Когда мы с Молли сбежим отсюда, ему нужно будет воспоминание о ней. Обо мне. Рядом с иконами крестик на шнурке. Никогда не видела, чтобы он носил его. Снимаю крест и нанизываю на свой шнурок, а ему оставляю кольцо с демантоидом. Надеюсь, он будет помнить обо мне. Об этой ночи.
Я буду.
22
Я работаю в швейном зале. Обычно мне претит монотонность звуков и стежков, но сегодня она успокаивает, вводит в приятный сон наяву. Стальные глаза, пылающие в серебристом свете луны, руки и губы, блуждающие по моему телу – каждому уголку, – учащенное дыхание и мое имя, слетающее с его уст. Мои щеки вспыхивают, когда я вспоминаю о той ночи. Нашей ночи. Эта одержимость – я не сплю, не ем, вечно думаю о нем – убивает меня, но в то же время поддерживает во мне жизнь.
– Я хочу с тобой поговорить! – Миссис Тэрн появляется в проходе, от нее веет уличным холодом.
Я оборачиваюсь и замечаю, что в зале никого не осталось, а я сделала лишний ряд стежков.
– Что вам угодно, миссис Тэрн?
Я поднимаю лапку и откладываю ткань. Тэрн садится и выдерживает непозволительно долгую паузу, глядя на меня.
– Мэри, – говорит она наконец. – На прошлой неделе она без разрешения попыталась выйти из класса, и, когда я сделала ей замечание, она сказала, что у нее уже начались месячные, и раз она женщина, то ей можно покидать класс без спроса.
Я прикусываю щеку, чтобы не выдать себя улыбкой.
– А сегодня во время перерыва она рассказывала девочкам, откуда берутся дети.
– Интересно послушать, учитывая, что она знает об этом не больше, чем о жизни на Марсе.
– Тебе это кажется смешным?
– Нет, миссис Тэрн. Но это дети, и они хотят знать, откуда возникли, так же как и все мы дети Божии, и нам хочется понять, как возникли мы.
– Это написано в Библии.
– Но мы не перестаем задаваться вопросами.
– У меня в классе не только подростки, но и маленькие дети, и я не хочу, чтобы Мэри рассказывала им такие вещи.
– Да, потому что о таком им должны рассказывать вы. Разве нет?
– Может быть, в твоем мире, погрязшем в пороке и разврате. Но такое поведение не подобает благочестивым женщинам и девушкам, тем более в стенах школы.
– Чего вы хотите?
– Чтобы Мэри перестала говорить об этом. Знаю, она волнуется и переживает. В моем доме тоже когда-то жила девочка-подросток. Но до ее обряда слияния еще как минимум три года – ей не стоит думать об этом.
Мне отчаянно хочется накричать на нее, поспорить, но до нее не достучаться. Не мне, не так.
– Хорошо, миссис Тэрн. Я с ней поговорю.
Она идет к выходу.
– Но не будьте к ней предвзяты из-за меня.
Мой голос заставляет ее остановиться в проходе и повернуться. Лицо все такое же напряженное – прошито морщинами, – но в нем больше нет ненависти и злобы.
– Эта девочка святая. Всегда была. Но сейчас с ней творится что-то неладное, Флоренс. И если она дорога тебе, ты выяснишь что.
После этого разговора неспокойно и тревожно. В доме с фиолетовой крышей непривычно тихо, обычно Молли гремит на кухне или шьет и поет в гостиной. Тишина гнетет. Я поднимаюсь на второй этаж и стучу в ее дверь. Жду, пока она позволит войти.
На прикроватном столике лежит Библия, а на ее коленях – неподвижный Август. Этот кот и прежде не отличался активностью – разве что когда шипел на меня, но теперь выглядит как кусок мертвой шерсти.
– С ним что-то не так, – говорит мне Молли, аккуратно поглаживая его голову, словно младенческую.
Я присаживаюсь на край кровати.
– Может, это зима на него так действует? – интересуется она.
– Либо он просто очень-очень старый кот.
Она кидает на меня неодобрительный взгляд. Тот, кто оскорбляет это безухое существо, имеет дело с ней. И дела эти не самые приятные.
– Как школа?
– Все хорошо. – Она прикусывает щеку. Я знаю, что это значит: ничего хорошего. Я что-то упустила. Снова!
– Тебя обижают?
– Что? Нет. Девочки милые.
– Тогда что?
– Я же говорю, все в порядке.
– Миссис Тэрн кое-что рассказала мне…
Ее глаза влажнеют, а губы начинают трястись. Я подсаживаюсь ближе и беру ее за руку.
– Я не буду тебя ругать. Я никогда и ни за что не буду тебя ругать. Мне лишь хочется понять.
– Ты говорила, я не должна это скрывать.
– Не должна. С тобой все в порядке.
– Другие девочки тоже должны знать.
Я провожу по ее щеке, такой розовой, такой мягкой. Она совсем дитя.
– Это не твоя забота.
– Не у всех из них есть мамы, чтобы рассказать. А даже если есть… они не рассказывают.
– Да, я знаю. – Я накрываю ее ладонь, которая лежит на едва дышащем Августе. – Когда-нибудь ты будешь вольна говорить все, что хочешь, о чем хочешь, и люди будут слушать. Но сейчас я хочу, чтобы ты кое-что пообещала.
– Что?
– Береги себя. А я справлюсь со всем остальным.
