Духовка Сильвии Плат. Культ — страница 67 из 80

– Нельзя любить слишком сильно или недостаточно. Ты либо любишь, либо нет. Остальное – детали личного восприятия.

– Какая цепкая память, Арго.

– Такая же, как была у него. Касательно тебя. Ты все еще любишь его?

– Да.

– Что такого было в нем, чего нет во мне?

– Я не буду это обсуждать…

Он отталкивается от дивана, вскакивает на ноги.

– Почему, Флоренс? Ты не можешь нас сравнить? Только не говори, что не пыталась. Я делаю это каждый божий день, стоя у зеркала. Я делаю это каждый чертов день. Я соревнуюсь с мертвым братом. Я любил его! Он был всем для меня! Но я соревнуюсь с ним – ради тебя. Но мне не выиграть эту гонку, верно?

– Ее никому не выиграть.

– А как же преподобный?

– Питер, не нужно…

– Я же вижу, как он на тебя смотрит.

– Он не имеет к этому отношения.

– Конечно, – он кивает, закусывая губу, – я просто маленький мальчик, который докучает тебе своими чувствами.

– Ты мне очень дорог, Питер. И ты знаешь это. Но я пришла не за этим.

– Ответ на твой вопрос – нет. – Никогда прежде я не слышала в этом голосе такой холодности, такой боли, такой… обиды. – Я не делал этого с Молли. И не сделал бы, потому что я ждал тебя.

5

В доме с фиолетовой крышей непривычно много людей, и все они мужчины – это не к добру. На диване сидит самопровозглашенный король и мессия Господня – доктор Йенс Гарднер, рядом молчаливая тень – Роберт Вёрстайл. Его лицо совсем бескровное, почти синее. В кресле напротив существо порочно-дьявольской красоты – отец Кеннел О’Донахью. Три пары глаз смотрят на меня, когда я появляюсь в проходе гостиной.

– Господа!

– Флоренс, присядь, пожалуйста, – говорит Доктор, и я опускаюсь в единственное свободное кресло рядом с Кеннелом.

– Мы знаем, что произошло.

– Ты им рассказал? – спрашиваю я у Роберта.

– Хелен, – отвечает Йенс, – такое событие невозможно скрыть, нельзя скрывать.

– Событие?

– Непорочное зачатие, – отзывается Кеннел.

Я сверкаю на него недобрым взглядом. Меня подташнивает от резкой смены его личности. Эта маска. Когда-нибудь я разобью ее. Или его. Как повезет.

Не верю своим ушам. Молли – тринадцатилетний ребенок, выросший в религиозной общине. Все ее знания основаны на Библии и том, что говорит Йенс. Я могу понять ее стремление поверить в это. Но трое взрослых мужчин… Они скармливают эту чушь и думают, что я поверю. Я кажусь глупее, чем есть на самом деле?

– Вы смеетесь надо мной?

– Ничуть. О таком не шутят. Свершилось чудо. Господь осенил нас благодатью. Хелен осмотрела Мэри и готова подтвердить, что она совершенно невинна. Господь услышал нас. Он услышал наши молитвы.

– Вы молились о смерти моей сестры?

– О благословении для города. Очевидно, что он попытался подарить Мэри сына – нового мессию.

Я оглядываюсь на Кеннела, на Роберта в надежде найти в них поддержку, но они непреклонны. Они не посмеют перечить Доктору – не в открытую.

– Мэри – святая. Если продолжим жить по законам Божьим, Господь ниспошлет нам нового мессию.

– Чего вы хотите?

– Для начала я заберу ее в свой дом, где Хелен и я окажем ей надлежащий уход и поможем оправиться. Господь выбрал ее.

– Господь ли?

– Мы, смертные, не вправе оспаривать Его выбор, Флоренс. Ты должна радоваться за сестру. Ей была оказана честь.

Честь? Она может поцеловать меня в задницу. И он тоже.

– Честь? – я подаюсь вперед. – Ты знаешь, как выглядела эта честь? Ты хоть раз видел, как из тебя течет кровь? Как истекает кровью твоя собственная сестра? Как она молится и плачет о том, чтобы Господь не забирал ее?

– Да, Флоренс, – он тоже подается вперед, – я видел, как умирала моя сестра. Она была в крови. Несчастный случай. Я смирился, потому что такова Его воля.

На что бы ни рассчитывал Доктор, его признание производит ошеломляющее впечатление – все замирают, и, пока мы выбираемся из-под обломков, он умело возвращает власть над беседой в свои руки.

– Мне очень жаль, что Мэри пострадала. Но Иисус тоже страдал. Пути Господни неисповедимы – это была огромная честь. И она будет оказана ей снова. Господь не отступит.

– Ей тринадцать.

– Она уже женщина и способна произвести потомство. Нужно подождать и оградить ее от тягот физического труда.

Произвести потомство, черт! Он что, приравнивает Молли к домашнему скоту?

– Но ее отец здесь. И я, ее сестра, здесь. Она наша. Вы не можете отнять ее у нас.

– Наша? Отнять? И споткнется гордыня, и упадет, и никто не поднимет его[49].

– …и зажгу огонь в городах его, и пожрет все вокруг него.

– Флоренс, в тебе говорит гордыня. Ты давно исповедовалась?

Приходится приложить усилия, чтобы сохранить спокойствие. Он всерьез рассчитывает, что я отдам ее?

– Вы спросили ее? Спросили, хочет ли она быть святой и матерью мессии?

