– Я говорю, что мы должны принять его решение.
– Нет, до этого.
– Он хотел воссоединиться с женой.
На обороте. Фотография прекрасной улыбающейся женщины. Порой я бываю непозволительно глупа.
– Хочу встать.
– У тебя жар.
Я сажусь в кровати.
– Дом Нила, его обыскали?
– Да, но кроме книг ничего не нашли. Сейчас он заперт.
– Мне нужно туда, и ты проведешь меня.
Я рассчитываю на сопротивление, но он не оказывает его.
– Хорошо, Флоренс. После похорон я проведу тебя.
Я вдова и имею право плакать у гроба мужа, но не плачу. Хор провожает его в последний путь. Нил Прикли, распятый на кресте, умер ни за что. Они убили его ни за что. А теперь преподобный читает молитву за усопшего. Бог давно оставил это место. В нем главенствует Йенс. Он способен на все, совершенно на все, чтобы сохранить и приумножить свою власть. И горожане способны на все, чтобы сохранить и приумножить его власть. Прикли был уважаемым членом общины, поэтому по городу ходят слухи. Люди перешептываются, сомневаются, но никто не посмеет пойти против Доктора. Никто, кроме того, кому нечего терять.
Кеннел открывает передо мной дверь в дом, который успел стать нашим – моим и Нила. На столе стоит наполовину пустая кружка, из которой он пил. В гостиной на спинке дивана лежит кремовый свитер, который он носил. Под стол закатился карандаш – зеленый с белыми полосками, которым он проверял сочинения. Дом еще не остыл. Если бы Йенс был способен на любовь, он оставил бы меня здесь, погребенной под воспоминаниями, но, к счастью, такое чувство ему неведомо.
Коробки на чердаке, но Нил не отправил бы туда ее. В его спальне холодно и пусто. Над кроватью висит распятие – он знал, что это обязательный атрибут, но он покрыт белой краской и почти сливается со стеной – небольшая лазейка, но все же лазейка.
Я отодвигаю ящик прикроватного столика и нахожу там рамку с фотографией. На обратной стороне послание. Я бы узнала этот почерк из тысячи: крупный учительский почерк. Ноги подкашиваются, и я сажусь на кровать. Строчки расплываются перед глазами.
Я пишу это, находясь в здравом уме и твердой памяти. Но, если ты это читаешь, значит, я уже мертв. Не лей по мне слезы. Я проработал учителем почти тридцать лет, семнадцать из них был вдовцом – нет ничего такого, что вызывает во мне истинный страх. Когда я вернулся в Корк, в глубине души я понимал, что подписываю себе приговор. Подобно заключенному в камере смертников я ждал его исполнения. После смерти Ланы я был готов к его исполнению. Я был готов к смерти. Когда долго вглядываешься в лицо зла, зло начинает вглядываться в тебя в ответ. И я смотрел. Смотрел слишком долго.
Я выполнил свое предназначение и, надеюсь, смог что-то изменить. Не ищи мести, не пытайся защитить моих мальчиков – они умные ребята и справятся сами. Пойми, как сбежать, и беги без оглядки. Живи настоящим и будь счастлива. Ты как никто этого заслуживаешь.
2
Ночами я расплываюсь лужицей из слез, но утром я кремень – я должна держать голову высоко. Хотя бы попытаться. Ради Молли. Ради Нила.
Посевной сезон и жатва давно завершены, но у женщин в Корке всегда хватает забот: шить, чинить, стирать, готовить, кормить скот – работа есть для каждой, и ее ничуть не меньше, чем было летом.
– Поживее, Вёрстайл, а не то мы и через век не управимся.
У миссис Тэрн теперь вдвое больше учеников, и из-за этого она превращается в сущего дьявола. Ей нужно кого-то наказывать, и поэтому, несмотря на то что ей необязательно посещать женский дом, она приходит после занятий и не на шутку испытывает мое терпение. Когда я работаю на кухне – мне доверяют только чистку овощей, – представляю, как втыкаю в нее нож, и меня ненадолго отпускает.
Сара до дрожи неразговорчива. Время от времени она сидит, уставившись в стену. Но сегодня в ее глазах я замечаю какое-то… понимание.
– Мне очень жаль, Флоренс, – говорит вдруг она, разрезая тишину. Я не уверена, что вообще знала до этого, как звучит ее голос. – У меня не было возможности сказать это раньше, но мне жаль.
– Мне тоже.
Наши глаза встречаются. Они зеленые – у меня и у нее, но мои глаза теплые и круглые, ее – холодные и миндалевидные. После изгнания бесов в них что-то умерло.
– Твое дитя.
– Я хотела его вернуть, – признает она и кидает очищенную картофелину в ведро.
– Твоего сына?
– Откуда ты знаешь?
– Ты видишь его, да? В пустых углах детской комнаты.
– Всегда.
– Что произошло?
– Сон, – выдыхает она. – Он уснул и не проснулся. Совершенно здоровый младенец. Никто так и не понял, что случилось.
– И вы приехали сюда, чтобы вернуть его?
– Мы ждали его почти три года. Я потеряла счет всем тем разам, когда… когда не получалось. Из меня выходило больше крови, чем из какой-либо женщины.
Она хочет ребенка, но не может его родить. Я могу родить, но не хочу. Жизнь чертовски несправедлива. Если бы я могла, я отдала бы ей свою матку, чтобы она осчастливила хоть кого-нибудь.