Я остаюсь ночевать в ее спальне, позволяю ей устроиться у меня под боком, плотнее укутываю в одеяло в попытке уберечь от мира. В эту же ночь дом с фиолетовой крышей посещает всадник Апокалипсиса – имя ему Смерть. Сердце скоттиш-фолда Августа перестает биться.
23
– Опять опаздывает, – говорит Пит, мечась по подвалу.
– Сядь, – я хлопаю по месту рядом с собой, и он садится.
– На Тома это не похоже. Он же обещал не опаздывать – он всегда выполняет обещания.
– Ты ведь знаешь, почему так происходит, – отмечает Ленни, – ему надо дождаться, пока Мия уснет. Глубокий вдох, глубокий выдох. Спокойствие.
Я сдерживаю улыбку, глядя на то, как рассудительный Ленни пытается успокоить взвинченного Пита. В эту минуту различия между ними разительны, точно они с разных планет. Низкий и крепкий Ленни со светлыми волосами и ресницами – оплот мудрости и надежности, и высокий и стройный Питер с взъерошенными волосами и огнем в глазах. Я до сих пор вижу их мальчишками семилетней давности: Питер кидается на защиту Ленни, потому что тот слишком миролюбив, чтобы постоять за себя.
Вдруг раздается стук в двери.
– Он не стал бы стучать, – говорит Пит.
Без промедления Нил хватает ткань и накрывает один из шкафов, мы с Питом и Ленни укрываем остальные в глубине комнаты. Питер залезает в шкаф, а Ленни забирается под лестницу – в самый угол. Все отточено, все предусмотрено – мы не можем попасться. Нил берет лампу, и мы выходим из подвала. Он беззвучно закрывает дверцу и прячет ее под ковром. Я привожу волосы в творческий беспорядок, будто только встала с постели.
Нил открывает двери, и в дом вламываются Доктор и Кеннел – несмотря на поздний час, видно, что оба еще не ложились.
– Господа, могу ли я поинтересоваться причиной столь позднего визита?
– Думаю, вы знаете, мистер Прикли, – голосом, полным холодной ненависти отвечает Йенс.
Доктор окидывает внимательным взглядом прихожую, а Кеннел осматривает в гостиную, а затем кухню.
– Давайте не будем притворяться. Твое сопротивление не имеет смысла, Нил.
– Флоренс, поднимайся, – стальным тоном просит Нил, выставляя руку передо мной.
– О нет, что ты, – отзывается Доктор, расплываясь в опасной улыбке. – Полагаю, миссис Прикли тоже будет интересно на это посмотреть.
Кеннел возвращается из кухни – колоратка, прямая спина, лицо-маска – давно он не казался таким далеким и чужим. Доктор проходит по коридору, и дверь в полу предательски скрипит под ним.
– С ковра. Вон!
Мы отступаем, он наклоняется и резким движением стягивает ковер. У меня внутри все замирает. Он распахивает дверь – петли все так же молчат – вырывает у Нила лампу и спускается в подвал, Кеннел и Нил идут за ним. Нетвердыми шагами я ступаю по скрипящим ступенькам. Доктор ставит лампу на стол. На несколько секунд я теряю способность видеть, когда представляю, как они найдут Ленни и Пита… Доктора привлекают занавешенные шкафы.
Когда я подаюсь вперед, Нил хватает меня за локоть и сжимает. Так больно, что я едва сдерживаю стон. Он знает, что ничего не спасти, и пытается защитить меня. Доктор сдергивает ткань одним вызывающим движением. Мы замираем, оправдания бессмысленны. Доктор обнажает всю контрабанду, и каждое падение отзывается как выстрел, хлещет, словно удары плети. Прикли отводит взгляд, а я, напротив, поднимаю подбородок – горжусь тем, что мы делали.
В глазах Кеннела ни капли сострадания или жалости – отстраненный, безразличный – будто видит меня впервые. Совсем чужой. Неужели я придумала ту ночь? Поленья в камине. Слова, что он шептал мне на ухо, прижимая к кровати. Его руки на мне. Он на мне. И внутри меня… Животный страх, переполнявший минуту назад, сменяется праведным гневом, и я сжимаю руки в кулаки, до боли впиваясь ногтями в кожу ладоней. Не могу ни размышлять, ни планировать, ни изворачиваться – хочу вцепиться в него и расправиться с особой жестокостью. И только Пит и Ленни, прячущиеся в своих убежищах, останавливают от этого глупого шага.
Сердце начинает колотиться с удвоенной силой, когда я замечаю под столом тетрадь Питера. Я стараюсь не смотреть на нее, но она то и дело приковывает взгляд. Нил тоже замечает ее и пытается подкрасться, чтобы спрятать.
– Стойте, где стоите, мистер Прикли, – приказывает Кеннел.
Окончательно раскрыв шкафы, Доктор проходится вдоль полок, пробегает глазами по названиям романов и авторов: Шекспир, Толстой, Байрон, О. Генри, Брэдбери, Оруэлл. На следующей полке его взору открываются запрещенные учебники по химии, истории, биологии и английской словесности. Но среди всего многообразия одна книга выделяется сильнее остальных – ее изрядно истертый и потрепанный корешок привлечет внимание даже человека, видящего библиотеку впервые.
– Конституция США, – произносит Доктор, проведя пальцами по позолоченным буквам. – Занятно. Когда ты успел собрать такую библиотеку, Нил? – Его глаза сверкают с холодностью рептилии.
– Я уже не молод, мистер Гарднер. Это мои книги, я не пытался ничего утаить.
– Почему же они спрятаны?