– Как? Убьешь ее, что ли?
– Я ее муж. Жена должна уважать мужа. Я воспользуюсь правилами Корка нам на благо.
– Раньше это не особо работало, – отмечаю я.
– Раньше я нарушал правила – они претят мне. Впрочем, пока рано об этом говорить. Нам нужно придумать, что делать сейчас.
– Тут и думать нечего. Мы взрослые и возьмем удар на себя.
– Я не согласен, – выдает Пит.
– Что же ты предлагаешь? – спрашивает Том.
– Признаться. Да, нас накажут, может быть, даже убьют, но нам не придется жить с чувством вины. Мы будем знать, что сделали все правильно.
Его глаза синеют, как летнее небо, веснушки проступают сильнее. Он как никогда похож на брата – честного, верного и преданного Сида, готового попрощаться с жизнью во благо друга. Как бы Питер ни отрицал, у них намного больше общего, чем ему хотелось бы. Мальчики Арго, вы так похожи.
– Я уже сказал. Это плохая идея, – отвечает Том. – Мы пойдем, как ягнята на заклание. Пока Йенс ничего о нас не знает. По крайней мере, у него нет никаких доказательств. Признавшись, мы сделаем Прикли хуже.
– Давайте голосовать, – предлагаю я.
Три пары глаз смотрят на меня.
– Что? Вы же знаете, что такое демократия. Мнение Тома и Питера всем понятно. Мое тоже. Значит, пока у нас два – один в пользу молчания.
Я перевожу взгляд на Ленни.
– Мне не нравится ни одно из решений. В любом случае будет много насилия. Но… Том прав.
Пит затихает на целую минуту, белеет, теряется, словно летит в пропасть – думает, его предали, а потом вскакивает и вихрем покидает дом. Дверь захлопывается, как пощечина всем присутствующим.
– Я поговорю с ним. – Ленни спешит за ним.
Том опирается на спинку кресла, устало потирая шею.
– Я могу попросить тебя кое о чем? – спрашиваю я. – Я знаю Питера: о чем бы мы ни договорились, он сделает по-своему. Ты единственный, кто может остановить его от непоправимого.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что я знаю, что он важен для тебя так же, как и для меня. И он тоже знает это. Он все знает. Ему нужно немного смелости, чтобы признать это.
В лице Тома что-то меняется. Сначала он пытается поспорить, но потом его плечи опускаются.
– Он ничего не исправит, – продолжаю я, – но его чувство справедливости такое же, как было у брата, и оно может заставить его сделать что-то ужасное. Прежде всего для него самого.
– С тех пор как ты появилась, он меня не слушает.
– Слушает. Тебе лишь нужно сказать.
26
– Я продолжу так, как делаю всегда. Господь Бог, если ты видишь и слышишь нас, а я знаю, что так и есть, покажи свою благодать. Дай ответы на вопросы. Выполняю ли я твои наказы? Достоин ли я места старейшины этой святой общины? Туда ли я веду свою семью? Если так, защити меня от погибели. Убереги, чтобы я и дальше жил согласно твоим законам и вел этих благородных и трудолюбивых людей к процветанию.
Йенс спускает курок – ничего не происходит. Будь у меня хоть один патрон, я не промахнулась бы. Я смотрю на Кеннела, пытаюсь понять, о чем он думает, что они приготовили для Нила, что они с ним сделают. Он знает, что я наблюдаю за ним, но не решается взглянуть в ответ – это плохой знак. Очень плохой. По спине пробегает дрожь. Ни рук, ни ног. Сердце бешено колотится в груди.
– Вам уже известно, что некогда уважаемый член общины Нил Прикли, выполняющий обязанности учителя, совершил страшный грех. И не один. Долгие годы этот человек обманывал, воровал и скрывал свои гнусные помыслы от общины. Он читал книги, противоречащие Законам Божьим. Книги, которые развращают и очерняют душу. Он предложил себя в качестве мужа, зная, что его семя мертво. Он украл возможность у общины шириться и процветать. Он лгал нам, а значит, лгал Господу. Если кто-то из вас успел стать жертвой его лжи, признайтесь в этом, и Господь простит вас. Моими руками он поможет вам очиститься от бесов, которых этот человек навлек на вас. Он – грешник. Страшный грешник, готовый погубить не только себя, но и нас. Но Бог будет милостив к нему, как и ко всем людям, ибо все мы рабы Божьи. Наказание должно соответствовать греху.
Я с такой силой прикусываю щеку, что чувствую железный вкус крови во рту.
– Этой ночью Нил Прикли подвергнется казни в виде распятия.
Кровь мощной волной отливает от конечностей, от головы. Они собираются его распять? Распять, как Христа?
Я подаюсь вперед, Роберт пытается схватить меня за локоть, но я вырываюсь.
– Не делайте этого!
– Миссис Прикли! – громогласно объявляет Йенс и уже тише добавляет: – Флоренс, мы понимаем, что тебе больно это слышать, но такова воля Господа.
– Вы распнете его?
– Все верно. – Он оборачивается и смотрит на крест, на котором никогда не было Христа – теперь будет. – На этом кресте. Мы пробьем ему запястья и ноги и оставим, чтобы его тело ослабло и его покинули бесы, которые в нем давно поселились.