– Такой путь не выбирают, Флоренс. Избранным не становятся, а рождаются. Умерь гордыню, молись, и ты поймешь, что мы правы. Поймешь, какое счастье нам было послано. Поймешь, почему я делаю то, что делаю, и поблагодаришь меня. Я уверен. И да прибудет с тобой Бог.

6

– Очень вкусный суп, – замечает Молли. Теперь улыбка редко появляется на ее лице, но, когда это происходит, я понимаю, что счастье есть. Я снова старшая, и я приглядываю, ухаживаю за ней, но не так, как хотелось бы. Мне больно знать, что она пережила все это в одиночку.

– Я рада, что тебе нравится.

Я перевожу взгляд с окна на нее. Слова Йенса не дают мне покоя. Я на грани, на краю пропасти в помешательство.

– Сама готовила?

– Ты просишь настоящих подвигов.

С тех пор как по городу распространился слух о святости Молли, недостатка в еде мы не испытываем. Каждый мечтает услужить будущей матери нового мессии, каждый мечтает урвать от нее кусок. Если я не спасу ее, от нее ничего не останется.

Она отставляет пустую тарелку.

– Я слышала ваш разговор.

– Подслушивала?

– Да.

Это моя Молли.

– Помнишь, ты говорила, что Йенс не доктор?

– Доктор, но не хирург, как он говорит.

Я сажусь на кровать.

– Ты хочешь что-то узнать?

– Кто тебе сказал?

– Ты его не знаешь, но это надежный человек.

– Из внешнего мира?

– Да.

– Ты ему веришь?

– Верю.

– Что еще он сказал?

– Йенс не хирург, а психотерапевт. Психотерапевт – это человек, который помогает людям справиться с трудностями, страхами и переживаниями.

– Ты когда-нибудь была у психотерапевта?

– Да.

– Значит, Йенс помогал людям?

– Он должен был помогать, но пользовался их уязвимым положением и вынуждал покончить с собой.

– Как это?

– Он говорил и делал нечто такое, что заставляло их желать смерти. Его пациенты добровольно уходили из жизни. И после этого он сбежал из страны и переехал в Штаты, а потом и в Корк.

Она молчит, глядя на свои руки-веточки.

– Когда ты уехала, мне было очень одиноко. Долгое время. А потом появился он и сказал, что может вернуть тебя. И возвращал. Когда умерла мама, я попросила его вернуть и ее. И он вернул. Я видела ее, говорила с ней. Она была здорова. – Она затихает. – Но в тот раз все было иначе. Когда я очнулась, Йенс так странно вел себя. И… у меня текла кровь… оттуда. Но это были не месячные. Он сказал, что такое со всеми бывает, ничего страшного. И я поверила.

Это признание выбивает почву из-под ног – пальцы разжаты, рот открыт, а крика нет, несусь в бездну. Но Молли не должна и не будет наблюдать за моим падением. Не сейчас.

– Ты ни в чем не виновата.

– Что произошло, Флоренс? Что он сделал? Ты говорила, что во время брачной ночи мужчина проникает в женщину. Но он не мой муж, а я еще не женщина. – Ее бьет мелкая дрожь. Слезы капают на сорочку. – Как это возможно? Как это возможно, Флоренс?

Я укладываюсь с ней, прижимаю ее к груди, глажу по голове.

– Ты очень смелая девочка. Слышишь? Ты правильно сделала, что рассказала. Твоей вины ни в чем нет. Понимаешь? Так бывает. Но так делают только очень плохие люди. Очень-очень плохие. Они даже не люди. Он не человек. Он заплатит за то, что сделал. – Я легонько отстраняю ее от себя и беру ее лицо в свои руки, заглядываю в глаза, болезненно похожие на мои и на глаза Джейн. – Я люблю тебя. Я всегда буду рядом. Я не оставлю тебя. Я никогда тебя не оставлю. Мир может меняться как угодно, но единственное, что никогда не изменится, – моя любовь к тебе. Я всегда тебе помогу. Я всегда буду тебя защищать, потому что ты моя.

– Ты отдашь меня ему?

– Нет, ни за что. Ни за что.

Она плачет так горько и так отчаянно, что щемит сердце. Я должна держаться. Она ребенок. Совсем дитя. И ее некому защитить, кроме меня.

– Фло, мама умерла. Мама умерла. Ее больше не будет…

– Знаю, милая, знаю, но я здесь. Я никогда тебя не оставлю.

Моя блузка промокает от ее слез. Я обнимаю ее сильнее в попытке уберечь от Доктора, от Корка, от мира – от всего, чего так долго не замечала.

– Ты… ты можешь увезти меня? Подальше отсюда. Подальше от него.

– Да. Я увезу тебя. Мы уедем.

Я обещаю ей это снова и снова, и я не лгу, но она все плачет и плачет, и ничто ее не утешает.

7

Церковь Святого Евстафия особенно красива в свете свечей и выглядит гораздо более святой, чем есть на самом деле. Я прохожу вдоль рядов, становлюсь на колени у алтаря, как когда-то становился Патрик. Я не нуждаюсь в молитве, но жажду спасения. Я не верю, что Бог спасет нас, но в кого-то же мне нужно верить. Пусть это будет Патрик. Я попрошу у него.

– Пожалуйста, помоги нам. Даже если это будет стоить мне жизни. Спаси мою сестру. Я здесь ради нее, ты знаешь. И я умру ради нее, ты знаешь.

Преподобный за спиной – умолкаю. Он всегда чем-то выдает себя. На этот раз дрожащим светом лампы в его руках. Он ставит ее на пол и опускается на колени.