– Это случилось опять.
– Это?
– Выкидыш. После обряда очищения. Но мы не стали говорить Йенсу.
– Ты ведь понимала, что это не сработает?
– Но я хотела, чтобы это сработало.
И я кожей чувствую, как сильно, как смертельно она этого желала. Так же, как когда-то я желала вернуть Сида, пусть даже ценой собственной жизни.
Нож слетает с картофелины, и на ее пальце появляется длинная красная полоса. Кровь капает на пол, но она не морщится, не испускает ни звука. Я вскакиваю и достаю бутылку со спиртом. Промываю ее рану, обрабатываю – неумело, неуклюже, но как могу.
– Нил этого не заслужил, – говорит она.
– Ты тоже.
– Каково теперь там?
– Там?
– Не здесь.
– Внешний мир? Я не была там целую вечность. Но думаю, он такой же. Там все проще и одновременно сложнее.
– Но ты хочешь вернуться?
– Хочу. А ты?
Она долго не отвечает.
– Я хотела ребенка. Мы оба хотели. Но что, если нам не суждено? Ни в каком мире. Я устала пытаться, устала жить в вечном страхе и надеждах. Я хочу просто жить.
– Понимаю.
– Что ты будешь делать дальше?
– Если бы я только знала.
– Как бы там ни было… – она придвигается ближе, накрывает мою ладонь своей, – если ты захочешь избавиться от него, мы на твоей стороне и готовы помочь.
Мы провели бок о бок почти полгода и ничего друг о друге не знаем, но я ей верю. Мы потеряли остатки надежды в этом месте. Мы так непохожи, но, смотря на нее, я вижу свое отражение. У меня есть союзник.
3
Пропасть, она существует. Между мной и Молли растет пропасть. Она ширится с каждым днем, и вот я уже не способна до нее докричаться. И пусть она ухаживает и присматривает за мной – порой я притворяюсь слабее, чем есть, чтобы получить ее внимание, – ее не бывает в доме с фиолетовой крышей. Ее душа в доме Доктора или у кровати в молитве перед крестом. Она говорит, что молится, в том числе за меня. Я не хочу, чтобы она молилась, я хочу, чтобы она жила.
– Ты позвала ее? – спрашивает Роберт.
– Да.
Но к ужину Молли не спускается. В спальне тоже пусто, лишь на кровати лежит Библия. Молли никогда бы не оставила ее тут, она отвела ей особое место на прикроватном столике.
Я стучу в дверь ванной.
– Ты как? Все нормально? Если у тебя начались месячные, я могу принести…
– Уходи!
– Что случилось?
Тишина.
– Прошу, открой, и мы что-нибудь придумаем. Я не буду ругаться. Мэри…
Дверь открывается и передо мной предстает картина, достойная самых страшных кошмаров. На полу за Молли растянулся кровавый след. Я подбегаю к ней, склоняюсь. Дышит. Но откуда кровь? Откуда столько крови?
– Это менструация, да? Это она?
Она заходится слезами. Внутри у меня леденеет, и сердце падает в желудок. Ее юбка в районе паха в крови. Под ней тоже лужа крови. Соберись, Вёрстайл, она знает меньше твоего и напугана гораздо больше.
Я беру ее лицо в похолодевшие ладони.
– Это… я не знаю, что это… – всхлипывает она.
– Как долго это длится?
– Сегодня утром очень сильно болел живот. Это же просто месячные? Как ты и говорила? Почему в этот раз так много крови. Почему, Флоренс? Я умру?
– Успокойся, – я целую ее в лоб, – все будет хорошо. Ты не умираешь. Я помогу тебе. Мы справимся.
Она вздрагивает, когда в проходе появляется Роберт.
– Беги за Хелен!
Он не слышит. Я бросаю на него взгляд, способный пронзить насквозь.
– Быстрее! Ничего не говори Йенсу, только Хелен.
Его торопливые шаги сбегают по лестнице. Дверь захлопывается.
– Это просто кровь. Слышишь? С тобой все будет хорошо. Все будет хорошо. – Я целую ее в висок. Я должна что-то сделать. Но что? Однажды я уже видела такое. Это случилось в зале суда у женщины, чьего мужа посадили на двадцать восемь лет. Но она была взрослой и беременной. Моя тринадцатилетняя сестра не может быть беременна. – Я посмотрю, ладно?
Она кивает, и слезы катятся по щекам. Я поднимаю ее юбку, стараясь сохранять непроницаемое лицо, но меня начинает трясти – внутренние стороны бедер покрыть кровью со сгустками.
– Говори со мной. Отвечай мне, пока Хелен не придет и не поможет нам, хорошо?
Она скулит. Мороз по коже. Все мои слова не имеют смысла.
– Помнишь, отец Кеннел рассказывал о Деве Марии, о том, как она родила Христа?
– Да.
– Она родила Христа от непорочного зачатия. Это ты тоже знаешь… Но в жизни так не бывает, понимаешь? Мы говорили с тобой об этом. Женщина может родить ребенка только от мужчины.
– Это ребенок? Все это?
– Успокойся. Прошу. Я тебя люблю. Я тебя ни в чем не обвиняю. Никогда не обвиню. Мне нужно понять.
Она скручивается калачиком и беззвучно молится. Я прижимаю ее к себе и укачиваю, пока не приходит Хелен.