– Его тело покинет и душа…
– Все в руках Господа.
Бей, беги или замри. Я отчаянно хочу ударить его по самодовольной морде, но не успеваю двинуться – Доктор кивает и меня хватают несколько мужчин, тех самых, которые когда-то сидели напротив и были готовы взять меня в жены. Они заставляют встать на колени и давят на плечи, не позволяя подняться.
Скрипят дверные петли, и в зал вносят Нила. Я могу лишь догадываться, что это он. На нем набедренная повязка, и каждый из присутствующих видит измученное тело в синяках и кровоподтеках. Голову венчает терновый венок. Шипы вонзились в лоб. Его глаза застилает кровь, мои – слезы. Что они с ним сотворили?
Тогда вышел Иисус в терновом венце и в багрянице. И сказал им Пилат: се, Человек!
– Помолитесь же за душу этого грешника, дабы Господь простил ему грехи.
Мужчины передают меня в руки Кеннела – его хватка не менее сильная, железная. Ни сострадания, ни мягкости.
Крест такой тяжелый, что трое мужчин едва опускают его. Один из них – Джонатан Арго.
Дыхание преподобного на щеке:
– Прошу, Флоренс, не делай глупостей… Сдаться – это не всегда плохо.
Нила укладывают на крест. Йенсу подают молоток и два огромных гвоздя. Он всесилен. Он всемогущ. Он разорвет его тело и душу в клочья. Все знают это, но никто не придет на помощь.
Он вышел на место, называемое Лобное, по-еврейски Голгофа; там распяли Его…
– Он был не один! – Я не могу двинуться, но кричать мне не запретят. – … там распяли Его и с Ним двух других, по ту и по другую сторону, а посреди Иисуса[47].
Лицо Доктора становится недвижимым, как маска. Он выпрямляется и обращает на меня взгляд.
– Сделайте это со мной! Не с ним! Мы одно целое. Сделайте это со мной.
– Ты права. Он был не один. При кресте Иисуса стояли Матерь Его и сестра Матери Его. Хочешь разделить боль с ним?
– Да.
– Это похвально, Флоренс. Это очень хорошо, ибо жена – продолжение мужа. Выйди сюда.
Хватка Кеннела не ослабевает.
– Преподобный, – кивает ему Йенс.
Он отпускает меня, и я прохожу к Доктору. Слышу приглушенное, тяжелое дыхание Нила. Он дышит, все еще дышит.
Доктор притягивает меня к себе и пристально смотрит в глаза.
– Я позволю тебе страдать с ним. Ты будешь у его ног, когда мы покинем его. И ты останешься у его ног, пока его тело не покинут бесы.
– Это нечестно.
– Разве? Ты хотела разделить его боль.
– Я хотела перенести боль за него.
– Он грешник, Флоренс. Твой торг неуместен. – Жестом он просит Кеннела оттащить меня. Я кричу и вырываюсь, пытаюсь его ударить. Я пытаюсь… но он заламывает руки.
На всех картинах Христа рисуют в набедренной повязке – на самом деле ее не было, ведь распятие – это не только казнь, это прежде всего унижение. Воины же, когда распяли Иисуса, взяли одежды Его и разделили на четыре части, каждому воину по части… Нилу тоже ничего не оставляют. Его измученное, израненное тело слабо похоже на человеческое – все в шрамах, порезах, кровоподтеках. Доктор возвращается к казни. Молоток тяжелый, даже для него. Гвозди длинные, толстые. Их вид приносит нестерпимую боль. Полуживое тело привязывают к кресту веревками. Он не способен сопротивляться, но я еще могу. Кеннелу придется поставить мне синяки, вывихнуть плечо, переломать кости, но я не перестану бороться.
Звук. Я прихожу в оцепенение. Звук. Этот ужасающе звонкий звук железного молотка, бьющего по шляпке гвоздя. Этот звук разрываемой плоти – сочный, резкий, холодящий душу. Кровь стынет в жилах. Каждое движение заставляет его стонать от боли. Боль. Я отравлена ею навеки. Какой-то ее частью. Но даже с этой малой частью ничто не сравнится: ни порез садовыми ножницами, ни ожог на пальце, ни избиение ремнем. Ничто! Она за пределами всего, что я когда-либо чувствовала, и она разрушит меня до основания, погубит, ничего не оставив после себя.
Перед глазами все чернеет. Я не ощущаю собственного тела. Падаю. Но сильные руки не позволяют свалиться, прижимают к себе.
– Флоренс, я здесь, с тобой. Флоренс, ты слышишь? – шепчет он мне на ухо.
– Поднимайте! Поднимайте, так приказывает Господь!
Они медлят. Они не хотят этого делать? Люди не хотят этого делать?
Но крест поднимается. Скрипит. Из груди Нила вырываются хрипы. Иисус провел на кресте шесть часов – Нил не протянет так долго.
– Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: «Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!» Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение – истина Его…[48]
– Отпусти, прошу…
Кеннел ослабевает хватку – такое редкое милосердие с его стороны, – и я ползу к кресту. Я должна быть там, возле его ног. Меня не останавливают – я слишком жалкая и слабая, чтобы представлять угрозу. Всего лишь женщина.