщины. Беспокойное озеро. Что творится в этих глубинах?
– И последняя книга по порядку, но не по важности, – Нил стучит по обложке «Чтеца». – Мистер Арго, у вас на все есть свое мнение.
– Будто это плохо.
– Я отвечаю за то, что говорю, но не за то, что ты слышишь. Напротив, я считаю это очень хорошим качеством. Тебе понравился роман?
– Я не знаю… Я бы не поступил, как Михаэль.
– Да, – говорит Том, – ты у нас всегда за справедливость.
– Разве это плохо?
– Нет такого понятия, как справедливость.
– Это тема для еще одного урока, – встревает Прикли в попытке задушить в зародыше нарастающий конфликт.
– Как это нет? – огрызается Пит.
Серо-голубые глаза встречаются с темно-серыми, и несколько секунд разговор продолжается без слов. В комнате становится жарко от того, как эти двое пожирают друг друга глазами. Точнее, это делает Том, а Питера это просто злит. Гормоны лезут из ушей. Безумие какое-то!
– Когда Ханна предстала перед судом, – говорит Пит, он отводит взгляд первым, – Михаэль мог спасти ее. Мог убедить признаться в том, что она была неграмотна и не составляла тот рапорт. Но он предпочел сохранить свою шкуру, не желая сознаваться в связи с женщиной, участвовавшей в геноциде.
– То есть ты считаешь, что он должен был ей помочь? – спрашивает Нил.
– Я поступил бы именно так, если бы любил.
– Он не любил ее к тому времени. Прошло много лет, – припоминает Ленни.
– Она много значила для него, и он обошелся с ней дурно.
– Но она была надзирательницей в Освенциме и стала причиной гибели сотен людей, – говорит Ленни.
– Если бы тот, кого я люблю, поступил бы так же, я не перестал бы его любить. Если бы ты убил сотню людей, я бы все равно считал тебя своим другом.
– Неправда, – Ленни качает головой, – ты слишком справедлив, чтобы простить такое.